В горькой России Москвы не бывает

«Блокадный дневник»Андрея Зайцева — главный приз, респект за выбор председателю жюри Тимуру Бекмамбетову. Несмотря на ряд проблем, это, пожалуй, самое радикальное, самое горькое высказывание кинематографа о войне в последние годы. Для создателей фильма эта награда может стать защитой от нападок — мы вступили в эпоху реляций, победной истерики, очередных угрожающих законопроектов Яровой. Скорее всего, охранители бронзового патриотизма будут махать кулаками, угрожая наказанием посмевшим иметь свой, лишенный пафоса взгляд на события Второй мировой… Скандал вокруг картины разгорелся после выхода трейлера: режиссера обвинили в фашизме, подтасовке истории и прочих страшных грехах. В фильме совсем другие огрехи. Тема блокады у нас не просто табуирована, она покрыта патиной сакральности. Это очень удобно: объявить тему священной и, по сути, наложить на нее вето, запретить ее осмысление, описание и даже сочувствие к отдельным жертвам — сразу налетят сонмы злобно оскорбленных. Сценарий, написанный Зайцевым, основан на воспоминаниях Ольги Берггольц, Даниила Гранина и других блокадников. Режиссер воссоздает ледяной город, убранный «в дремучий иней», в котором давно нет электричества, воды. Пустые квартиры — мебель и книги давно сожжены. Страшная красота сказочного замерзшего царства с болтающимися, обросшими льдом проводами, застывшими трамваями, в которых, как в склепах, смертным сном спят пассажиры в загробный мир. Но город не мертв, у него есть пульс — когда радио не играет Шопена, мерно работает метроном. А по улицам медленно движутся то ли тени, то ли призраки-зомби, закутанные, замотанные в платки. Они тащат через сугробы санки с запелёнатыми затвердевшими телами, стоят в очереди за хлебом ли, за водой. Главная героиня Ольга (Ольга Озоллапиня) идет через замороженный город к отцу, чтобы попрощаться с ним перед смертью. В этом ледниковом странствии ей встречаются и полуживые, истощенные голодом бесполые люди с коричневыми от копоти лицами. Полуживые и мертвые, которых нет сил вывезти. Хароны будут перевозить ее через скованный льдом Стикс и складывать на кладбище штабелями. И все-таки они встретятся. У Ольги под платком обнаружится лицо. А ее ученый отец (Сергей Дрейден) напоит ее «земляным чаем» и даже попытается найти смысл в этом трагическом «ледниковом периоде», здесь Дрейдену придется перейти на газетный слог: эта беда может сделать нас «настоящими людьми с большой буквы».

Но возникает проблема во взаимоотношениях закадрового текста, в котором звенит правда, и изображения. Возможно, и не искусственного, напротив, слишком точно и буквально следующего по пятам за словом. Слово оказывается сильнее. Объемней. Жестче. Страшнее. Изображение, мощное само по себе, превращается в иллюстрацию. Не соглашусь с теми, кто сравнивает работу талантливого, вне всякого сомнения, Андрея Зайцева с кинопоэтикой Германа. Германовское кинопространство — сновидческая реальность, распавшаяся на осязаемые фрагменты, — буквально тебя втягивает: не выбраться. В «Блокадном дневнике» автор слишком пиететно относится к слову, которое экранизирует. И все-таки Андрей Зайцев — храбрый, честный, ищущий свой путь режиссер, снявший достойное кино, которое непременно надо смотреть. «Блокадный дневник», мне кажется, понравится молодому поколению зрителей. Этот фильм, как и документальную картину Андрея Зайцева «Веселый солдат» о Викторе Астафьеве, я бы показывала в старших классах вместо вводимых со следующего года уроков патриотизма, чтобы воспеваемый подвиг не отменял трагедии. Чтобы из вселенской беды и судеб невинных жертв не сотворили нового мифа, как предостерегали нас авторы «Блокадной книги» Алесь Адамович и Даниил Гранин. Премьера «Блокадного дневника» Андрея Зайцева должна была состояться в мае, к 75-летию Победы, однако из-за пандемии выход фильма перенесен на 27 января 2021-го — годовщину снятия блокады Ленинграда.

Герои дебютной драмы Максима Дашкина по сценарию известного режиссера Бориса Фрумина («Дневник директора школы», «Нелегал») живут в военной части на российско-киргизской границе. Парадоксальное сочетание: замкнутый, душный гарнизонный мир, где все у всех на виду, — и открытое ветрам пространство, соблазняющее свободой.

