— Программа опубликована, и даже есть расписание. Вы не боитесь, что пандемия все сорвет?
— Этот вопрос мы обсуждали еще пару месяцев назад и приняли решение: работаем таким образом, будто мир прекрасен и безоблачен. Если в день открытия выяснится, что мир летит в тартарары, в соответствии с моментом решим, что делать. Ведь кроме пандемии никуда не делась и российская цензура, и аккредитация Минкульта, и телефонное право… Мы в ситуации подобной подвешенности живем с 2014 года. Вот еще один серьезнейший вызов, но кардинально ничего не поменялось. Поэтому идем крейсерским ходом в надежде, что фестиваль будет.
Мы окончательно для себя сформулировали, что создаем базовый фестиваль «Артдокфест Рига», который гарантирует, что мы все фильмы покажем, их оценит жюри, увидит зритель — как европейский, так и российский, который приедет в Ригу. Максимально будем содействовать. Мы уже открыли продажи билетов в Москве, на днях они откроются в Петербурге.
— В онлайн уходить не планируете?
— Я категорический противник онлайн-фестивалей. Они могут существовать для дальнейшего продвижения фильма.
Премьерные смотры — как Каннский, Берлинский, «Кинотавр», «Артдокфест» — должны быть привязаны к экрану, проходить с авторами, со зрителями, с дискуссией. Иначе теряется базовый смысл существования фестиваля на планете Земля.
— Приглашая в кинотеатр, вы берете на себя высокую степень ответственности за здоровье людей. Какие меры предпринимаете?
— Мы выпускаем тираж своих масок. В Риге берем на себя и оплату, и проведение тестов, увеличиваем число дней проживания в отеле, чтобы приехавший автор мог успеть получить результат теста. Для бюджета фестиваля это существенные траты, тест стоит порядка 50 евро. Идем на это, вкладываясь в безопасность и авторов, и зрителей. В России будем следовать требованиям, которые предъявляют надзорные органы.
— У «Артдокфеста» есть спонсоры?
— В России у фестиваля нет спонсоров, есть только грант от фонда Прохорова. Не скажу, что существенный, но для нас принципиально важный, потому что обеспечивает хотя бы какую-то подушку. Все остальное — средства, которые мы привлекаем: внутренние оборотные деньги, помощь друзей. У нас есть информационные спонсоры, такие как «Новая газета», но это не денежные отношения.
— В связи со сменой руководства в Минкульте, может быть, потеплеет отношение власти к фестивалю?
— Мы подали в Минкульт список отобранных нами картин. Это вообще престранная процедура, когда фестиваль, не имея никакой связи с министерством культуры (мы проводим независимое мероприятие), должен полностью свои действия согласовывать, получать на них «добро». Посмотрим, как Минкульт не в режиме финансовой поддержки, просто адекватной оценки происходящего отреагирует: разрешит ли предъявить зрителю запланированный корпус фильмов. Без господдержки непросто, но, к сожалению, государственные деньги влекут за собой обременения, на которые «Артдокфест» не готов идти.
— Программа российская и рижская отличаются?
— Про отличия российской и рижской программы узнаем после того, как нам утвердят в Министерстве культуры список. Но уже есть фильмы, которые мы не можем показать в России, — такова позиция авторов. Например, удивительная украинско-литовская картина «Земля голубая, будто апельсин», получившая призы на «Сандэнсе». Она по всему миру идет с наградами и уже в лонг-листе на европейский «Оскар». Авторы фильма о событиях на востоке Украины категорически против показа ленты на территории агрессивного государства.
Кадр из фильма «Земля голубая, будто апельсин»
— Хотя это же просто семейная история.
— Абсолютно. Не плакатная, не пропагандистская, деликатная, выдержанная в лучших традициях авторского креативного дока. Но у авторов своя позиция. У нас в этом году есть программа «Жыве Беларусь!». Не знаю, как Министерство культуры, которому придана цензурная функция, на нее отреагирует. Притом что это фильмы, не сиюсекундно сделанные, лишь в двух картинах авторы успели зафиксировать начало преобразований в республике. В основном это фильмы о предреволюционной Беларуси, об общественных настроениях. О реальной жизни людей, из которой и произросла вся эта протестная активность.
