Ким Смирнов: Но причем здесь Пушкин?

Гастроли Малого театра Римаса Туминаса из Вильнюса. Когда после «Маскарада» мы вышли в душный московский вечер, Таня сказала: «Вот бы такого режиссёра к нам в Вахтанговский! По духу очень подходит. У него вахтанговское мировосприятие».

Потом во время тех гастролей мы посмотрели ещё и «Вишнёвый сад». Но именно в первый вечер, после «Маскарада», у нас дома к Петру Фоменко прибавился ещё один особо чтимый режиссёр. И когда — Таня как в воду глядела — Римас Туминас действительно воглавил Вахтанговский театр, это стало домашним праздником с исполнением желаний. Радовались его назначению. Тревожились, когда поначалу обозначился у него конфликт с частью труппы. С облегчением вздохнули, когда, благодаря, наверное, толерантной мудрости режиссёра, но и актёров тоже, было восстановлено взаимопонимание и последовали блистательные, действительно вахтанговские по духу постановки, доброжелательно встреченные зрителями, критиками, театральной общественностью.

Чего стоит одна «Пристань»! Мало я знаю в бытии нынешних театральных коллективов примеров такого сближения, корелирования внутреннего их «климата» с тем, что и как лицедействуется на сцене. Разве ещё спектакль, который Олег Ефремов поставил для легендарных мхатовских «стариков» и с их участием.

И вот вдруг в одной из старейших наших газет — как ложка дёгтя в бочку мёда — удивительная рецензия на спектакль вахтанговцев.

В мои студенческие годы, пожалуй, наиболее многолюдным и интересным был у нас семинар по рецензии, который вёл Михмат — Михаил Матвеевич Кузнецов. Первыми словами, которыми он с нами познакомился, было четверостишье поэта-сатирика теперь уже позапрошлого века:

Из его уроков запомнились два.

Первый: с превеликим уважением относись к результату труда писателя, живописца, создателей фильма или спектакля. Помни: они в него душу вложили. Сначала попытайся понять, по какому поводу они стремятся достучаться до твоей души именно сейчас, именно в наше время. А потом уже суди. Ему тогда задали вопрос: ну а как быть с халтурой и халтурщиками? Он ответил: а мы с вами разве о них говорим? Удивительно, но много лет спустя я встретился с этой же мыслью, но в приложении вообще к жизни. В одной из берестяных грамот древнего Новгорода было начертано: «Суди, но сначала выслушай».

Ивторой урок:из всех искусств труднейшим для оценки является театральный спектакль. Ибо тут имеешь дело не просто с необходимостью оценить ансамблевую работу режиссёра, актёров, сценографа, художника декораций, осветителей даже, но с живым, развивающимся организмом. Неосторожно и несправедливо вымолвленное слово не только больно ранит режиссёрские и актёрские души. Оно «лежачим полицейским» ложится на пути саморазвития всего спектакля.

Так вот. Рецензия, о которой речь, удивительно не соответствует обоим этим постулатам.

Чтобы показать, что речь идёт о явлении, я давно для такого рода критиков и критикесс ввёл в своих личных заметках понятия КЖР и КМР — критик женского или мужского рода. И вот как оценила одна такая КЖР в той самой газете последнюю новинку у вахтанговцев: «Премьера в Театре им. Вахтангова «Улыбнись нам, Господи» (постановка Римаса Туминаса) удивила своей архаичностью». Следом — упрёк-обобщение в адрес сегодняшнего Вахтанговского театра: «Где они, острые, интересные, жизненные постановки?»Дальше шли рассуждения о попытках спрятаться от обжигающей современности за безопасными классиками. Прочитав несколько отзывов на спектакль и встретив там, по утверждению самой КЖР, слова: «шедевр», «глубина», «новая высота», «блестящая работа», «на одном дыхании», она пишет далее: «… всё это показалось мне неправдой. И вслед за Львом Николаевичем сказала себе: «Не могу молчать!» <…> Шедевр? Хотела применить антоним «неудача», но выражусь мягче: точно не шедевр. Для шедевра не хватает накала страстей…».

