В 1992 году моя философия была примитивна и сводилась к одной фразе. Я произносил ее и себе самому, и другим: друзьям, приятелям и компаньонам. Я хотел стать бизнесменом, но у меня было твердое ощущение, что поезд уходит, уже почти ушел, а я прыгнул — и вцепился пальцами в подножку последнего вагона. Мне казалось, что я почти опоздал, но все же успел, могу успеть. Казалось, что рынки уже поделены, крупные игроки торжествуют, а мне и таким, как я, достанутся в лучшем случае крохи. Нищим студентом вроде Раскольникова становиться не хотелось.

Уже был банк «Менатеп» и еще сотни других коммерческих банков, и биржа «Алиса» под управлением Германа Стерлигова.

Как к средству для достижения личных целей. А в 1992 году деньги были фетишем сами по себе. Мой тогдашний компаньон называл доллары не иначе как «баксулечки». Очень нежно произносил, с особенным придыханием.

В том году московские чеченцы уже были при деньгах.

Одной из главных московских баз активной чеченской молодежи был факультет почвоведения МГУ. Схему попадания в число «почвоведов» все знали: сначала надо отслужить в армии; затем поступить на «рабфак», рабочий факультет, нечто вроде подготовительного отделения; далее с «рабфака» практически гарантированно абитуриента зачисляли на первый курс. А главное — давали койку в общежитии на улице Шверника, 19, в здании, именуемом ДАС (Дом аспиранта и стажера). И разумеется, «прописку» (сейчас называется «постоянная регистрация»).

ДАС начала 90-х являлся культовым местом и уже описан в литературе — в частности, в романах Дарьи Асламовой. Парни из Чечни поступали на рабфак, становились студентами-почвоведами, получали комнаты в ДАСе и после этого начинали заниматься своими делами. Все знали, что чеченцы сидят в кафе ДАСа, за крайним и самым удобным столиком, и скупают доллары. В 91-м курс был 30 рублей за доллар, за сотку давали 3 тысячи. Потом курс стал расти. Когда он превысил 100 рублей, газета «Коммерсант» вышла с заголовком «Рубль не стоит и цента».

Все расчеты производились в долларах. Квартирные хозяева взимали плату только в долларах. Снять квартиру в спальном районе Москвы стоило от 60 до 80 долларов.

Примерно в том же 1992 году многие чеченские парни вдруг обзавелись дорогими автомобилями. К ДАСу подкатывали «Линкольны» и «Кадиллаки». На этих «Кадиллаках» ребята джигитовали по дорогам вокруг ДАСа, исполняли управляемые заносы и прочие понты. Молодежь, кровь горячая, что поделать. Я и сам любил управляемые заносы, но ездил на «Жигулях» и держался скромно.

Сначала, примерно в 91-92-м годах, чеченцы любили американские тачки вроде «Когуара» и японские джипы «Ниссан-Патрол», но потом переключились на «Мерседесы». Примерно в то же время как раз появились вместительные «Мерседесы» в кузове 140 с двигателями в 300 и 600 лошадей. Эти «шестисотые» стали культовой машиной. Подъехать на «шестисотом» значило обеспечить успех на любых переговорах.

Важно понимать, что бизнес первой половины 90-х делали молодые люди, 25–30-летние. Машины, «тачки» — страшно любили, полагали важным элементом жизнеустройства.

Но правда и в том, что чеченцев в Москве тогда было мало. По большому счету, на них никто не обращал внимания, даже несмотря на крутые «тачки». Еще одна группировка, наряду с множеством других. Солнцевские, допустим, были гораздо известнее.

местных московских или подмосковных бандитов. Разницы, в общем, не было никакой. И те и другие не лезли в детали бизнеса и взимали очень умеренную плату.

Зимой 1993 года я вместе с братом учредил первую коммерческую фирму. Весной взяли в банке кредит в 70 тысяч долларов, купили три фуры французского вина и весь год это вино продавали. Нам с братом было по 23 года. Кредит взяли под 280 годовых, спустя три месяца пролонгировали под 360 годовых: 1% в день. Проценты мы исправно платили, но сам кредит, конечно, не вернули, нечем было, проторговались; через полгода закрыли контору и спрятались, чтобы нас не убили.

Но полгода активной деятельности не прошли даром: мы обросли связями и быстро перешли в другой бизнес, в финансовый. Умные люди подсказали, что работать надо только с документами: «Бизнес должен умещаться в портфеле». Никакого товара, никакого французского вина — только деньги как таковые, в виде цифр на банковских выписках.

В доходный сектор экономики под названием «обнал» мы вписались в 93-м году, в следующем, 94-м, расширили деятельность. Тогда же стали плотно сотрудничать с коммерсантами-чеченцами.

Про «чеченские авизо» шли бесконечные разговоры, но к тому времени эту тему уже прикрыли. Никаких имен и названий организаций я не назову, конечно. В 94-м году, много сотрудничая с чеченскими бизнесменами, я узнал от них подробности аферы с авизо.