мужья выполняют долг — ходят строем и хранят рубежи, дети участвуют в соревнованиях по дзюдо, жены работают в парикмахерской и тоскуют. Жена майора Лескова Мария (Виктория Толстоганова), замкнутая женщина средних лет, возможно, от ощущения безысходности (лучшее, что ей светит, — переезд к свекрови в Рязань), из желания хоть как-то проявить собственное «я» увлекается капитаном Крайновым. Хотя зрителю ее понять трудно: оба мужчины в погонах — солдафоны и мизогины. Возможно, именно тоска загоняет местную леди Макбет, мадам Бовари, а также Анну Каренину в тупиковый треугольник, который — в соответствии с классическими произведениями — приведет к трагедии. Но даже трагедия в этих полевых условиях превращается в пыльное «рутинное мероприятие» с участием следователя военной прокуратуры и верной жены отсутствующего командира гарнизона. Атмосфера томительной скуки, безнадеги и тоски действительно удалась режиссеру: настолько, что и зритель от нее местами страдает.

Режиссер Ирина Евтеева существует в нашем, да и мировом кино наособицу: в пограничье игрового и анимационного кино. Свое кино снимает на пленку с актерами, затем снятое дорисовывает с помощью красок, театрального грима, проекций и стекол. «Мелодия струнного дерева» — переложение на экран двух произведений родоначальника русского футуризма Велимира Хлебникова — поэмы «Медлум и Лейли» (легенда про неземную любовь, основанная на легенде курдской) и повести «Ка», вдохновленной египетским мифом, в котором человек встречается со своей жизненной силой — бессмертным двойником, сопровождающим Поэта в его творениях и путешествиях. Герои фильма, как и у Хлебникова, свободно перемещаются в различных пространствах и временах от Древнего Египта до полей Первой мировой. Ковры; тканые наряды; поэзия на различных языках — от грузинского до китайского; утрированные цвета; деревья, стонущие от ударов времени; осенний сад, истекающий кровью и сиренью; египетские рисунки; идиллический ребенок, замерший плодом на дереве; летящие возлюбленные внутри раковины. Люди и куропатки, жрецы и воины, Ахнатон — бог богов — и противогазы. Над всем этим перенасыщенным богатством витают духи Рахманинова, Дебюсси и Ферро. Бешено красиво, местами китчево ярко. По сути, это попытка визуальной поэзии, пересыпанная цитатами из Параджанова и Хамдамова. Местами чудесная и выразительная, местами чрезмерно декоративная, как картинки в детской книжке.

«Москвы не бывает»

Вселенная, содрогаясь от большого взрыва, рождает нашу планету, на которой образуются несчастные люди-дикари. И среди них маленький человек, работяга Леха, мечтающий вырваться в Москву из черной дыры — провинциального городка Улетное. От нищеты. От пригревшей его рыжей бабы с усами, детскими косичками и внезапными окриками. От хозяина — черного риелтора, скупающего загубленные бомжатники загубленных хозяев-поэтов вместе с обоями, испещренными стихами. Взять бы Лехе свой любимый журнал «Наука и жизнь», красивую журналистку Машу с ее фотоаппаратом — да и махнуть в город под красными рубиновыми звездами.

Ни малая — Улетное, ни большая — с космодромом Восточный. Глубинка засасывает. Подожженные баки, обои со стихами, пиво с водкой, водка с пивом, караоке. Одиссея в небытие превращается в фантастическую притчу про время — «сейчас»: «Закрываются ларьки, догорают чьи-то планы». Прозорливый пейзаж нынешней действительности с железными карантинными занавесами. Время в абсурдистском драмеди Дмитрия Федорова, как взбесившийся счетчик, бешено крутится вперед-назад. Поэтому Леха и зафиксирован Машиным фотоаппаратом несколько дней назад, когда они вовсе не были знакомы. А может, эта фотография сделана и 386 лет назад, когда был начат некий загадочный эксперимент. У снятого независимыми авторами фильма интонация кино 90-х, шероховатого, местами самодеятельного, живого, свободного. Это кино рефлексий с мучительными поисками культурного кода. Можно вспомнить источники, напитавшие вдохновение авторов: от «Дня сурка» до «Шоу Трумэна» или «Меняющих реальность». Но еще в большей степени нерв фильма — в музыке «Гражданской обороны»: «Я думаю: "Вечность", а ты думаешь: "Смерть"». Этот «самовольный поход наугад» все равно приведет в дом «под проливным приговором», в котором темно. Москвы не бывает — на обоях звезды гаснут, когда хозяева умирают.