Безопасные классики? Напротив — весьма и весьма опасные. И прежде всего для невежества и махровых его представителей. Сколько уже раз пытались сбросить классику с парохода современности! А она существует — и ни в зуб ногой. И нам, действительно так жаждущим услышать с театральной сцены новое слово о самих себе голосами новых авторов, по-прежнему говорится это самое новое слово то устами древнего-предревнего Эсхила или Аристофана; то резко «помолодевшего» за последние три десятилетия Островского; а то и вовсе какого-то «итальяшки» Карло Гоцци с его «Принцессой Турандот», написанной ещё в год восшествия на престол Екатерины Великой.

Оказывается, можно поставить «Принцессу Турандот» в 1922 году и быть при этом остро, ослепительно современным. Правда, для этого надо быть Евгением Вахтанговым, а Турандот надо воплотиться в Цецилии Мансуровой. Более того, оказывается, можно повторить эту постановку десятилетиями спустя и остаться таким же остро, ослепительно современным. Но для этого надо быть Рубеном Симоновым. И ещё надо, чтобы рядом был блистательный актёрский ансамбль — Борисова, Ульянов, Гриценко, Яковлев, Лановой («Вася Высочество»).

Ну ладно, предположим ясно, что нашей КЖР не просто освоить такое объёмное, со множеством степеней свободы, понятие, как злободневная современность в искусстве, и она сводит её отсутствие к однолинейному «объяснению»: это «когда в репертуаре практически нет спектаклей по произведениям о современной жизни, в которых нашла бы отражение наша эпоха». Но вот совсем уж неизлечимое умственное плоскостопие являет она, когда начинает навязывать читателю свои представления о «патриотизме» или его отсутствии, выводимые буквально из того, гражданином какой страны является тот или иной деятель культуры.

У меня, напротив, по нынешним вахтанговским постановкам складывается как раз впечатление, что Римаса Туминаса волнует современная жизнь России. И мира. И его родной Литвы. А ещё у меня складывается впечатление: так ли уж на самом деле волнует современная жизнь Россиии эту самую КЖР?

У ней, между прочим, в приведенной выше фразе десять существительных в одном, в общем-то недлинном предложении — чувствуете знакомую по давним аналогам тяжёлую поступь государственно-бюрократического стиля? Ведь что касается выведения проблем из плоскости искусства на «государственный уровень», тут у нас накоплен богатейший исторический опыт.

Вот что писалось, например, по поводу упомянутого уже Карло Гоцци в связи, правда, не с Вахтанговым, а с Мейерхольдом в одной книге, клеймящей формализм и низкопоклонство перед Западом и подписанной к печати не в 1937-м, не в 1946-м или в 1948-м, а в 1953 году, за два с половиной месяца до смерти Сталина.

Первое, что припомнилось при прочтении этого «Не могу молчать», — давняя моя беседа с Леонидом Филатовым у него дома, такая вот его характеристика.

Впрочем, о том же самом у Карела Чапека было и пожёстче: «Вот сообщают: в Африке бубонная чума. Вы не знаете, наша партия за чуму или против?». Не будем однако соотносить всё это с конкретным автором. Она ведь оговорилась, что вроде бы и не хотела сначала ничего писать, но… Лев Николаевич надоумил.

И ещё одна личная ассоциация. Когда я беседовал с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым о его понимании русского характера в контексте древней и современной истории, он вспоминал, как однажды его пригласили в Ленинградский обком партии и стали поучать, как он должен исследовать древнерусскую литературу

Ибо истинное искусство всегда интернационально. И это нисколько не мешает ему быть так же глубоко патриотичным.

Почти то же, что академик Лихачёв о «своих» ревнителях «чистоты кадровой политики», я могу сказать по поводу откопанного нашей КЖР из, казалось бы, канувших в Лету времён «очень серьёзного недостатка» литовского режиссёра в качестве «руководителя вахтанговского коллектива, являющегося одним из краеугольных камней …» и т. д., и т.п. Ибо мало у нас найдётся сегодня театральных режиссёров, которые так глубоко и точно понимали, чувствовали взаимосвязь, взаимопроникновение чеховского и вахтанговского начал в современной российской, да и мировой тоже, культуре, как Римас Туминас.

