«Предки не простят»

«Я его долго отговаривала ехать и говорила: "Тебе больше всех надо?" А он отвечал: "Надо, мне предки на том свете не простят"», — в суде Евгения говорит не столько о себе, сколько о том, почему жизнь ее семьи связана с морем. Муж — коренной помор, когда-то бросил промышленный город и перетащил семью в родовые места — в село Умба, где его предки начали ловить селедку в 1647 году.

Суд, в котором выступала Женя, 25 июня признал ее — бухгалтера сельской бюджетной конторы — браконьером. И не просто — а с отягчающими обстоятельствами: в составе группы лиц, по предварительному сговору. Тремя годами раньше судимость за браконьерство получил ее муж Сергей.

«Новая» рассказывала об этом странном уголовном деле, с поддельными подписями и сомнительными доказательствами. Сергей Попихин — рыбак и предприниматель, который занимается добычей беломорской селедки, стал первым за несколько лет жителем района, выигравшим суд у ФСБ, — доказал, что майор, составлявший на него протокол о неповиновении требованиям сотрудников правоохранительных органов, не имел полномочий на возбуждение административных дел по данной статье.

Так нет, майор завел на Попихина дело уголовное. Осудили.

Оштрафовали. Помор не сдается и обжалует приговор в ЕСПЧ, а также на всех углах публично заявляет о сфабрикованном деле. И уже через год, летом 2018 года, уголовка возбуждается против его жены.

Вспоминая 13 июля 2018 года, Женя говорит, что пограничники на острове искали ее мужа, она слышала их реплики: мол, Попихина-то и нет. Мужа не было — он уехал в город по делам. А еще говорит (это есть в материалах дела), пограничники откровенничали: «Сами виноваты, не боролись бы с ними в судах, ничего бы и не было».

Крошечный остров у Сергея в аренде. Там стоит тоня «Мосеевская» (тоня — рыболовецкий участок для ловли неводами). Раньше их на Терском берегу Белого моря было полсотни, сейчас остался десяток: тяжелый труд, невыгодный бизнес. Попихин — упрямый. Он ловит на «Мосеевской» уже 19 лет.

Туда, на остров, Женя привезла 9-летнего сына — покататься на лодке, посмотреть, как выбирают невода — так же, как делали это его предки 400 лет назад. На весла сел сторож Володя. Пошли проверять невод. В лодку вывалили селедку, среди которой было несколько крупных рыбин. «Горбуша», — кивнул Володя. Горбушу в прилове можно брать, за это не штрафуют. И сезон как раз был, рыба заходила в эти места. Невод опустел, Володя направил лодку к берегу. Причалив, он уложил крупную рыбу в ящики и унес за дом. Женя выбрала селедку на ужин и пошла в дом варить еду собаке. Через некоторое время на берегу высадились пограничники — те же, что когда-то «брали» Сергея.

«Горбуша» оказалась семгой, лов которой без лицензии запрещен.

Тут надо сделать паузу. Белое море, как известно, внутреннее. Умба — не погранзона. Госграница — в 300 км, в соседнем районе. При чем здесь пограничники?

В протоколе обследования острова, составленном капитаном Жуком (в распоряжении «Новой», — Ред.), отсутствует ссылка на приказ, на основании которого проводилось оперативное мероприятие столь далеко от места дислокации этого самого Жука и прибывшего с ним коллеги Климова — села Алакуртти в Кандалакшском районе. В графе, где положено указывать дату и номер распоряжения о проведении «гласного оперативного мероприятия "Обследование помещений, зданий, сооружений, участков местности и транспортных средств", стоит прочерк.

Личный состав карельского погрануправления в этих местах частые гости. Иногда кажется — даже хозяева. Почти каждый житель села имеет уголовку за браконьерство.

И в этом есть особенная изощренность: поморы — рыбаки искони, живут они морем, шьют свои карбасы и ловят рыбу, которой готовы накормить всю Мурманскую область. Только никто не берет. Лишь в этом году Сергей Попихин в числе активных поморов добился решения об открытии в Умбе цеха рыбопереработки. Пока — лишь решения.

Ловить без лицензии по праву проживания на море (как это делается в соседней Норвегии) нельзя. А вокруг рыболовные лагеря, где семгу ловят нон-стоп богатые приезжие. Неделя в таком лагере стоит от 10 тысяч долларов.

В годы войны поморы спасли фронт от голода: сотни тонн рыбы они отправляли на передовую. Ловили ее поморские жонки — так здесь зовут женщин. Мужчины ушли воевать. Попихин и сейчас серьезно говорит, что все посчитал: 10 рыбаков могут в год ловить по 300–400 тонн селедки, а еще картошка есть — и вот уже область не будет голодной.

Здесь всегда готовы к тяжелым временам. А легких и не было.

Объявить браконьерами людей, которые море называют своим полем, пытаются защитить от чужаков и относятся к нему бережно и нежно — особый цинизм. Тем более, что ярлык на них вешают как раз чужаки.

