«Потребуем список враждебных имен!»

«Построятся в ряд боевые года,/ привстанет на миг председатель суда и голосом тысяч рабочих колонн/ потребует список враждебных имен!» — стихотворение Безыменского «Суд идет!» приветствует советского читателя с первой полосы газеты «Правда». «Сегодня перед пролетарским судом держат ответ контрреволюционные агенты французского империализма», — сообщает передовица издания. «Пролетариат СССР сумел обезвредить банду шпионов и вредителей. Он нанесет сокрушительный удар по зарвавшимся империалистам, готовящим поход против Советского Союза»…

И действительно, в столичном Доме Союзов раздается театральный звонок, и тысяча специально приглашенных зрителей рассаживается под помпезными люстрами Колонного зала, где когда-то проходила церемония прощания с Лениным. Конвой вводит подсудимых. Занимают свои места судьи, государственные обвинители и (не менее государственные) защитники.

Начинается судебный процесс по делу «Промпартии».

В то время как государственная пропаганда распространяется о «растущем и крепнущем под грохот молотов, лязг подъемных кранов Советском Союзе», бытовая реальность форсированной индустриализации — это карточная система, сверхурочный изнурительный труд, бараки и землянки, скудный паек. Продовольствие вывозится из страны и нормируется для внутреннего потребления. Структурные патологии плановой экономики приводят к перманентному товарному дефициту.

Устаревшим промышленным оборудованием зачастую оперируют недостаточно квалифицированные рабочие, а руководящие решения принимаются исходя из классовой идеологии, а не реальных технических и экономических расчетов. Растет число аварий. Отчеты ОГПУ докладывают об усиливающемся недовольстве населения — при этом Сталин еще не обладает безраздельной полнотой политической власти, и в верхних партийных эшелонах теплится некое подобие конкуренции мнений.

ОГПУ проводит нужные аресты и под руководством Иосифа Виссарионовича начинает фабриковать сложносочиненные, переплетающиеся друг с другом дела о подпольных контрреволюционных организациях, которые в заговоре с мировой буржуазией занимаются экономическим саботажем и готовят почву для иностранной интервенции.

Данная тактика преследует четыре цели. Во-первых, направить возрастающее недовольство на выявленных «вредителей». Во-вторых, внедрить в сознание масс угрозу внешнего вмешательства. В-третьих, использовать данную угрозу для всеобщей трудовой мобилизации. Советский человек должен не просто желать кары вредителю, инспирированному из-за границы, — он обязан рвать жилы и «отвечать» на угрозу ударными подвигами. Наконец, в-четвертых — зачистить политически нейтральных управленцев и специалистов. И хотя последние вовсе не угрожают личной власти Сталина, он остается верным марксистом и оперирует исключительно классовой логикой.

Первым таким сфабрикованным делом стало «Шахтинское», оно же — «Об экономической контрреволюции в Донбассе», в рамках которого весной 1928 года в том же Колонном зале Дома Союзов перед судом предстали полсотни специалистов угледобывающих предприятий. Инженеров, техников, механиков и наладчиков обвиняли во вредительстве и заговоре с «зарубежными антисоветскими центрами». Отсутствие в «Шахтинском» деле каких-либо реальных улик и доказательств, помимо показаний арестованных, станет типичной отличительной чертой всех последующих инсценированных процессов сталинской эпохи.

Между тем, с точки зрения интересов советской пропаганды, «Шахтинский» процесс обернулся неудачей. Половина подсудимых не просто не признала свою вину, но и активно доказывала свою невиновность. Данный промах впоследствии учтут. В преддверии судебного процесса Сталин заметил: «Мы должны быть готовы к тому, что международный капитал будет нам устраивать и впредь все и всякие пакости — все равно, будет ли это «Шахтинское» дело или что-нибудь другое, подобное ему».

Это «другое, подобное ему» дело вскоре возникло.

Председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский, заменивший на этом посту умершего Дзержинского, пишет Сталину:

«Очень прошу Вас прочесть показания известного профессора Рамзина. Рамзин рассказывает, как промышленная партия (инженерный вредительский центр) проводила свою линию по всем отраслям советской работы. Это — скромное начало. […] Продолжение должно дать не только полную картину правовредительского переплета в советской работе, но и связей, разговоров, откровений — и, надо думать, некоего политического контакта…»

Арестованный Леонид Рамзин — директор Всесоюзного Теплотехнического института, член коллегии Госплана и ВСНХ, а также, по выражению Ленина, «лучший топливник в России».

Оказывается, с середины 20-х годов в СССР действует подпольный вредительский «Инженерный центр», объединяющий «старое инженерство». Он охватил множество отраслей промышленности, включал в себя 2 тысячи человек и так успешно развивался, что его руководство приняло решение о «партийном оформлении» организации. Так возникла «Промышленная партия», связанная с промышленными объединениями русских эмигрантов Франции, французским Генштабом и даже премьер-министром Франции Раймоном Пуанкаре. Цель партии — «Свержение советской власти при помощи вооруженного контрреволюционного переворота со ставкой на интервенцию извне», причем «проведение военных операций» будет якобы выполнено Польшей и Румынией.