В басне Эзопа «Хвастливый пятиборец» некто хвастается, что однажды на Родосе он совершил фантастический прыжок и тому есть свидетели. И слышит в ответ: «Зачем свидетели? Здесь Родос, здесь прыгай!»

Представляю Римаса Туминаса, примерно то же говорящего своим актёрам: «Здесь — Сцена! Здесь — Жизнь и Смерть! Здесь — Судьба! Здесь Человек в его схватке со Смертью, в его попытках — печальных, а порой и трагических — отодвинуть её подальше от людского бытия. Здесь — Театр!»

Только так! Только по такому, суровому, «гамбургскому счёту»!.. Думаю не случайно, а закономерно, символически даже первый спектакль, поставленный Туминасом в созданном им Малом драматическом театре в Вильнюсе назывался «Здесь не будет смерти».

Может, я крайне субъективен и даже наивен в этом своём предположении и в своём понимании сценической «педагогики» Туминаса, но, по-моему, именно в этом и заключается объективная, не зависящая даже от него самого верность его вахтанговскому духу. Что одним из первых почувствовал, угадал Михаил Ульянов. После блистательного первого, гастрольного ещё «Маскарада» он пришёл к нему за сцену и, чуть ли не взяв его за грудки, даже слегка напугав (а ведь Римас Туминас на стезе искусства скорее человек бесстрашный, чем робкий), произнёс требовательно и грозно: «Вы мне нужны»!

Одним из первых его постановок на вахтанговской сцене стала «Пристань». Спектакль, в котором старшие, вершинные поколения вахтанговцев смогут теперь, сменяя друг друга, продолжить свой век служения родному театру.

Когда-то, придя во МХАТ, Олег Ефремов сделал нечто подобное, подарив великим мхатовским «старикам» О. Андровской, А. Грибову, М. Прудкину, В. Станицыну, М. Яншину «Соло для часов с боем». Это был драгоценный подарок и нам, зрителям, и замечательным артистам. Одна Андровская чего в этой пятёрке стоит! В молодости о ней говорили: «шампанское на сцене»; так ведь и тут всё это осталось! Мне же она особенно запомнилась однажды оброненной фразой: «Когда бежишь по лестнице искусства, не надо стучать каблуками». Но это всё-таки единичный подарок. А «Пристань» — живой, эстафетный, в каком-то смысле вечный спектакль.

Прошли десятилетия, прежде чем сменившиеся поколения зрителей смогли представить в роли принцессы Турандот кого-либо другого, кроме Цецилии Мансуровой. А теперь не осталось, наверное, на земле человека, кто бы вживую помнил, какой она была в этой роли. И о том, какая это была гениальная актриса, нынешний зритель может судить разве что по фильму Хейфица «Дорогой мой человек».

И вот ныне снова должны пройти десятилетия, прежде чем зритель в этой роли сможет представить кого-либо другого, кроме волшебной Юлии Борисовой (слава богу, видеозаписи её Турандот — теперь на века). И где, в каком школьном драмкружке, сегодня та девочка, которой десятилетия спустя, уже после нас, выпадет счастье лицедействовать на вахтанговской сцене третью Турандот?..

Для «Пристани» вполне вероятна иная судьба. Тут, как поётся в песне, «и сокращаются большие расстоянья».

А потом был триумф поставленного им чеховского «Дяди Вани»: в одночасье — и «Золотая маска», и «Хрустальная Турандот», и премия имени Станиславского. И ещё ряд нередко вызывающих споры, но сверкающих, истинно вахтанговских постановок — одна за другой. И вот Туминас решается на подъём к одной из вершин русской классики — на постановку пушкинского «Евгения Онегина».