Сначала — оригинальный чеченский анекдот 1992 года. Молодой человек, чеченец, провернул махинацию с авизо и на вырученные деньги купил лимузин — «стрейч». На этом лимузине, как положено, он приехал в родовое село. Увидев лимузин, один из стариков сказал ему: «Видать, сынок, ты запустил очень длинную авизовку!»

На мой вкус, не смешно, зато познавательно.

Афера с авизо в России была возможна только во времена всеобщей финансовой неграмотности, только на рубеже 80-х и 90-х, в докомпьютерную эпоху.

Сейчас нелегко представить, что когда-то в банках люди использовали деревянные счеты, арифмометры, а связь между банками осуществлялась по почте, по телефону, телеграфу и телетайпу. Не было ни банковских карточек, ни банкоматов, ни мобильных телефонов, ни интернета. А главное, не существовало широкого слоя граждан, имеющих знания о работе финансовых механизмов.

Что такое «чек», «расчетный счет», «платежное поручение»? Никто не знал. Важно, что и в правоохранительной системе тоже никто ничего не знал. Следователи и опера учились по ходу дела. Преступники тоже.

Авизо — это один из видов внутрибанковского платежного поручения, зашифрованная телеграмма, распоряжение о зачислении некой суммы на счет некой организации. Авизо не мог отправить рядовой гражданин — только уполномоченный сотрудник банка.

Итак, в самом начале 90-х в Чечне и Ингушетии возникли несколько коммерческих банков, а при них — расчетно-кассовый центр (РКЦ). В банках установили телетайпы. Они представляли собой гибрид телеграфного аппарата и факса. Сейчас их уже не используют. С помощью телетайпов банки обменивались меж собой и РКЦ информацией о зачислениях и списаниях. Каждое посланное сообщение было зашифровано.

Взломать эту систему оказалось нетрудно. Покупался телетайп, можно б/у, и устанавливался в доме у организаторов аферы. Потом звали сотрудника банка, брали его в долю, и сотрудник обучал организаторов работе с телетайпом, а главное — сообщал секретные коды, алгоритмы шифрования. Сотрудник банка был ни при чем, его имя не всплывало.

После этого с телетайпа, установленного где-нибудь в Ачхой-Мартане, отправлялось авизо: телетайпограмма, зашифрованная по всем правилам. Она уходит в Москву, в Петербург, в Ижевск, куда угодно. На месте получения ее встречают. Афера возможна, только если получатель авизо в курсе происходящего. Никакой московский или ижевский банкир в здравом уме не будет исполнять посланное из Чечни поручение о зачислении 300 или 500 миллионов, а то даже и миллиарда, на счет никому не известной организации. Организацию — фирму — создают заблаговременно или берут уже готовую. Директор организации тоже в курсе и в доле.

Формально авизо выглядит как настоящее, закодировано по правилам. Отказать в исполнении операции нет оснований. Авизо проходит через РКЦ — там тоже люди имеют «доляшку». Наконец, авизо попадает в банк. Все по закону. Пятьсот миллионов зачисляются на счет фирмы и немедленно превращаются в наличные.

За обналичивание банкир берет комиссию: как правило, не менее 30%, кто как договорится. Это цены 1992 года, потом обнал сильно подешевел. Однако по преступным понятиям за обналичивание украденных денег можно было требовать и половину, потому что это — прямое соучастие. В случае поимки «обнальщик» садился, так сказать, «в соседнюю камеру».

Спустя несколько дней выясняется, что авизо — фальшивое, отправлено не из официально существующего чеченского банка, а неизвестно откуда. Правоохранительные органы возбуждают уголовное дело, которое тут же заходит в тупик: надо посылать запросы в Чечню, а ответы оттуда приходят не скоро.

После раздачи пирогов, после дележа похищенной суммы устроителям аферы остается примерно треть или даже четверть. Эти деньги делятся приблизительно надвое. Половина остается в Москве, половина уезжает в Чечню и отдается родовым старейшинам, уважаемым людям и раздаривается родственникам.

Чеченский народ делится на роды, тейпы, каждый род управляется старейшинами. Настоящие большие дела происходят не в Москве, а в Чечне, в родовых селах. Сердце каждого чеченца — на родине, в родовом гнезде, там его родители, его братья и дядья.

Существовало негласное противостояние между «чеченскими чеченцами», постоянно живущими в Чечне, и всеми прочими, «диаспорой», обретающейся в Москве, в Европе или в Саудовской Аравии. Например, чеченский жених платил за невесту калым в 20 тысяч долларов, а от жениха, живущего в Москве, просили калым в 100 тысяч. Мотивация простая: ты же в Москве живешь, большие дела делаешь, значит, и денег должен отдать много больше.

Не знаю, как сейчас, а тогда, в 90-е, почитание старших у чеченцев было одним из главных законов. Как и у всех горских народов. Если в комнату, где беседуют младшие, входит старший — младшие встают. В присутствии старшего молчат. Слово старшего — закон.