Есть программа «После Союза», где сразу несколько украинских работ, в том числе «Бес». Отец ездит в поисках живого или мертвого сына, пропавшего на войне на востоке Украине и, как выясняется, погибшего от рук пророссийских сепаратистов.
Есть канадская картина «Под одним солнцем», рассматривающая азербайджано-армянские отношения на примере Карабаха.
— Ты же знаешь, что армянскую картину изъяли из программы Московского кинофестиваля?
— Конечно. Но я не представляю себе, что руководители показа Разлогов или Плахов просыпаются утром, пьют чай и думают: «А не снять ли нам этот фильм?» Наверняка включилось телефонное право. Свобода «Артдокфеста» заключается в том, что нам теперь никто и не позвонит. Раньше это случалось.
Помню, как из второго, может быть, по рангу кабинета страны звонили, чтобы я снял с показа картину «Путинские игры» о коррупции при подготовке Олимпиады в Сочи. Мы объяснили, что нам звонить бессмысленно.
— К сожалению, уже отработаны разнообразные механизмы запретов. Конкурс «Артдокфеста» всегда про сегодня, здесь и сейчас. Но какие из фильмов, тебе кажется, посвящены наиболее острым, болезненным социальным темам?
— В конкурсе, конечно, есть фильмы, которые вписываются в парадигму этого вопроса, затрагивают широчайший спектр актуальных тем. «Котлован» Андрея Грязева, например, где собраны мольбы, требования, крики отчаяния людей, адресованные к высшей российской власти. Но, с другой стороны, есть фильмы предельно интимные, зажатые, казалось бы, в микромире одного двора на окраине провинциального городка. Но в этом микромире буквально на наших глазах взрастает космос, глобальный мир парадоксального, брутального и какого-то беспросветного нашего бытия. Я сейчас говорю о дебютной картине «Мальчик» мне до сей поры неизвестного Виталия Акимова. В дебютной ленте «Джой» Дарьи Слюсаренко (выпускницы Разбежкиной) — кочевой цирк-шапито и клоун, запутавшийся в своих фундаментальных представлениях о жизни… Иногда в локальных историях социального и глобального больше, чем в буквально глобальном.
А «Приезжай к нам в гости, мама» Анны Артемьевой — вообще миниатюра. Но забыть ее невозможно. Мама, оказавшаяся в отрыве от своей трехлетней дочери, может коммуницировать с ней только посредством девайсов: читать, петь колыбельные песни, рассказывать сказки. Яркая, кричащая человеческая трагедия о разрыве связей. Мы на отбор получили картин 20–30, связанных с пандемией, с этими скайп-конференциями, с обсуждениями накопившихся важных проблем… Не хочу обижать авторов, но их фильмы — назывные, обозначают сам факт проблемы. Хотя задействованы и немалые средства, и звезды, и эксперты. А в этой миниатюре человеческой боли, интимности, «слезы́ ребенка» стократ больше. И в этой слезе — глобальная катастрофа, которую мы еще не вполне готовы осознать.
— В конкурсе есть и картина про папу, причем Гай-Германики.
— Как всегда, у нас большая часть дебютных картин, фильмов неизвестных авторов, но есть и несколько картин режиссеров с мировым именем. От Валерии Гай-Германики до Виктора Косаковского, классика без всяких преувеличений. Картина Леры, на мой взгляд, во многом возвращает ее к той юной Германике, которая и прорвала железобетонную оборону традиционного российского кино, водрузив на этой крепости свой флаг с нахальным лозунгом «Все умрут, а я останусь».
— Ну, ворвалась она еще раньше — с доком «Девочки», так что действительно сейчас вернулась к себе.
— Я и имею в виду, что начинала она как документалист, повествующий о пространстве своего бытия, пристально всматривающийся в ту жизнь, до которой может дотянуться на расстоянии вытянутой руки.
