В 2016 году в театр прислали текст, на котором стоял адрес назначения «Театр.doc». Его прислал обыкновенный житель Луганска Александр Бел.

Он всегда вел дневник, а потом в город пришла война. Так его дневник стал документом о том, как война, которую никто не ждал, разрушает все, что ты любил — твою работу, твою спокойную жизнь, у твоей дочери не будет выпускного, а на двери подъезда после того, как начнутся бомбежки, соседи оставят записку: «Пожалуйста, не хлопайте дверью — страшно».

Этот текст стал частью спектакля «Война близко» Елены Греминой. Кроме него в спектакль вошла ее пьеса «Помолвка» — о деле Олега Сенцова.

Тогда Театр.doc переехал в очередное новое помещение и Гремина решила, что спектакль про Олега Сенцова будет квартирником, куда люди будут получать приглашение как будто на помолвку. А потом английский драматург Марк Равенхилл подарил Доку свой текст о пропаганде в Сирии, в которой тоже как будто ничего не происходит, и Россия там как бы есть, но «нас там нет». Так собрался антивоенный триптих «Война близко», в котором три эти части совмещены и перемешаны.

Я прочитала пьесу «Помолвка» после того, как получила из Москвы смс, состоящее из одного слова: «Гремина». Я вообще не люблю читать пьесы, особенно документальные. Я знаю, что оттуда в меня войдет скучная страшная правда, после которой нет смысла писать пьесы художественные.

А пьесу про судебный процесс над Олегом Сенцовым читать не хотелось совсем, для этого нужно было иметь мужество и ответственность.

Прочитать — значит напомнить себе о своей никчемности. Лена Гремина — самый мужественный человек в моей жизни. Среди прочих ее мужественных поступков — именно она собрала материал, написала и поставила пьесу о процессе над украинским режиссером вскоре после суда над ним в Театре.dоc.

16 мая 2018 года я получила смс из одного слова: «Гремина». Так емко пишут только про смерть. В этот же день я узнала о начале голодовки Олега. Мы с театральными коллегами ехали в поезде из одного унылого украинского города в другой, менее унылый, и думали, во что облечь скорбь и несогласие с этими двумя событиями. Я вспомнила про «Помолвку». Решили прочитать ее под бездушным символом свершившихся трагедий — посольством России в Украине.

На третий день голодовки Олега, за день до прощания с Леной в Москве, вместе с драматургом Максимом Курочкиным и несколькими известными украинскими артистами мы читали сокращенный вариант пьесы (это была акция, нужно было уложиться в полчаса, я сокращала и все время мысленно просила прощения у дорогого моего автора). На фоне колючей проволоки, которой окружило себя посольство от украинских граждан.

Прочитали. Прозвучала. Помолчали. Потом говорили в микрофон слова негодования и сочувствия. Месседж простой: «Убили Лену, убивают Олега. Что делать?!»

Очень человеческая история, где предатели не вызывают ненависти, а заставляют все время думать: «А как бы я? А смог бы я не предать друзей, единомышленников, убеждения — если бы попал туда?» В пьесе в начале и в конце звучит вопрос: «У кого есть яйца?» И все их ищут у себя, пока слушают.

После этого пьесу читали много раз в поддержку Олега Сенцова и украинских политзаключенных на разных акциях в Украине. А вообще ее нужно ставить и читать везде, где существует режим, пытки, сфабрикованные обвинения, цензура, моральное и физическое давление за нормальное, в общем, право быть свободным. Чтобы зритель ощущал почти на физическом уровне, что это может быть про него, и хотел сопротивляться.

Действующие лица: Мужчина 1 Мужчина 2 Мужчина 3

М1. Ноябрь 2013-го. М2. Мне 41 год. М1. Я родился... М2. ...и живу в Луганске. М1. Есть стандартный минимальный пакет для мужчины моего возраста. М2. Жена, дочь, квартира, машина, дача. М1. Работаю директором в небольшой компании. Есть планы на будущее. Вот каждое утро, завтракая, стараюсь не пропускать выпуски новостей. Беспорядки в центре Киева беспокоят, хотя становятся чем-то привычным.