Я часто пользовался этим. Любого самого агрессивного молодого чеченца всегда можно успокоить, напомнив ему, что ты старше его на несколько лет. И наоборот: если ко мне, 25-летнему, в офис приходил 35-летний чеченец, он рассчитывал, что каждое его распоряжение будет беспрекословно выполнено. Если я, 25-летний, начинал возражать 35-летнему — он смотрел на меня как на идиота.

Главная, фатальная ошибка тех, кто сталкивается с чеченцами, — считать чеченцев дикарями. Представители англосаксонской цивилизации, европейцы и американцы считают всех русских варварами и злодеями только на том основании, что русские всегда выглядят угрюмыми и не улыбаются. Точно так же и русские, живущие в Москве, Ростове или в Красноярске, считают чеченцев разбойниками, поскольку чеченцы выглядят угрожающе, все широкоплечие, хмурые, разговаривают зычным басом и все — мастера спорта по вольной борьбе.

На самом деле чеченцы — разные. Точно так же, как и русские все разные, и татары разные, и якуты, и армяне. Чеченский народ весьма значительный по численности, сейчас их более миллиона. К ним можно добавить ингушей — соседний народ, говорящий с чеченцами на одном языке. Чеченцы и ингуши называют себя «вайнахи». В переводе это значит «наши люди».

Деньги по-чеченски — «ахчи». Язык у чеченцев сложный, выучить трудно.

Среди чеченцев есть множество светлых голов, это очень развитой народ. Конечно, они очень воинственные. Один умный и авторитетный человек сказал мне в шутку: «Чеченцы — лучшие в мире воины, но только первые восемь часов. Потом они хотят есть и перестают выполнять команды».

Чеченцы с удовольствием распространяли легенды о своей жестокости. Чеченцев все боялись. Если чеченцы сталкивались с людьми, которые их не боятся, происходил небольшой разрыв сознания. Когда чеченцы видели, что я их не боюсь, они слегка терялись, не знали, как себя вести, это было заметно, я забавлялся этим обстоятельством.

Верить или не верить — неизвестно. Цифра, в общем, абстрактная. Как говорили в те времена: «Да кто же их считал?» Но очевидно, что если бы триллионы попали в Чечню — тротуары в Грозном были бы сделаны из золота.

Когда я сам приехал в Чечню в 2000-м году — там не было и следа от тех триллионов.

Из всех моих знакомых только один человек видел гору денег: журналист Андрей Калитин, бравший интервью у Джохара Дудаева в 1992 году. После разговора Джохар отвел журналиста Калитина в гараж и показал сделанный ему, Джохару, подарок: желтый американский автомобиль-такси. Салон был сплошь, до крыши, забит пачками купюр.

Я убежден, что основная часть украденных денег осталась в Москве, а чеченцами только прикрылись, списали на них, злых разбойников, собственные махинации. У меня нет никаких доказательств — но зато есть опыт. Если и были украденные триллионы, то украли их московские ребята, а не чеченские. В 1992 году и позже в Москве появились чеченские банки, с одним из них я сотрудничал. Но это уже другая история.

Я знаю, что ворованные миллиарды — или пусть триллионы — не принесли тогда чеченскому народу ни счастья, ни процветания. Воровская психология вообще очень наивна. Украл — просадил.

Дальше были походы Шамиля Басаева, война, отрезанные головы русских солдат, выборы Ельцина 1996-го, позорный мир в Хасавюрте, республика Ичкерия под управлением сначала Джохара Дудаева, потом поэта Зелимхана Яндарбиева, потом — полковника Аслана Масхадова. Затем были ваххабиты, шариатские суды, сайт «Кавказ», полевой командир Салман Радуев с железной пластиной в черепе и вторая война 1999–2000-го.

Я проработал в Чечне восемь месяцев, с апреля по декабрь 2000-го, и немного застал войну. Хорошо знаю Чечню, историю ее народа, чеченцев люблю. Это красивый сильный народ, исторически очень близко связанный с русским народом и включенный в русскую цивилизацию.

Чеченцы кайфовые, обаятельные.

Повторяю, я думаю, история о похищении триллионов — это шляпа. На самом деле украли гораздо меньше, и украденное большей частью осталось в Москве. Чеченская диаспора на эти деньги, конечно, укрепилась, были куплены отели, созданы банки. Но объемы не на триллионы, нет.

Сейчас от той инфраструктуры мало что осталось. То есть были, конечно, украдены большие деньги, но в общем историческом масштабе — не столь большие. Затем основная часть похищенного вернулась в экономику. Главный вред был не в том, что кто-то вытаскивал деньги, а в том, что деньги стремительно обесценивались.

Уже в 92-м году прямое воровство из бюджета резко сократилось, за это серьезно преследовали и сажали. Банкиры и финансисты не хотели обналичивать явно ворованные деньги. Можно было загреметь под статью за соучастие. О работе с авизо не было и речи. Начались другие времена.