Минет пора недоразумений, растают снег и лёд первоначальной настороженности и отчуждения, и актёрскому коллективу станет ясно, почему Ульянов так настойчиво звал Туминаса в свои преемники. И сам Туминас, годы спустя обращаясь к вахтанговцам, однажды скажет: «Я был на родине и в первый раз за много лет понял, почувствовал родину. Как будто бы это сон был. Как будто бы я и не был у вас, с вами. И, наверное, это чувство хорошее. Обрёл родину. И, наверное, это перенеслось сюда, к вам. Я подумал, что там, где вы, и я должен быть с вами. Вы родными мне стали, близкими. А родина наша — это Театр».

Когда страна впала в коронавирусную самоизоляцию, видимо, заботясь о психологическом равновесии населения, по ТВ стали давать записи спектаклей лучших наших театров. Конечно, и раньше их время от времени показывали. Но тут они пошли прямо косяком. И я получил, наконец, возможность посмотреть вахтанговского «Онегина». Не «вживую», к сожалению. Но что поделаешь, билетов на него мы с Таней при её жизни так и не достали.

Семь лет писал Пушкин свой роман. Вот уже скоро два столетия минет (всего-то три года осталось!), как он своим летящим почерком гусиным пером набросал его первые строки. А лучшие умы России до сих пор спорят о потаённых смыслах, сокрытых в артезианских глубинах знаменитых онегинских строф.

Семь лет уже (и даже дольше) живёт поставленный Римасом Туминасом на вахтанговской сцене спектакль «Евгений Онегин». Его уже успели увидеть зрители Москвы, Петербурга, Красноярска, Улан-Удэ, а за российскими рубежами встретил он восторженный прием во Франции, Великобритании, США, Израиле, Литве, Греции, других странах. Вот только один из отзывов (без особого выбора, какой первым под руку попался — из лондонской газеты): «Великолепно, поразительно и вполне блестяще... Для русских Пушкин настолько же велик, как для нас велик Шекспир. И этот спектакль действительно шекспировского масштаба по своему замыслу и по своей проникновенности».

Но у нас в стране вокруг этой, мировой, по сути, премьеры («Евгений Онегин» ведь нынче гостит не только на Арбате у вахтанговцев — он побывал с их помощью в гостях у всего мира) сломано столько полемических копий театральных критиков, литературоведов, учителей, просто — зрителей. И немудрено.

Театр знаменитый. Режиссёр замечательный. Но далеко не все у нас принимают трактовку романа, предложенную в этом спектакле. Ведь представление о пушкинском романе (а он входит в «культурный геном» чуть ли не каждой личности, взращённой на благодатной почве отечественной классики) у многих уже неодолимо предопределено. У кого оперой Чайковского, у кого пронзительным прочтением со сцены Сергеем Юрским, Иннокентием Смоктуновским, Валентином Непомнящим, у кого иллюстрациями Добужинского и других художников.

От некоторых знакомых и друзей, посмотревших вахтанговского «Онегина», довелось слышать: «Это бесспорно очень талантливый и очень вахтанговский спектакль, но… при чём здесь Пушкин?»

Посмотрев спектакль в телевизионной записи, к своему огорчению, я понял, что и мой «Онегин» во многом не совпадает с вахтанговским — ко встрече с ним

С выводами, правда, спешить не стал, а последовал совету древней берестяной грамоты: «Суди, но сначала выслушай». И — ещё раз посмотрел спектакль в интернете, стараясь внимательнее «вслушаться» в то, что и как происходит на сцене. Ведь даже если прочтение романа Туминасом и его блистательным актёрским ансамблем (С. Маковецкий, Ю. Борисова, Л. Максакова, И. Купченко, О.. Лерман, Е. Крегдже, М. Волкова, Н. Винокурова, Е. Крамзина, М. Бердинских, М. Риваль, А. Гуськов, В. Добронравов, Л. Бичевин, О. Макаров, В. Симонов, Н. Романовский, А. Иванов, И . Карташёв, Ю. Шлыков) — на перечисление всех актёров и постановщиков, достойных благодарности за их «Онегина», и страницы не хватит — если даже это прочтение отличается от моего, из этого совсем ведь не следует: «А при чём здесь Пушкин?»

И в этом, втором просмотре открыл для себя многое из того, что проскользнуло мимо внимания в первый раз. Начиная с «клонирования» Евгения.

