Гумилев и другие: каким в действительности был Серебряный век?

Если вы когда-нибудь интересовались Серебряным веком, то наверняка слышали имя Ирины Одоевцевой. Чаще всего оно идет в связке с двумя другими — поэтов Николая Гумилева (ее учителя) и Георгия Иванова (ее мужа). Но Одоевцева была не просто спутницей двух великих мужчин — она вполне самостоятельная творческая единица. И ее беллетризированные мемуары о послереволюционном Петрограде и поэтической атмосфере, царившей в нем, тому подтверждение.

Книга «На берегах Невы» была издана в России в 1988 году стотысячным тиражом, и с тех пор ее продолжают читать и перечитывать. Для многих эти мемуары становятся своеобразным экскурсом в XX век — они знакомят читателей с эпохой и с выдающимися деятелями того времени.

Но так ли все было на самом деле, как описывала Одоевцева?

Действительно ли происходили упомянутые в книге события?

Достоверность этих мемуаров не раз ставили под сомнение: о них нелестно отзывались Анна Ахматова, называвшая Одоевцеву «дементной старухой», претендовавшей на звание «неофициальной вдовы» Гумилева, Надежда Мандельштам, сетовавшая на то, что глупая поэтесса присочинила ее мужу голубые глаза (они были карими), Владимир Муравьев, называвший воспоминания Одоевцевой бредовыми, а ее саму мегаломанкой. И даже Георгий Адамович, близко друживший с ее мужем Георгием Ивановым, критически замечал: «Одоевцева <…> будет врать о том, какие тайны ей поверял Гумилев».

Так кому же верить?

Филолог и литературовед Олег Лекманов подошел к проблеме обстоятельно: изучил первый том мемуаров Одоевцевой и провел дотошный фактчекинг, чтобы понять, справедливы ли претензии современников. Так в «Редакции Елены Шубиной» и появился путеводитель Лекманова «Жизнь прошла, а молодость длится» под редакцией Николая Богомолова.

В предисловии к путеводителю Лекманов пишет о том, что мемуары Одоевцевой — это «выразительный результат работы человеческой памяти» и «увлекательный художественный текст».

Повествование ведется легко и непринужденно, даже когда она рассказывает о неудачах, трудностях, чужих смертях, арестах или голодных годах. Этот обаятельный рассказ порой кажется нарочито легким, особенно если задуматься о времени и реалиях, в которых она живет. Одоевцева изображает себя молодой поэтессой с огромным черным бантом, смотрящей на мир восторженно и смело. Кажется, она просто отказывается видеть темную сторону жизни — таков ее принцип.

Она начинает свой рассказ с поступления в петроградский Институт живого слова в ноябре 1918 года. Одоевцевой около 18 лет, она наивна, юна и верит в поэтическое предназначение. Но Лекманов предупреждает — все было не совсем так. Во-первых, Одоевцева слукавила насчет даты своего рождения. Исследовательница Анна Слащева выяснила, что поэтесса родилась в 1895 году, а не в 1900-м — просто впоследствии, желая омолодиться, она назвала более поздний год. Во-вторых, к моменту поступления в институт Одоевцева уже была замужем — за своим двоюродным братом Сергеем Поповым, вскользь упомянутом в книге. В комментариях Лекманов поясняет, что умалчивание о замужестве и своем реальном возрасте было вполне сознательным — такова была художественная задумка. Возможно, Одоевцевой запали в душу слова Гумилева, которые она цитирует в «НБН»: «Для поэта важнее всего сохранить детское сердце и способность видеть мир преображенным».

В своих мемуарах она предстает в образе юной поэтессы, вступающей в мир большой литературы — для нее важно показать, какой честью и радостью было оказаться среди таких звезд литературного Петрограда, как Гумилев, Лозинский или Блок.

Порой кажется, будто она обладает уникальным даром — каждый раз оказываться на нужном месте в нужный час, в самой гуще событий. Ее спутниками и собеседниками становятся Андрей Белый, Александр Блок, Осип Мандельштам, Михаил Кузмин и многие другие известные люди. Но львиная доля мемуаров все же посвящена Николаю Степановичу Гумилеву — ее учителю и соратнику, человеку, на которого Одоевцева смотрела с обожанием и восхищением. Именно он оценил ее талант, познакомил со всеми, ввел в тесный поэтический круг и всячески поддерживал ее начинания.

Одоевцева старается ничего не упускать и воспроизводит по памяти их огромные диалоги, за которые ее не раз критиковали. Лекманов отмечает, что она вполне могла цитировать их не дословно, и даже приводит в пример некоторые фрагменты журнальных публикаций, отличающиеся от финальной книжной версии.

Феноменальная память Одоевцевой, о которой она неоднократно упоминает, ставится Лекмановым под сомнение. Он сверяет даты и места и выясняется, что Одоевцева практически всегда путает дни недели и погоду, которую описывает. Это вполне объяснимо — под рукой у нее не было интернета или газет, чтобы свериться, а спустя сорок пять лет вспомнить такие нюансы сложно. Запамятовав, Одоевцева вполне могла исказить афоризм или приписать слова Цветаевой Зинаиде Гиппиус (Гиппиус часто повторяла: «Когда любишь человека, видишь его таким, каким его задумал Бог»), перепутать место действия (Одоевцева пишет, что панихида по Гумилеву проходила в часовне на Невском, хотя на самом деле — в Казанском соборе) или забыть о том, что была не единственной женщиной в «Цехе поэтов» (Ада Оношкович-Яцына тоже в него входила). Кроме того, она может неточно цитировать стихи по памяти или путать какие-то строки — потому Лекманов целиком приводит в комментариях все стихотворения, которые упоминают герои «НБН», указывая на то, в каких местах Одоевцева могла оговориться.

Особенно любопытны пояснения комментатора и дешифровка смыслов — Лекманов часто дает справку об упомянутой теме или слове, сверяет трактовки, обращается к материалам других мемуаристов и альтернативным источникам.

Сознательного вранья в «НБН» мало, в отличие от мемуаров того же Георгия Иванова, любившего приврать для красоты слова. И хотя Лекманову приходится вносить немало уточнений, он признает — большинство из описанных событий Одоевцева восстановила верно, или «не более неверно, чем это делает большинство мемуаристов».

Интересно наблюдать, как комментарии Лекманова словно придают объем написанному Одоевцевой. Он дотошно проверяет все детали и обстоятельства, но не для того, чтобы уличить автора в неправдоподобии — ему важно вступить в диалог с той эпохой и воспроизвести события максимально точно. Его замечания всегда уместны и доброжелательны — он пытается дать читателю больше информации о происходящем. И если «На берегах Невы» вполне можно читать как «своеобразный роман воспитания» и признание в любви поэтическому миру, то путеводитель Лекманова — это не то попытка понять, как функционирует человеческая память, не то диалог исследователя с автором, не то увлекательная филологическая игра.

В финале книги комментатор приводит обширный список библиографии и указатель имен. Единственное, чего здесь не хватает — карты-путеводителя по поэтическому Петрограду, чтобы и читатель смог присоединиться к этой вневременной игре и когда-нибудь пройти по местам, упомянутым Одоевцевой. Например, увидеть здание на Литейном, где находилась знаменитая Литературная студия, взглянуть на дом Одоевцевой на улице Бассейной или прийти на Тучков мост, чтобы почтить память погибшей жены Сологуба Анастасии Чеботаревской.