— Чем это пространство может быть интересно другим людям?
— В этом есть, с одной стороны, искренность, а с другой — авторская художественная платформа, которая эту искренность умножает кратно, превращая в мощное произведение. Поверь, миллион фильмов я видел о папах-мамах, это сейчас самая расхожая тема. Но такой поколенческий мировоззренческий конфликт, как в «Папе», встретишь нечасто. Для этого нужна личность, предъявляющая нам человека. Необходим этот тандем, электричество между автором и героем.
Кадр из фильма «Папа»
— Вы обычно показываете премьеры. Но в конкурсе две замечательные картины — «Гунду» упомянутого Виктора Косаковского и «Котлован» талантливого Андрея Грязева — были представлены на Берлинском кинофестивале («Новая» о них рассказывала).
— По нашему регламенту для участия в конкурсе необходима латвийская и российская премьера фильма. Показы в Украине, Германии, Америке, даже в Эстонии для нас не помеха. Хотя в этом году нам пришлось уже из отобранных на конкурс фильмов отказаться от двух: их авторы не соблюли премьерность.
Знаешь, у этой пандемии, помимо гигантского негатива, есть малозаметные позитивные составляющие. Возможно, она проведет разбор фестивальных завалов, и те из них, которые фестивалями не являются, исчезнут.
Фестивалем сегодня брендируют все что угодно, многие из подобных мероприятий должны честно называться неделями кино, специальными показами и т.д. Бесчисленные проходные фестивали девальвируют и поедают сами себя, а также отношение зрителя к кино. Стала исчезать магия торжественного премьерного выхода фильма на экран.
И в ситуации развивающихся онлайн-технологий может пропасть смысл существования фильма на экране. Об этом нужно сейчас задуматься. Это касается и индустрии, и зрителя, которые может засомневаться: а зачем мне совершать путешествие в мегаполисе с двумя пересадками, тратой денег на покупку билета?.. Ради чего? Может, мне достаточно посмотреть этот фильм если не у пиратов, то на каком-то легальном ресурсе? Может, мне не нужна атмосфера, зал, зрители? Это точка, в которой, пожалуй, мы за всю историю кино оказались впервые.
Фестивали задумываются об этом в ключевые моменты истории. Ведь неслучайно отменялся во время войны старейший Венецианский фестиваль. И сегодня мы должны задуматься: а нужны ли фестивали в их старой классической форме? И если да, то зачем нам в Москве полсотни фестивалей?
— «Артдокфест» — смотр прежде всего художественного, арт-кино. Какие фильмы в программе наиболее радикальные, перпендикулярные апробированному, ради которых стоит делать две пересадки?
— Например, фильм «Утро, вечер, молоко». Его неизвестный мне автор — Марина Фоменко. Выяснилось, что она вообще не документалист, а видеохудожник, картина снята на основе видеоинсталляций, выставленных в галерее.
Кстати, и «Гунда» — радикальнейшее кино, непредсказуемое. Даже я, будучи хорошо знакомым с творчеством Виктора Косаковского, был ошеломлен. Зная, что он активный вегетарианец, я думал, что фильм будет манифестом вегетарианства. А нет… вот не хочу заниматься спойлерством, но это абсолютно иного свойства волшебная картина со своим миром. И поэтическое, и социальное высказывание.
Кадр из фильма «Гунда»
— На «Артдокфесте» много фильмов, снятых режиссерами из разных стран про Россию. Чем интересен этот взгляд извне, что он нам может сказать про нас?
— Думаю, что любой взгляд извне интересен особой точкой зрения.
— Вот «Горькая любовь», к примеру, еще одного мастера с мировым именем — Ежи Сладковского, герои которого едут на круизном пароходе?
— Это уникальный фильм, обреченный на споры, приятие и неприятие. Сладковский, этнический поляк, 30 лет живет в Швеции, обладатель двух главных документальных наград: «Золотого голубя» в Лейпциге и Гран-при в Амстердаме. Картина заключает его трилогию русского бытия — после триумфальных «Водочного завода» и «Дон Жуана», также показывавшихся на «Артдокфесте». Это фильмы с особым кинематографическим подходом к съемкам. С одной стороны, огромная любовь к своим героям, с другой — математический прагматизм, я бы сказал — любовь на выверенной дистанции. Подход, противоречащий тому, как работают российские документалисты. Знаю, что ученики Разбежкиной, да и сама Марина с жестким неприятием относятся к такому методу, но в этом особый интерес.
— А в чем претензии?
— Ну смотри, это путешествие людей на круизном теплоходе по Волге, автор знает своих героев, возможно, и кто-то из них неслучайно оказался на этом теплоходе. Люди попадают в некие заданные обстоятельства в конструктивном пространстве со своей реальной жизнью, чувствами, надеждами. Не думаю, что какой-нибудь русский режиссер пошел бы этим путем. Расторгуев же не посылал никого на «Дикий пляж», он сам приходил туда, и люди на пляже становились его героями.
— Ну да, он не режиссировал чужую жизнь, не был препаратором.
— Да, это разные подходы, взгляды, даже системы допусков.
— И еще это вечный спор о документалистике, ее праве вмешиваться в реальность. Два фильма на конкурсе связаны с Чечней?
— Причем жесткие… У нас должна была состояться и российская премьера фильма «Добро пожаловать в Чечню». Но, к сожалению, из-за того, что фильм украли пираты, он был изъят из конкурсной программы и в конечном счете — из программы фестиваля. Пираты думают, что своими действиями помогают картинам продвигаться к зрителям, а на самом деле уничтожают жизнь фильмов. Остались две работы. Режиссер «Тихого голоса» выступает под псевдонимом из соображений безопасности его родных и близких, оставшихся в Чечне. Это история об адаптации гомосексуального героя к европейской жизни после побега из Чечни. «Хан Ю» Заура Куразова — фильм, создающий образ коммуникации матери и дочери, пытающихся нащупать общий язык в чеченской деревне, покрытой снегом и туманом неочевидности настоящего и будущего.
— Есть важные кинособытия вне конкурса?
— Одну из картин спецпрограммы «Балтийский конкурс» привезем в Москву и покажем ее в кинотеатре «Октябрь». «Прыжок» литовского режиссера Гедре Жицките — документальный детективный блокбастер о том, как в советские годы литовский моряк во время совместного морского праздника с флотилией США перепрыгнул с литовского корабля на американский — по сути, на территорию другого государства. Его тут же вернули, затем отправили в лагеря. Но за свободу никому не известного матроса встала общественность Америки, вопрос поднялся на уровень президентов. Никсон с Брежневым обсуждали судьбу этого человека… «Прыжок» получил на фестивале в Варшаве главный приз, сейчас идет в Риме. Этот показ соединит «Артдокфест Рига» и «Артдокфест Москва».
— Расскажи о фильме открытия «Горбачев. Рай» Виталия Манского. Почему ты сделал его именно сейчас? Название связано с именем Раисы Горбачевой?
— Слово «рай» имеет много коннотаций. Одна из них — Раиса, с которой у Горбачева был рай. Но название связано и с другими смыслами; хочется, чтобы каждый зритель определял их по собственному усмотрению. Что касается мотивации, она, откровенно говоря, проста: я убежден, что Горбачеву будут ставить памятники по всему миру и в России, хотя не скоро. Но я бы хотел, чтобы за холодом мрамора или бронзы памятника можно было увидеть реального человека. А пока есть возможность обратиться к живому человеку, зафиксировать его в объеме страданий, разочарований, ну и, в конце концов, счастья, свободы, потому что сегодня Горбачев, может быть, свободнее большинства из нас. И это тоже удивительное его качество. Для меня лично как для человека, самой жизнью связанного с Михаилом Горбачевым, это еще и персональный долг — сделать эту картину. Признаюсь, удивлен, что ее не сделал кто-то другой.