Если не отвечать сходу, из налёта с поворота, с пылу с жару, а всмотреться и вдуматься, то получится нечто вроде прохождения одноцветного солнечного луча через оптическую призму, с получением на выходе уже нескольких разноцветных лучей. Но ведь это же Туминас не выдумал. И у Пушкина ведь Онегин неоднозначен в разных обстоятельствах и ипостасях. И у Пушкина свой «магический кристалл», своя «призма», благодаря которым в романе, по сути, вообще нет однозначных, одноцветных героев.

И кончая обильными режиссёрско-актёрскими импровизациями, которые поначалу могут вызвать это самое: а при чём здесь Пушкин? Но на поверку оказывается: очень даже при чём.

Заряд реалий, противоречий, идеалов, радостей и бед, заложенный Пушкиным в свой сокровенный, свой исповедальный роман и сегодня оказывается взрывоопасно современным,если сопоставить его с реалиями, противоречиями, идеалами, радостями и бедами нынешней жизни России.

Прежде всего этот спектакль отличает как раз бережное, вдумчивое отношение к пушкинскому тексту, к тем акцентам, которые расставляет в нём сам поэт. Начиная от хрестоматийных — патетического:

И бытового:

Но есть в «Онегине.» и строки, по характеру тоже значимые, провидческие, если хотите, но в хрестоматии попадающие редко. В работе Юрия Лотмана о «Евгении Онегине»есть такой комментарий: «… читатель, уже знакомый с «Анной Карениной», романами Тургенева и Гончарова, «Возмездием» Блока и «Поэмой без героя» Ахматовой, видит в «Евгении Онегине» потенциально скрытые смыслы, ускользавшие от внимания современников». Но ведь то же самое относится к историческому контексту. Поколения, смотрящие как на уже свершившиеся в истории события на те прогнозы Пушкина, которые его современникам представлялись несбыточной фантастикой, эти поколения действительно смогли увидеть в «Евгении Онегине» и иные, ускользающие от внимания современников смыслы.

Ещё при первом просмотре я всё ждал, обратят ли внимание, сочтут необходимым для раскрытия замысла, включат ли в спектакль его создатели поразившие меня ещё при школьном прочтении строки, делающие честь прогностической дальнозоркости пушкинского гения:

«Когда благому просвещенью Отдвинем более границ, Со временем (по расчисленью Философических таблиц, Лет чрез пятьсот) дороги, верно, У нас изменятся безмерно; Шоссе Россию здесь и тут, Соединив, пересекут, Мосты чугунные чрез воды Шагнут широкою дугой, Раздвинем горы, под водой Пророем дерзостные своды, И заведёт крещёный мир На каждой станции трактир».

Обратили. Сочли. Включили. Правда, хотя многое из предсказанного Пушкиным, сбылось, но совпадение его прогноза с будущим относится скорее к железным дорогам, которых в момент рождения самого прогноза в России ещё не было, но когда страна отмечала 100-летие со дня рождения поэта, русские железные дороги считались уже лучшими в мире, а по отношению к Великой Транссибирской магистрали впервые были применены расхожие потом слова «русское чудо». Между прочим, и трактиры на каждой станции мы завели. Только теперь они называются привокзальными ресторанами.

А вот что касается обыкновенных дорог...

Свой взгляд в отдалённое будущее поэт, опуская читателя на грешную землю, завершил строкой: «Теперь у нас дороги плохи». Теперь, почти два столетия спустя, у нас есть, конечно, и образцовые трассы. Но в целом знаменитая притча о дураках и дорогах как главной беде России остаётся в силе и поныне. Впрочем, Александр Сергеевич говорил про «лет чрез пятьсот». Так что у нас ещё есть время…

Естественно, перед создателями вахтанговского «Онегина» стояла проблема: невозможно вместить в ограниченное время одного театрального вечера всё смысловое, чувственное, эстетическое, наконец, богатство пушкинского романа. Что-то приходилось выбирать, а от чего-то, с сожалением, отказываться. И то, что отобрано и как воплощено в сценическом действе, очень многое говорит о том, «при чём здесь Пушкин».