Согласно приказу ФСБ России № 455 от 7 августа 2017 года, в зону ответственности погрануправления по Республике Карелия действительно входит часть Мурманской области. Только другая — Кольский и Печенгский районы, самый север.

Умба — на самом юге. Она — вообще не погранзона, что же до соседнего Кандалакшского района, откуда ловить поморов приезжают карельские опера, его, согласно тому же приказу, подписанному Бортниковым, контролирует совсем другое подразделение: погрануправление по западному арктическому району. А в таком случае возникает вопрос о правомочности оперативников Жука и Климова, занимавшихся делами Попихиных. И, соответственно, о допустимости добытых ими доказательств.

В самом деле, ну что в тех, совсем не пограничных, но таких «жирных» краях делали эти опера, которым распоряжением самого высокого начальства предписано находиться на совсем другом краю области?

Кстати, о доказательствах. В качестве таковых в деле Евгении Попихиной фигурируют в основном слова. Пограничники говорят, что на берегу оказались не случайно, а в ходе «оперативно-розыскного мероприятия «Наблюдение», а лосось, который изловила группа злоумышленников, опознали с расстояния в 300 метров.

Еще есть протокол допроса сторожа Володи, составленный только год назад. На месте его не опросили, а потом найти не могли: Володя слаб по части алкоголя, и ночует порой, где ночь застанет. В таком состоянии его и обнаружили 26 июня 2019 года — и, не мешкая, допросили. Володя «что-то подписал, но что — не помнит», да и не видел без очков. Так он говорил в суде, отрицая данное во хмелю признание в том, что рыбу они с женой и малолетним сыном хозяина отправились ловить, договорившись о будущем преступлении.

На суде Володя Лепихин каялся: дескать, вывалив содержимое невода в лодку, понял, что в прилове семга — атлантический лосось, а не горбуша — тихоокеанский, в этом случае рыбу нужно, по правилам, выбрасывать за борт, но сообразил что жена хозяина не распознала обмана, и хотел семгу забрать себе да и поменять потом на водку. Но суд Володе не поверил, тем паче, опер Жук утверждал, мол, гражданин Лепихин на допрос был доставлен трезвым, как стекло — а вовсе не остекленевшим от пьянства. Все понимал, все видел, все осознавал. А слово опера Жука для суда весомее, чем слово сторожа Володи. Статус другой.

Не поверил суд и показаниям Сергей Попихина и его тещи: после звонка испуганной Жени они приехали на остров и увидели, как Жук и Климов пакуют рыбу в два мешка. Специалисту-ихтиологу же на следствии показывали содержимое одного. Но Жук и Климов в один голос сказали суду, что запаковали вещдоки в один пакет и опечатали на месте — и больше ни о какой рыбе ничего не знают.

Правда, печать на пакете на момент осмотра была не карельского управления, где служат опера, а западного арктического района.

Не смутило суд и то, что следственные действия на острове шли без понятых, как и осмотр рыбы ихтиологом, и то, что на фототаблице к осмотру запечатлено восемь рыбин, а в протоколе упоминается 19.

И уж конечно никак не повлияли на итог судебного разбирательства эпизоды с попытками допросить девятилетнего Сережу Попихина, угрозы принудительного привода ребенка к следователю, которые прекратились только после жалобы детскому омбудсмену, или визит группы захвата к Жене на работу, ее принудительное (без повестки) доставление на допрос в Мурманск, за 400 км.

Неясным осталось, как именно суд установил, что подсудимые вступили в предварительный сговор — а это позволяет квалифицировать преступление по третьей части уголовной статьи. Женя говорит, сроду Володю не видала, сама в видах лосося не разбирается, не рыбачит. Тот тоже клянется, что жену хозяина в свои дела посвящать не собирался, напротив, не хотел, чтобы Попихин узнал о его проделках. В приговоре появилась экзотическая конструкция, мол, подсудимые различили семгу еще «в среде обитания», то есть в воде, и уж тогда «распределили между собой роли, достигли договоренности, каким образом будут извлекать особи и как распорядятся добытым».

На чем основан этот вывод — неизвестно. Разве что обладающие соколиным зрением (разглядели лосось за 300 метров) опера, еще и умеют с того же расстояния читать по губам — или сразу распознавать мысли. Подсудимые, очевидно, также обладают нечеловеческим зрением: в неводе тридцати метров в длину и шесть в глубину, которым 50-килограммовые якоря крепят ко дну, разглядеть что либо через толщу воды и определить вид попавшейся рыбы человеку вряд ли под силу.

Позволю себе предположить, все это судья понимал. И практически оправдал подсудимых — ведь в наше время наказание ниже низшего предела — это почти оправдательный приговор, не так ли? Володе назначили 25 тысяч штрафа, Жене — 10. И даже «орудие преступления» — лодку, невод, сачок, сапоги — суд постановил не уничтожать, а вернуть Попихину.

Милосердно: и опера сыты, и поморы целы. Только упертых Попихиных это не устраивает. Они почему-то никак не желают считаться преступниками. Евгения подала апелляцию. Она требует полного оправдания. В случае отказа, как и муж, собирается дойти до ЕСПЧ.