Сюжеты · Культура

«Неужели такой я вам нужен после смерти?»

25 июля — 40 лет со дня смерти Владимира Высоцкого. К годовщине поэта скульптор поправил лицо на его памятнике

Виктория Артемьева
Памятник Владимиру Высоцкому до и после изменения
Процессия тем временем стала приостанавливаться, вероятно, задерживаемая впереди светофорами. — Да, — продолжал неизвестный гражданин, — удивительное у них настроение. Везут покойника, а думают только о том, куда девалась его голова! — Какая голова? — спросила Маргарита, вглядываясь в неожиданного соседа. (М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»)
По аллее мимо храма Воскресения, мимо мертвых, шагают и шагают живые.
— Пап, почему так много людей сегодня здесь?
— Сегодня — Высоцкий!
Над толпой, сбившейся у самых ворот, звучат сразу пять голосов разной степени «высоцкости» — поют про Каретный, про Канатчикову дачу и как-то вяло — «Спасите наши души». Поверх голов блестят экраны смартфонов, за ними видно лицо бронзовой спеленутой фигуры — новое лицо, по-волчьи оскаленное и резкое.
«Памятнику Высоцкому на Ваганьковском кладбище поменяли голову». Такое сообщение выдала новостная лента за день до 40-летней годовщины его смерти. Были, конечно, и более спокойные варианты заголовков: «Высоцкому изменили выражение лица», «Памятник на могиле Высоцкого стал менее узнаваем».
— Жуть полная! — раскатисто звучит за спиной, когда наклоняюсь положить гвоздики в общую гору цветов, изрядно выросшую за день и по форме напоминающую вертеп.
Уже известно из разных интервью, что такое лицо скульптор Рукавишников изначально и задумывал, что решение об изменении принималось на семейном совете, что Никита Владимирович вариант утвердил «ныне и присно».
— А вам нравится? — спрашиваю пожилую женщину, пришедшую к могиле с сыном и стоящую немного поодаль, вглядываясь в черты бронзового лица.
— В профиль — нравится, — отвечает, — а анфас… Ну не такой он был. Хотя в профиль, конечно…
— Да кошмар, говорю! — уверенно отвечает мужчина, поразительно похожий на постаревшего Савву Игнатьича из «Покровских ворот». — Я сюда хожу с восьмидесятого года по два раза — в январе и июле! И тут сегодня — вот это!
— А прошлый вариант, значит, нравился?
— Хороший был памятник. Люди ведь на лицо приходят посмотреть, понимаете? Хотя Марина Влади и против того была, на открытие не пришла. Метеорит хотела.
12 октября 1985 года на Ваганьковском торжественно открывали памятник. История, которая этому предшествовала, описана в большинстве биографий: Марина Влади утверждала, что никакого наглядного образа делать не нужно, нужен камень. Немного позднее появилась идея поставить на могиле кусок настоящего метеорита, и этот метеорит даже были готовы предоставить ученые. Проект «метеорита в камне» готов, автор — Боровский. Но родители Высоцкого против — и в 1983 году на конкурсе проектов выбрали проект скульптора Рукавишникова.
Мнения о памятнике с первых дней оказались противоречивыми. Марина Влади в «Прерванном полете» высказалась вообще очень прямолинейно: «Отныне на твоей могиле возвышается наглая позолоченная статуя, символ социалистического реализма — то есть то, от чего тебя тошнило при жизни. И поскольку она меньше двух метров в высоту, у тебя там вид гнома с озлобленным лицом и гитарой вместо горба, окруженного со всех сторон мордами лошадей».
А другу Высоцкого Михаилу Шемякину памятник — по крайней мере первый его вариант — нравился. В одном интервью, опубликованном в книге воспоминаний «Все не так, ребята…», он сказал: «Можно было сделать тот «заумный» памятник-камень, осколок метеорита. Но не нужно забывать, что Володя — поэт народный. Я понимаю, что, может быть, это не шедевр и не совсем то, что хотели бы видеть друзья. Но друзья могут нормально прийти и просто помолчать минуту…»
— Лицо скульптор сам заменил, я читала. Ну, как говорится, все познается в сравнении.
Люди приходят, стоят в стороне, вглядываясь в напряженное лицо и желтое бронзовое пятно над головой (видимо, попытка достичь большей схожести с нимбом), и уходят дальше по аллее — в храм.
— Мам! — громко зовет в трубку кто-то, перекрикивая хриплые возгласы и музыку. — Скажи, кого в записке в храме упомянуть? Да этих Евгениев уже восемь, хватит! Да, толпа у Высоцкого. Там Джигурда через ограду перелез и стихи читает, старики его матом кроют, орут, чтоб уходил. Да, пиш…
Но все голоса — женские и мужские, «высоцкие» и «не высоцкие», — всю музыку заглушает, затапливает колокольный звон. Звонят искренне и чисто.

Памятник

Я при жизни был рослым и стройным, Не боялся ни слова, ни пули И в обычные рамки не лез. Но с тех пор, как считаюсь покойным, Охромили меня и согнули, К пьедесталу прибив ахиллес. Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту, И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента, Только судороги по хребту. Я хвалился косою саженью — Нате, смерьте! Я не знал, что подвергнусь суженью После смерти. Но в привычные рамки я всажен — На спор вбили, А косую неровную сажень Распрямили. И с меня, когда взял я да умер, Живо маску посмертную сняли Расторопные члены семьи. И не знаю, кто их надоумил, Только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои. Мне такое не мнилось, не снилось, И считал я, что мне не грозило Оказаться всех мертвых мертвей. Но поверхность на слепке лоснилась, И могильною скукой сквозило Из беззубой улыбки моей. Я при жизни не клал тем, кто хищный, В пасти палец, Подойти ко мне с меркой обычной Опасались, Но по снятии маски посмертной — Тут же, в ванной, — Гробовщик подошёл ко мне с меркой Деревянной… А потом, по прошествии года, — Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — с намагниченных лент. Тишина надо мной раскололась — Из динамиков хлынули звуки, С крыш ударил направленный свет. Мой отчаяньем сорванный голос Современные средства науки Превратили в приятный фальцет. Я немел, в покрывало упрятан, — Все там будем! Я орал в то же время кастратом В уши людям. Саван сдернули! Как я обужен — Нате, смерьте! Неужели такой я вам нужен После смерти?! Командора шаги злы и гулки. Я решил: как во времени оном, Не пройтись ли, по плитам звеня? И шарахнулись толпы в проулки, Когда вырвал я ногу со стоном И осыпались камни с меня. Накренился я, гол, безобразен, Но и падая — вылез из кожи, Дотянулся железной клюкой, И, когда уже грохнулся наземь, Из разодранных рупоров всё же Прохрипел я: «Похоже, живой!» И паденье меня не согнуло, Не сломало, И торчат мои острые скулы Из металла! Не сумел я, как было угодно — Шито-крыто. Я, напротив, ушел всенародно Из гранита. Владимир Высоцкий