М2. Не верю ни одному слову государственных фигур. Обманут как всегда цинично и нагло. Тут киевские события обсуждают с раздражением: «Опять революции хотят, мало им потрясений. Мы работаем, они на майданах пляшут».

М1. 27 тире 30 ноября. Соглашение об ассоциации с ЕС не подписано. Вечером ужинаем у родителей жены. Слушаем новости, и, значит, и я понимаю, что украинское и российское ТВ уже начало борьбу за умы. Родители всецело за сближение с Россией, я против России, за европейский выбор, но без революции. Поэтому просто высказываемся, стараемся не спорить. И в эти дни я думаю, что это вообще скоро все закончится.

М2. Март 2014. Киев смывает с улицы кровь и грязь. У нас ничего не меняется. Все внимание теперь приковано к Крыму. Вижу заблокированные солдатами украинские воинские части. Как такое возможно? Фигуры на нашей территории нашу армию заблокировали, как наказанного сорванца в чулане.

М1. Украинские и российские каналы о референдуме говорят совершенно противоположную информацию. Но у меня в Симферополе есть давний деловой партнер Саша. Я ему звоню, значит, и он мне говорит: М2. «Подавляющее большинство за присоединение к России. Украинское ТВ врет обо всем».

М1. 16 марта. В Крыму референдум о самоопределении. Я снова звоню Саше и слышу от него:

М2. «У нас праздник! Люди с российскими флагами гуляют по улицам, поздравляют друг друга».

М1. Я помню, я его спросил: «Саша, а что будет с твоим бизнесом, если произойдет присоединение к России? Ведь могут войти, не то что могут, войдут крупные российские игроки и просто поглотят твое небольшое производство».

М2. «Поверь, мне сейчас наплевать, лишь бы забыть об Украине как о страшном сне».

М1. Апрель. Этой весной у моей дочери выпускной. Поэтому мы готовимся, заняты покупками, обсуждаем.

М2. Как бы жизнь разделилась на две параллельные. В центре города палаточные городки, протесты, противостояния. А в остальном все как прежде: работа, магазины, планы на лето.

М1. 6 апреля. Захват здания СБУ. Киев никак не реагирует, какая-то болтовня по ТВ. Баррикады в центре города. И через неделю я встречаюсь с другом, он служил когда-то в СБУ. Я буквально засыпаю его вопросами: — Юра, — говорю, — как так получилось, почему позволили захватить здание? Там же оружие, следственные разработки и так далее.

М2. — Служба имела всю оперативную информацию о готовящемся захвате. Организаторы, исполнители, дата захвата. Оружие, дислокации. Все было известно. Ждали приказа из Киева. Не дождались. Ребята присягу давали, готовы были воевать, защищать здание, но приказа опять не поступило. Захвачен оружейный арсенал, следственные и оперативные материалы.

М1. — Подожди, подожди, а с сотрудниками что? М2. — Продолжают ходить на службу. М1. — В смысле? М2. — Всех пускают в кабинеты. Ребята сидят, никто ничем не занимается. Ждут перемен. М1. — Так че, Юра, Киев нас сливает? М2. 13 апреля. М1. 13 апреля. Да, в течение апреля в Луганске объявили о создании республики. Выбрали главу этой самой республики и назначили на май референдум о самоопределении. И вот самое интересное: я все эти дни думаю, что это все скоро закончится. Что скоро украинские войска придут и все это, наведут порядок. Вот.

М2. А еще одна особенность нынешнего Луганска — все автосалоны пусты. Возить перестали машины еще зимой, а те автомобили, которые остались на складах, экспроприирует новая власть. Луганск начинают покидать состоятельные жители. Владельцы компаний, предприниматели перевозят свой капитал из опасного региона. Перевозят свои семьи.

М1. 11 мая. Референдум о самоопределении. Вот, кстати. Кстати. О чем врали украинские ТВ. Вооруженных людей на избирательных участках не было. Никого не сгоняли. Это я знаю точно, потому что один из участков был виден как раз из нашего дома. И вот это все было вот так.

М2. 12 мая. М1. 12 мая. М2. 12 мая. Провозглашен государственный суверенитет Луганской народной республики. На блокпостах, растущих как грибы после дождя, могут развернуть обратно или попросить добровольной помощи. — Можно у вас добровольной помощи попросить? М1. — Успокойся, успокойся.