Сталин, еще летом лично указавший Молотову на необходимость арестовать Рамзина, отвечает Менжинскому:

«Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях — это вопрос об интервенции вообще и особенно вопрос о сроке интервенции». То ли подыгрывая Менжинскому, то ли в самом деле параноидально веря в заговор, Иосиф Виссарионович просит ОГПУ выведать подробности: «Почему отложили интервенцию в 1930 году? Не потому ли, что Польша еще не готова? Может быть потому, что Румыния не готова?» Вождь чуть ли не буквально инструктирует Менжинского: кого и о чем допрашивать — «провести сквозь строй», кому из арестованных чьи показания дать прочесть, на что напирать, в каком направлении развивать дело.

Следует отметить, что аресты эпохи великого перелома распределяли по трем группам: индустриальной, аграрной и научно-хозяйственной. Соответственно, помимо «Промпартии», саботажем, шпионажем и пособничеством мировой буржуазии занимаются еще две сфабрикованные организации — «Трудовая крестьянская партия» (в ней предполагается двести тысяч членов — что «логично», ведь крестьяне составляют подавляющее число населения страны) и «Союзное бюро меньшевиков». Все подпольные объединения, естественно, тесно связаны друг с другом и перекрестно упоминаются во всех показаниях.

Замечания Сталина учитывают, и через две недели формируется следующий объемный пакет «признаний» Рамзина. Помимо прочего, в них упоминаются член Политбюро Рыков и только что выведенный из Политбюро Бухарин — своеобразный задел на будущее (обоих расстреляют в 38-м). Сам же именитый советский инженер-теплотехник становится лидером «Промпартии». На его показаниях и строится все обвинение.

…«Правда» выходит с передовицей под заголовком «Ставка интервентов будет бита». В ней объясняется, что «Международный капитализм с величайшей тревогой смотрит на мощное развитие страны строящегося социализма» и «перешел к новым формам антисоветской борьбы», подготавливая военное вторжение. В этом же номере газеты помещается внушительных объемов обвинительное заключение по делу «Промпартии».

И хотя подпольная вредительская организация, согласно заключению, насчитывает несколько тысяч членов, суду предаются восемь «промпартийцев». Помимо Рамзина, это руководители секций Госплана Ларичев и Калинников, председатель научно-технического совета ВСНХ Чарновский, председатель научно-исследовательского текстильного института Федотов, технический директор оргтекстиля ВСНХ Куприянов, завотделом руководства научно-исследовательского сектора ВСНХ Очкин и инженер Ситнин.

До суда еще две недели, но митинги, шествия и заводские собрания начинают греметь по всей стране уже сейчас. «Рабочие ленинградского завода имени Карла Маркса в своей резолюции сообщают: «Ознакомившись с обвинительным заключением, 6000 рабочих и служащих завода требуют от пролетарского суда применения к контрреволюционным вредителям высшей меры наказания — расстрела». «Задушить контрреволюционную гадину!» «В ответ на заговор вредителей-агентов поднимается новая волна производственного энтузиазма трудящихся масс фабрик, заводов, шахт и колхозов!»

К пропагандистской истерике присоединяется Горький — советская пресса публикует его статью «Если враг не сдается, — его уничтожают». Писатель сообщает, что «европейский капитал отжил свой срок и обречён на гибель», но «всё ещё хочет и всё ещё имеет силы сопротивляться неизбежному» и «связан с теми предателями, которые вредительствуют внутри Союза». Сам Горький к этому моменту уже девять лет проживает за пределами СССР — из них последние шесть он предпочитает страдать под гнетом европейского капитала на вилле в итальянском городе Сорретно.

Итак, Колонный зал Дома Союзов наполняется восторженными зрителями. Заседанием руководит председатель специального судебного присутствия Верховного суда СССР Андрей Вышинский. Государственное обвинение представляют Николай Крыленко (партийная кличка «Абрам») и Владимир Фридберг. В роли защитников «промпартийцев» выступают адвокаты Илья Брауде и Матвей Оцеп. Ошибку «Шахтинского» дела уже не допустили — все восемь подсудимых, вызываемые Вышинским, один за другим признают свою вину и высказывают желание озвучить подробные показания.

Первым выступает Рамзин. Его речь занимает полтора дня процесса — она практически полностью воспроизводит структуру разделов обвинительного заключения, иные формулировки звучат слово в слово. Наблюдатель, незнакомый с реалиями сталинского правосудия, мог бы принять сентенции Рамзина за саркастическое издевательство: «Прошедши вместе с «Промпартией» безумно тяжелый путь вредительства, предательства и измены, я хочу, не щадя себя, использовать наш тяжелый урок…» Или: «Работая в союзе с мировой буржуазией, я имел возможность видеть ее скрытые замыслы и планы и обнаружить ее искреннее стремление, выражающееся в территориальном разделе нашей страны и экономическом и политическом ее порабощении…»

Это было бы действительно крайне забавно, если бы за кулисами показательного процесса — до него, во время, после — по делу «Промпартии», «Трудовой крестьянской партии», других сфабрикованных организаций — не продолжались аресты и казни тысяч советских граждан. Их судил не Верховный суд — под запись кинохроники и стенограммы, но ОГПУ.

