«Цветаева. Open» (реж. — Алла Дамскер) идет в онлайн-кинотеатре Nonfiction.film 70 минут. Сюжет: Марина Цветаева в Москве 1917-1922 гг. и смерть младшей дочери поэта, двухлетней Ирины, в Кунцевском детском приюте в феврале 1920-го.
Худший вопрос — давно ушедший в народ, обросший шепотом мифов: что могла там и тогда сделать Марина Ивановна? Чего она не сделала, чтоб спасти дитя?
В кадре — на фото Цветаевой ложатся стикеры с умозаключениями из рунета: «Буду проходить мимо, плюну на ее могилу», «Бедные дети: младшая умерла в приюте от голода и тоски», «Поняла, за что я ее ненавижу», «Цветаева — монстр».
Лицо наотмашь залеплено. Народный суд-2020 скор на расправу. Но насколько ФБ присяжные (бесконечная женская линейка) знают обстоятельства дела?
…Говорит с экрана Цветаева: записными книжками и письмами. Говорят люди 2020 года. Писатели: Людмила Улицкая, Вера Полозкова. Актеры: Анатолий Белый, Константин Хабенский, Юлия Ауг. Киновед и создатель фонда «Антон тут рядом» Любовь Аркус. Музыкант Алексей Кортнев. Елизавета Боярская читает стихи Цветаевой.
Кадр из фильма
Странный фильм: видеоряда почти нет. Ведущий, Анатолий Белый, за рулем наматывает, наматывает, наматывает на колеса Москву. Мелькают башни Сити, бетонные развязки за Новым Арбатом, широкоплечая сталинская гвардия домов на Садовом.
Трафик кругом отчаянный. Державный наш городок неуютен и грозен. На стальную капсулу автомобиля наплывает архивная кинохроника: штыки и папахи 1917-го.
Но чаще по скайпу (или это Zoom?) в салон вплывают живые лица и голоса.
Странный фильм: похож на видеолекцию хором. Однако тема у лекции очень нужная.
Как бы ее, тему, определить? Цветаева и Ирина? Москва «военного коммунизма» — и женщина с двумя малыми детьми в ней? Или вечное — «Не судите, да не судимы будете»?
…Москва 1918 года. Муж Цветаевой, Сергей Эфрон — в Добровольческой армии. Сестра Ася — в Крыму. Родителей нет на свете. «Вклады» и «сейфы» в банках изъяты в декабре 1917-го. Люди более практичные, чем Цветаева, отдают 84 тома Брокгауза и Ефрона за 2 пуда муки, это 1/125 часть честной цены. Мука «полубелая» в Первопрестольной — 500 руб. пуд. Но цены ползут, к зиме 1919-го конина — по 150 руб. фунт.
За чтение стихов Цветаевой как-то платят гонорар. Гонорара хватит на 3 фунта картошки – или на шесть коробков спичек. Менять на соль и пшено… что ей менять? Серебряные ложки, серебряные перстни, 10 аршин розового ситцу? Уже променяны.
1 сентября 1918 г. в Москве введен «классовый паек». Служащие получают 1/16 фунта хлеба и 1,5 фунта картошки в день. «Нетрудовой элемент» и «иждивенцы»? Их невесомые карточки могут и не отоварить. Цветаева даже служит несколько месяцев: разбирает карточки и газетные вырезки, везет домой на санках мерзлую пайковую картошку. Записывает: «Бегу в Комиссариат. Нужно быть к девяти, — уже одиннадцать — стояла за молоком на Кудринской, за воблой на Поварской, за конопляным на Арбате».
«Мне не дано возбуждать в людях жалость», —ее запись. Полное неумение крепить социальный контакт с чужими, чужеродными + простецкие беды одинокой матери (ни колоть дрова, ни стоять за воблой, кроме нее некому)… долго ее на совслужбе не терпят.
И холод, конечно. У «Марины с девочкой +1» — свидетельствует Борис Зайцев.
Цветаевой было некуда бежать из Москвы. Приспособлена она была к одному: писать. «Состав семьи» — две девочки, шести примерно лет и неполных двух, — звучал грозно.
Участники фильма «Цветаева. Open» объясняют все это. И цитируют, цитируют: «Кому дать суп из столовой: Але или Ирине?…Итог один: или Аля с супом, а Ирина без супа, или Ирина с супом, а Аля без супа. А главное в том, что этот суп из столовой — даровой — просто вода с несколькими кусочками картошки и несколькими пятнами неизвестно какого жира».
«Выбор Софи» — говорит в кадре телеведущий Михаил Козырев. Сравнение с романом Стайрона и фильмом Пакулы о матери, которая решает в Освенциме, кого из двух детей спасти, «ложится» на Москву военного коммунизма. Хотя печи, конечно, не дымят.
В конце 1919 года Цветаева отдает детей в приют. Временно. Подкормиться. Ей обещали: там пайки от АРА, американских благотворителей. Там рис и шоколад…
…На экране — Людмила Улицкая:
— Она делает все, что она может сделать в этой ситуации. Она надеется, что их там будут кормить лучше. …Это не выбор Марины Ивановны — это выбор времени.
Записная книжка Цветаевой зимы 1919/20 гг. — самый страшный ее текст. Чудовищны картинки приюта в Кунцево:
— Постепенно понимаю ужас приюта: воды нет, дети — за неимением теплых вещей — не гуляют,— ни врача — ни лекарств — безумная грязь — полы, как сажа — лютый холод (отопление испорчено.)
Скоро обед… первое — на дне жидкой тарелки вода с несколькими листками капусты. Я глазам своим не верю. Второе: одна столовая… ложка чечевицы, потом «вдобавок» — вторая. Хлеба нет. И все. Дети, чтобы продлить удовольствие, едят чечевицу по зернышку. …Холодея, понимаю: да ведь это же — голод! Вот так рис и шоколад…
Так же страшны оцепенелые записи о маленькой Ирине после ее смерти.
На экране 2020 года — Любовь Аркус:
— Мы не можем, не смеем выносить суждения. Единственное, что мы можем сказать: великий русский поэт был поставлен в невыносимые для жизни условия.
Особенно ей — с ее абсолютным отсутствием опыта выживания. С ее ментальными особенностями…
На экране — Константин Хабенский:
— Никому не запрещено обсуждать. Другое дело — для чего…
Людмила Улицкая:
— Цена куска хлеба была ценой выживания. То, что пришлось пережить Марине Ивановне, — то, что пришлось пережить нашей стране. То, что пришлось пережить многим женщинам: они тоже теряли детей…
Анатолий Белый:
— Она не снизошла бы до оправданий перед сытыми потомками. Это наша задача — защитить ее имя. Имя величайшего трагического поэта эпохи.
…И снова: это похоже не на фильм — на коллективный урок в зуме.
То ли литературы урок. То ли русской истории. То ли этики.
Последний вариант мне нравится больше всего. Да он и самый нужный.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»