— Слушайте, а вы долго будете здесь ходить? Просто я... М3. — Хочешь контакта какого-то? М1. 1 июня. Выпускной у моей дочери. Но поскольку родители, вот видите, уже боятся, боятся пускать детей в позднее время. Поэтому празднуем мы выпускной примерно как сейчас — в тесном семейном кругу. Вот. И я понимаю, что этот день для моей дочери должен был пройти как-то иначе.

М2. 2 июня. В городе переполох. Бомбили здание облсовета, есть погибшие. В самом центре города в мясо разорваны случайные прохожие, среди них женщины. А потом вечером по ТВ взаимные обвинения на тему «кто стрелял». Интересно же, кто стрелял.

М1. 3 июня. 3 июня. Отвожу мою дочь в лицей забрать какие-то документы, а на стене портрет их преподавателя в рамке. Оказывается, погиб, оказывается, погиб вчера при обстреле облсовета. Дочка начинает плакать. А я наконец-то понимаю, что в моем городе есть опасность погибнуть.

М2. Первая половина июня. С началом военных действий в ближайших к Луганску районах выезд населения принял массовый характер. М1. Бегут, знаете, в Россию, в мирную часть Украины. В Крым. Совместить вынужденное бегство с отдыхом. Есть всеобщее убеждение до сих пор, что скоро все это закончится. Что украинские войска придут и быстренько освободят город.

М2. На АЗС перебои с бензином. У меня знакомый оператор АЗС шепотом рассказывал, как лихие вояки на внедорожниках с автоматами приезжали заправляться бесплатно, как хозяева.

М1. А кстати, а хозяин предприятия, директором которого я работаю, тоже перебирается в Киев. Как говорится, мне поставлена задача держаться на плаву, но как держаться?

М2. Половина сотрудников уехала, а перевезти товар по области проблематично. Жесткие проверки на блокпостах, водители отказываются от рейсов, потому что страшно, были случаи расстрела машин на дорогах.

М1. Я продолжаю возить дочку к репетиторам. Готовимся к сдаче ЗНО. Ну знаете ЗНО, да? Но тут новость: Киев говорит, что нужно, дескать, перерегистрировать выпускников из зоны АТО в мирную часть Украины. Ну я понимаю, что нужно, я тут же выбираю Днепропетровск, потому что Богдан там есть, он поможет, все. Звоню Богдану, готовлюсь, значит, ну, беру ручку и готовлюсь записать его адрес.

М2. А через некоторую паузу Богдан просит указать адрес квартиры, которую мы будем снимать. Или он придумает другой вариант. М1. — Да нет, в чем дело, Богдан? Ты не понял, нужен адрес твоей квартиры. В чем сложность?

М2. — Да слушай, не хочу палиться. М1. — Чего? М2. — Не хочу, чтобы мне приписали связь к сепаратистам. А у нас щас особо не разбирают, понимаешь. Потом не отмажусь. М1. — А, ну прости, пожалуйста. М2. — Да нет, ты прости. М1. — Извини, извини, это ты извини.

15 июля. Всю ночь не спал. Взрывы снарядов, полеты ракет и особенно сирены прогоняют сон. Днем тот же сценарий: люди от недосыпания чумные. В офисе работы нет. Приходят несколько женщин, если не стреляют, вот. Отец собственника предприятия, на котором я работаю, рассказывает, что после того, как в соседний подъезд попал снаряд, он спит в ванной. Он считает, что самое безопасное место в доме.

М2. 17 июля. Всю ночь не спал. Наш район сейчас между двух огней. Это стало понятным, когда я вышел на балкон. С 8 этажа открывается прекрасная панорама: полеты реактивных снарядов, выпущенных то с левой, то с правой от меня стороны. Несколько раз отсиживался в коридоре. Я хотел увезти маму с собой. Это невозможно. Бабушке идет 96 год, она нетранспортабельна. Родители жены разделились во мнении.

Тесть категорически против отъезда: М1. — Вы меня хоть бомбите, хоть стреляйте, я никуда не уеду, я никуда не уеду! М2. Теща хотела уехать, страх брал свое. Все друзья и знакомые покинули Луганск.

М1. Но зато удивительно, как это, контрастируя с происходящим, продолжают работу коммунальные службы. Они и поливают цветы, подметают тротуар, даже латают асфальт.

М2. 18 июля. Последнее время я езжу на шестерке. К выстрелам и к взрывам привык, сирену начинаю ненавидеть. Еду в офис компании, там вдруг на перекрестке ополченцы проверяют все машины, останавливают кузова, салоны, автоматы наготове. А я вспомнил, что без техпаспорта. А возвращаться было поздно, могли вслед выстрелить. И я думаю: ну, может, паспорта будет достаточно. И молодой вояка требует документы на авто. Я ему говорю, что компания купила автомобиль сотруднику, он уехал в Россию вместе с техпаспортом.

М1. — А что же вы в машину-то сели без документов? А вдруг вы ее угнали?

М2. Я стал придумывать на ходу. Говорю: — Вот, хотел поближе к компании подвезти машину. И все. В общем, к нам подбегает старший и приказывает садиться в шестерку. Кладет мой паспорт себе в карман. В общем, я и трое ополченцев едем до выяснения обстоятельств. Я достаю сотовый, мне нужно предупредить своих, и мне строго:

М1. — Не положено. М2. Я уже был наслышан о десятках пропавших без вести. О задержанных. Но пока ехал, чувства страха не было. Гадал, что будет дальше: задержат или отпустят. А если задержат, то на сколько. Приехали, смотрю: среди ополченцев знакомые люди. Одноклассник Олег. Троечник, тихоня, а сейчас в яркой форме казацкой, сабля на поясе.

Валера. Худший работник, вечно оправдывающийся в своих неудачах. А сейчас в бандане, автомат за спиной.

Виталий, бывший партнер по бизнесу. Честолюбие, власть, деньги. В общем, у каждого своя причина взять автомат в руки.

К нам подходит ополченец: М1. — Что случилось? М2. Здоровый, кудрявый, загорелый. И я ему говорю: — Вот так и так все вышло. Паспорт забрали, теперь не смогу своих отвезти. М1. — Глупо как-то получилось-то. М2. И я придумываю просто на ходу, решил совсем обнаглеть, говорю: — Может быть, тачку вернете? Зачем вам это корыто? М1. — Ну ты не борзей. Вернешь техпаспорт — и тачку вернем. Все, если что, обращайтесь, мой позывной Одесса. М2. Уставший и злой, я ухожу.

М1. А вот. Иду, разговариваю по сотовому с приятелем. И вдруг взрыв! Я, значит, упал. Смотрю, несколько человек упали, остальные побежали. Я прижимаюсь к стене около киоска, около автобусной остановки. Еще один взрыв! Опять люди куда-то бегут, с автостоянки начинается дым, рядом кафе. Открывается дверь, и женщина из кафе машет нам, дескать, идите ко мне. Я и несколько человек перемещаемся в кафе, сидим там, пережидаем взрывы. Я вижу: автостоянка, горит несколько автомобилей.

А потом как-то перестали уже бомбить, и я иду дальше. И вдруг слышу такой прерывистый лай. Я смотрю и вижу ужасную картину: два автомобиля на автостоянке горят, между ними метра три-четыре. И они стали такой огненной ловушкой для молодого щенка. И у него ошейник, поводок. Он пытается вырваться, из последних сил хрипит. И я вижу, рядом стоят охранники с огнетушителями в руках. Я говорю: — Слушайте, что-то надо сделать, собака щас погибнет.

М2. — Нельзя близко подходить. Бензин в баках рванет в любую секунду. М1. — Ну давайте попробуем огнетушителями. М2. — Огнетушители пустые, смогли потушить только три машины, ждем пожарных.

М1. Я смотрю, щенок уже без движения, он как там, непонятно вообще, живой или нет.

[object HTMLElement]

М2. Поводок срежешь. М1. Почему, почему, почему мозг дал именно такой сигнал? М2. Инстинкт самосохранения. Ответственность за семью, за себя. М1. И вот я уже накрылся этим самым брезентом, лезу к щенку, пытаюсь его взять за этот самый ошейник. А он — и ошейник, и поводок — из цепи металлической. То есть не получится перерезать. Дергаю, в полутора метрах крюк вбит в землю. Рукой не отдирается, тут брезент начинает уже подгорать. Я тогда лезу к крюку, хватаю его рукой, вытаскиваю, беру щенка на руки и уже несу его к деревьям. Там приносят какую-то воду, я поливаю щенка, щенок начинает дышать. Вокруг уже собирается много людей, а я говорю охранникам:

— А почему он был привязан около автостоянки? М2. — Хозяин попросил привязать, на пару дней оставить. А что, от него хлопот никаких, покормить пару раз.

М1. — А что, у хозяина, у него нет жилья? М2. — Есть. Квартира в доме напротив. Боялся, что погрызет что-то или нагадит. Вот что дальше с собакой? Хозяин приедет только послезавтра. За ней уже никто здесь ухаживать не будет. Надо обработать ожоги. М1. Я даю свой телефон для хозяина. Пару дней собака поживет у меня. М2. Через полчаса мой телефон разрывался от непрекращающихся звонков: мама, родственники, близкие, сестра. Все говорят о жестоком обстреле города. Страшный день для Луганска. Погибло 16 человек, все мирные жители. Бомбили в основном мои кварталы. Убивают моих земляков, бомбят места моего детства. На одном оживленном перекрестке убило восьмерых. До последнего не мог поверить в происходящее.

Людей мучает вопрос: «За что убивают?» Днем на улице. Случайных прохожих. За что? Играющих во дворе детей. За что? Сидящих у подъезда стариков. За что? Эй, новая власть, ответь нам! Ты кричишь об оккупации Донбасса и аннексии Крыма. Это ты говоришь, что враг расстреливает жилые районы. Так почему же ты не объявляешь военное положение? Не защищаешь свою землю?

М1. Вечером обработали ожоги собаке, потом вылезли на балкон. Сидим, чистим легкие свежим воздухом. М2. Собака положила голову на колени. М1. — А как мне тебя называть? Ну, пока ты моя гостья. Юма? Альма? Барра? М2. Собака никак не реагирует. М1. — Луна? М2. Собака оживилась, замахала хвостом. М1. — Значит, будешь Луна. Вечером захожу к маме попрощаться. Такое гадкое чувство. Получается, я уезжаю, а маму оставляю в войне. М2. Сидим с Луной в темноте. Выключили электричество. Я почему-то подумал, вот если снаряд попадет мне в квартиру, что будут разрушенные стены, потолок, разбросанные вещи, дочкины игрушки, фотографии. А мне почему-то так грустно стало, и я взял ящик, начал складывать личные вещи, фотографии, дневники дочери. Утром оставлю маме, войне не отдам.

М1. 21 июля. Сажусь в такси. Первым делом нужно отвезти собаку хозяину. Приезжаю, открывает какая-то женщина, зовет мужа. Собака почему-то прячется позади меня. М2. — А, здравствуйте, вот сами приехали, я как раз собирался вам звонить. Где собака?

Хозяин присаживается и притягивает Луну к себе. М1. Я представляюсь. М2. — Олег. Спасибо за доставку. Не знаю, денег на ее содержание нет. Простые врачи. Вот, машина сгорела. М1. Я смотрю, и я понимаю, что он и не собирался звонить. Эта собака ему не нужна. И я пытаюсь сообразить, че делать-то.

— Слушайте, Олег, — говорю. — Слушайте, Олег, — говорю. — А давайте, знаете че, а давайте, вот, возьмите, вот вам деньги. Здесь на 2 месяца хватит. За собакой посмотрите. Вы ее не прогоняйте, я приеду, я попроведаю вас. Можно?

М2. Хозяин почесал затылок, пересчитал деньги: — Ладно, договорились. М1. Все, сажусь на такси. Заезжаю к маме, без долгих проводов — и на вокзал.

М2. Вот мы на перроне. Взрывы, стрельба не прекращаются. Случайный прохожий роняет чемодан, все падают на землю, я в том числе. Вот такие рефлексы мы приобрели. Вот так нас пригибает к земле.

М3. (Текст Марка Равенхилла)

Это все для того, чтобы вы забыли обо мне Нет, это все для того, чтобы вы помнили обо мне, чтобы вы не забывали меня Я напоминаю вам Идите в подвал Я напоминаю: перед обстрелом идите в подвал Спите Когда вы проснетесь Обстрел уже все Не было никаких химических атак Нет никакого химического оружия в Сирии Химическое оружие используется только вне Сирии Химическое оружие в Сирию поставляли когда-то Советы и западная демократия Я напоминаю вам, это демократия Я напоминаю вам, это не демократия Я напоминаю вам, это не ислам Я напоминаю вам, что ислам — это демократия Я напоминаю вам, что в исламе каждый голос будет услышан А голос говорит: я люблю тебя Стоп. Если вы спите в подвале, у вас нет письма от меня Мое имя исчезает из списков Вы не можете слышать мой голос, меня нет И не ходите в подвал Не ходите в подвал. В подвале небезопасно Химикаты тяжелее воздуха. Химикаты оседают в подвале Подвал — опасное место, не ходите в подвал, идите на крышу На крыше небезопасно А где безопасно? Вот где сириец в безопасности? Есть ли где-нибудь, где-то, где сириец в безопасности? Как? Что? При демократии Сириец в безопасности при демократии Где демократия? Каждый раз, когда вы говорите о демократии, в Сирии начинается это вот Химический снаряд звучит в воздухе как пи 11 Химический снаряд достигает цели не как пи 11 Вы не проснетесь от взрыва, когда достигает цели химический снаряд Только тишина, запах хлора Не спите. Не спите Скажите вашим народам Не спите Скажите международным наблюдателям: Красная линия пересечена Скажите им, пусть напишут об этом во всех своих отчетах А я не могу Я умолкаю, мой голос не слышен Здесь нужны другие голоса Голоса говорящие Вот ты говори, твой голос будет услышан Заполните тюрьмы, заполните кладбища Голос говорит Я люблю вас

[object HTMLElement]

[object HTMLElement]

М3. Суть дела. Во вторник 25 августа 2015 года в Ростове-на-Дону военный судья Сергей Михайлюк огласил приговор украинскому режиссеру Олегу Сенцову и анархисту Александру Кольченко. Они обвинялись в терроризме и признаны виновными. Сенцов получил 20, Кольченко — 10 лет лишения свободы в колонии строгого режима.

В ходе прений подсудимые называли свое дело сфабрикованным; Сенцов неоднократно заявлял о пытках, Геннадий Афанасьев, ключевой свидетель обвинения, в ходе процесса отказался от показаний, данных на стадии следствия, заявив, что они были даны под пытками. Другой ключевой свидетель обвинения, Алексей Чирний, взятый в результате операции ФСБ с поличным, пошел на сделку со следствием и дал признательные показания.

М2. — Ваша честь, я уже заявлял, что не считаю данный суд легитимным. М1. Мы — граждане Украины,которые были задержаны на территории нашей страны.

М2. И нас судят по сфальсифицированному делу. М1. Я был и остаюсь гражданином Украины. Я не признаю аннексии Крыма и военного захвата Крыма Российской Федерацией. М2. И любые договора, которые заключает нелегитимное правительство Крыма, считаю недействительными. М1. Я не крепостной, меня нельзя передать вместе с землей. М2. Здесь уже прозвучало много неправды, и поэтому я считаю необходимым дать здесь некоторые прояснения, но в дальнейшем я не собираюсь участвовать в этом процессе. М1. Я общался с сотнями людей. Мы думали, что делать дальше, но никогда я не призывал ни к каким действиям, которые могли бы привести к жертвам, М2. не создавал террористических организаций и тем более не имел отношения к «Правому сектору». М1. Из всех людей, которые были здесь упомянуты, я знаю только Геннадия Афанасьева М2. и Кольченко Александра. М1. 9 мая мне позвонил Саша Кольченко и сказал, что задержали Афанасьева. Через несколько часов мне позвонил Афанасьев М2. и голосом обреченного попросил встретиться. М1. Я понял, что его заставляют это говорить. М2. Я выключил телефон, М1. но остался в городе и начал искать, где он находится. 10 мая меня задержали у подъезда моего дома. М2. Меня кинули в микроавтобус, с мешком на голове привезли в здание бывшего СБУ на Ивана Франко. М1. Начался очень жесткий допрос, М2. меня спрашивали, кого я знаю из активистов, М1. кто собирался взрывать памятники. Меня начали избивать ногами, руками, дубинками, лежа и сидя. Когда я отказался говорить, М2. начали применять удушение. М1. Я много раз видел это в кино М2. и не понимал, как люди на этом ломаются. М1. Но это очень страшно, ваша честь. Они угрожали изнасиловать меня дубинкой, вывезти в лес и там закопать. Тут в суде фамилия Чирний произносится чаще, чем Сенцов. Вы думаете, что если я буду делать теракт, я доверю это такому человеку, как Чирний? Чтобы он все завалил?

М1. Какой я тут революционер? Я неумеха. Я все сказал, и больше не хотел бы участвовать в этом процессе М2. и отвечать на вопросы суда или прокурора. Спасибо, что выслушали, ваша честь. М1. Судья уточняет, будет ли Сенцов отвечать на вопросы суда, прокурора. М2. — НЕТ, М1. НЕТ. М2. НЕТ.

М3. Я, простите, там упустил вначале. Можно еще раз: у кого есть яйца? Геннадий Афанасьев. Двадцатичетырехлетний юрист, который некоторое время работал в Симферопольской прокуратуре, увлекался модной фотографией, татуировками и был, по словам одного из знакомых, «обычным гламурным парнем». Модная прическа, с длинной челкой. По версии следствия, Геннадий Афанасьев вместе с Сенцовым организовывал взрывы у Вечного огня и памятника Ленину.

М2. Сильно сломило то, что Чирний на очных ставках меня оговаривал — и меня, и Сенцова. Меня задержали люди в масках, когда я шел на парад. На мне был полиэтиленовый пакет, которым они меня душили до припадочного состояния. Угрожали изнасиловать, убить, при этом требовали называть имена и фамилии, сознаться в организации взрывов, поджогах офисов, хранении огня, оружия и взрывчатых веществ.

Ты висишь, тебя бьют в пах. Мужчинам это легко понять. Через двадцать минут тебе становится невыносимо, потому что, когда мешок на голове, не знаешь, когда следующий удар. Есть понимание, что они не остановятся. Если они полчаса это делают, то будут делать до конца, не на что надеяться. Всегда приходит мысль, что не выдержишь, сломаешься, потому что надежды нет.

Очень просто, тебя кладут на капот, открывают машину, и к аккумулятору присоединяют провода и проводят к твоим половым органам. Этого никто не выдерживает. Почти никто. На мне был полиэтиленовый пакет, которым они меня душили до припадочного состояния. Угрожали изнасиловать, убить, при этом требовали назвать имена и фамилии, сознаться в организации взрывов, поджогах офисов, хранении огня, оружия и взрывчатых веществ.

Ты висишь. Тебя бьют в пах. Мужчинам это легко понять. Через двадцать минут тебе становится невыносимо, потому что, когда мешок на голове, ты не знаешь, когда следующий удар. Есть понимание, что они не остановятся. Если они полчаса это делают, то будут делать до конца, и нечего надеяться. Всегда приходит мысль, что не выдержишь, сломаешься, потому что надежды нет.

Очень просто, тебя кладут на капот, открывают машину, и к аккумулятору присоединяют провода и проводят к твоим половым органам. Этого никто не выдерживает. Почти никто.

(Надпись на футболке М2: «Крым наш») Я сел в первый следственный изолятор. М2. Я устал. Ничего не знаю. Я хотел бы лишь уткнуться тебе в колени, чувствовать на волосах твою руку и остаться так навеки. И что бы ни происходило, не принимайте это близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным. Просто любите и осознавайте, что живете. М3. И вот наступил день суда. Его ввели в зал для заседаний, правой рукой он был прикован к конвоиру, а левая была за спиной и страшно дрожала.

М1. Алексей Чирний меня зовут, по прозвищу «Рыцарь», «Вертолет». Меч есть, но это инвентарь. Почки что-то болят в последнее время. И сердце все время болит. Все болит и болит. Болит и болит Болит и болит Болит и болит Болит и болит Болит и болит Болит и болит Болит и болит Болит и болит. Болит и болит.

М2. С Олегом Сенцовым Я имел краткосрочное знакомство. Я видел его на общественных мероприятиях в Крыму. Он был известной личностью. Я подошел к нему познакомиться. Больше никаких дел с данным человеком я не имел. