Но большая выставка в Третьяковской галерее напоминает о ее работах, ставших символами эпохи, будь то внушительный «Шахтер» 1937 года или бюст Валерия Чкалова — вот уж если советской герой, так всем героям герой!

В Инженерном корпусе впервые с 1969 года показывают собрание самой Третьяковки: скульптуры, рисунки, эскизы, архивные материалы, фотографии несохранившегося. Этого достаточно для полноценного портрета Лебедевой, ведь после ее смерти основной массив работ из мастерской поступил как раз сюда. В Москву она приехала из Петербурга после расставания с Владимиром Лебедевым — это был, вероятно, опрометчивый шаг в жизни обоих. Замуж она больше не вышла, а два его следующих брака не прекратили их тесного общения. Кажется, им было скучно друг без друга — вечная история людей, ошибочно ставящих страсть выше привязанности.

На выставке множество его изображений: от небольших набросков до тиражировавшихся бюстов, а главное — проект памятника на Лубянке. Лебедева выиграла конкурс, но в итоге после войны заказ выполнял пронырливый Вучетич. Вообще, ее проекты мало реализованы, слишком камерными для советской реальности выглядели и Пушкин в Михайловском, и Чехов в Москве. Оставались бюсты — удивительной силы «биографии-портреты», как Михоэлса или Надежды Удальцовой (1953-й; вот где лицо отражает трагедию судьбы, определенной многолетним ожиданием письма от давно расстрелянного Древина), или неожиданный портрет Татлина, с его свободной посадкой, разительно контрастирующей с обстановкой (1943–1944). Конец же публичной деятельности наступил после неудачи с памятником бывшему наркому черной металлургии, а затем послу в Японии И.Ф. Тевосяну. Друзья скупо пишут о том, что Лебедева отказалась от предложенных изменений. Можно предположить, что на них настаивала вдова Тевосяна, работавшая с ним в Замоскворецком райкоме партии в 20-е и так и не утратившая боевой дух. Она вошла в историю как душитель Александра Бека, гнобитель его романа «Новое назначение», где Тевосян был прообразом главного героя. Ее можно считать причастной к тому, что у Бека от длившейся годы борьбы за роман начался рак.

Впрочем, главный удар она испытала после войны. Ее сестра Анна Радлова вместе с мужем, театральным режиссером Сергеем Радловым, были угнаны со своим театром из Пятигорска в Германию, а оттуда — во Францию. При первой возможности весной 1945 года они решили вернуться в СССР, Лебедева их в этом поддерживала, не подозревая, что вместо дома их ждет лагерь; там Анна и умерла.

Их переписка, черновики писем Лебедевой наркому госбезопасности Меркулову с вопросом о судьбе родственников (она долго не могла поверить в арест), а затем с предложением взять сестру на поруки, прошения о помиловании публикуются в каталоге.

Можно гадать, каким это было испытанием для человека, о котором Тышлер писал: «Помню Сарру светловолосую, голубоглазую, пластически крепко сколоченную, как говорят скульпторы — обтекаемую. Она сама походила на скульптуру из бледно-розового мрамора. Несуетливая, медлительная, она так двигалась в пространстве, словно невидимые существа переносили ее осторожно с места на место, чтобы не уронить».

А видимые осторожностью не отличались.

В 50-е она стала членкором Академии художеств, у нее оставалась мастерская,

- Алексей Мокроусов

Интервью с Ларисой Бедретдиновой, куратором выставки

— Проект памятника Дзержинскому, показываемый на выставке, предназначался для Лубянской площади?

— До войны было много конкурсов на памятники. В 40-м году — на памятники Кирову, Орджоникидзе и Дзержинскому.

Лебедева выиграла последний. Хотя

После некоторых исправлений и увеличения высоты постамента его решили делать, но из-за войны отложили. А потом Вучетич каким-то образом сумел забрать заказ себе.

— Да, очень похожи. Но плагиатом не считают.

— Началась борьба с формализмом, Лебедева от этого пострадала. Считалось, что ее вещи выглядели очень импрессионистически, часто незаконченными, из-за этого ей перестали давать заказы.

— Были трудности с отбором, там много интересных портретов и графики, что-то пришлось убирать уже во время монтажа, не все умещалось в залах третьего этажа. Каталог гораздо шире того, что на выставке.

— Творчество Лебедевой выглядит как утонченный реализм. Есть ли в ее наследии следы влияния русского авангарда? Кроме «Быка», мало что о нем напоминает.

— Вы правы, влияния авангарда не видно; у Лебедевой свое место в истории русской скульптуры. Она из великой женской плеяды — Голубкина, Мухина, Лебедева. И все это первая половина века. Но все же «амазонки авангарда» — это скорее о живописи. Лебедева — документалист-реалист, художник камерного склада. Она нашла себя на контрасте с работами Мухиной, та — монументалист, стремилась передать пафос времени, героическое начало, стремление созидать. А Лебедевой интересно в портрете своеобразие личности. Это, как правило, камерные портреты, первоначально вообще головы, бюсты. В них есть и аналитическое начало, и синтетическое. Если сравнивать портреты ее и современников, то меня, например, всегда поражает, как много деталей и нюансов ей удается включить в свой портрет и при этом сохранить цельность образа, характера, темперамента. Это ее особое свойство. Его нет ни у Мухиной, ни у Голубкиной — этого объективного стремления зафиксировать многообразие сторон одной личности.

— Поскольку она начинала учиться до революции, у нее было хорошее знание классики, это видно по работам. Романтика революции ее увлекла. После войны ее манера лепить контрастировала с основным художественным трендом.

В это время она уже не лепит в прежнем количестве общественно значимых персонажей — революционеров, партийных деятелей; но у нее на протяжении всего творчества всегда было много как моделей поэтов, писателей, художников. В это время появляются работы более декоративные, больше портретов людей, которые ей близки, с которыми ее связывают давние отношения. Всю эволюцию мы можем проследить только на основе творчества, высказывания самой Лебедевой неизвестны. Дневников она не вела, переписки практически не сохранилось. Основные свои соображения она высказала о скульптуре и портрете на Портретной конференции, и у нее есть две небольшие заметки о том, как она лепила портрет Дзержинского и как общалась с Чкаловым, в том числе во время позирования.

— Или в середине 40-х, или чуть раньше — она уже все понимала.