Показания и остальных подсудимых оборачиваются пространными самообличающими докладами. Солженицын, описывая дело в первом томе «Архипелага ГУЛАГ», замечает: «Раскаяние вырывает из груди целые монологи, и хочется говорить, говорить, обличать, бичевать! Старику Федотову предлагают сесть, хватит, — нет, он навязывается давать ещё объяснения и трактовки…».

Помимо, собственно, признаний, почти не перебиваемых вопросами обвинения, иных доказательств саботажа, вредительства и связи с мировой буржуазией на процессе не предъявляется. «Кипы уличающих документов? чертежи? проекты? директивы? сводки? соображения? донесения? частные записки? Ни одного! То есть — ни одной бумажёнки!», — восклицает Солженицын в том же «Архипелаге».

Строили новые фабрики — вредительство. Надо было использовать существующие с введением непрерывки и трех смен. Для многоэтажных фабрик использовали железобетонные перекрытия? Вредительство. Можно было обойтись деревянными.

Кроме того, например, выясняется, что «вопрос о введении новых американских методов прядения задерживался путем удлинения споров из вредительских целей». А осушение болот и строительство дорог в приграничной полосе проводилось не иначе как для того, чтобы «облегчить вторжение и продвижение неприятельских армий».

Может быть, на несостоятельность звучащих аргументов укажут защитники подсудимых? Как же! Адвокат Брауде: «Вместе со всеми трудящимися защита переживает чувство возмущения, чувство глубокого протеста от сознания того, что подсудимые подготовляли для нашей страны такие ужасы, создавали базу для кровавой интервенции, собирались залить страну кровью, сорвать пятилетку, разрушить народное хозяйство…»

День за днем продолжается абсурдный процесс, и день за днем возле Дома Союзов шествуют митинги возмущенных трудящихся с транспарантами: «Смерть врагам пролетарской революции!», «Высшая мера вредителям!», «Требуем расстрела!».

Несмотря на тщательную подготовку этой судебно-театральной постановки, без кое-каких неровностей не обошлось. Так, согласно материалам дела, в 1928 году «Промпартия» получала инструкции от банкира Павла Рябушинского — протоколы тщательно фиксировали подробности встреч и содержание его указаний. Некоторую заминку суда вызвало прозвучавшее на процессе сообщение о том, что Рябушкинский… умер в 1924 году. Уже пять лет как умершим оказался и Александр Вышнеградский, которому якобы отводилась должность министра финансов после свержения «Промпартией» советского режима.

Все это, разумеется, не помешало «пролетарскому суду» вынести обвинительный приговор. Куприянова, Ситнина и Очкина приговорили к десяти годам лишения свободы, остальных — к «высшей мере социальной защиты» — расстрелу. «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит», — резюмировал Вышинский. Зал взорвался овациями.

На следующий день осужденные подали ходатайства в Президиум ЦИК СССР, который великодушно заменил расстрелы десятью годами заключения, а приговоренным к лишению свободы сбросил срок до восьми лет.

Калинникова расстреляли в 37-м. Чарновского — в 38-м. Тогда же расстреляли и государственных обвинителей по делу «Промпартии» — Крыленко и Фридберга. Федотова выпустили в 39-м — он умер в том же году. Ситнин и Куприянов бесследно растворились в лагерях.

Леонид Рамзин продолжил заниматься научной работой в «шарашке». В 1936 году он был освобожден по амнистии, а в 1943-м — награжден Сталинской премией за разработку прямоточного котла. Коллега Рамзина ученый Георгий Худяков, доживший до 1993 года, вспоминал слова Рамзина после вручения премии: «Хозяин помнит обо мне. Я благодарен ему за высокую оценку моей деятельности». На вопрос Худякова о том, не помешает ли Рамзину дело «Промпартии» баллотироваться в члены Академии наук, тот ответил: «Это был сценарий Лубянки, и хозяин это знает».

Ларичева и Очкина также выпустили по амнистии 36-го года. Вместе с Рамзиным, они написали благодарственное письмо в редакцию «Правды». Амнистированные сообщали, что помилование наполнило их «чувством глубочайшей признательности советскому правительству, чувством гордости за нашу счастливую родину, показывающую примеры чудес не только в области индустриального строительства, но и в области морального перевоспитания людей». Они пообещали «быть достойными членами бесклассового общества, которое радостно строит вся наша страна под гениальным руководством мудрейшего и любимого вождя трудящихся всего мира товарища Сталина».

Павел Тивиков — специально для «Новой»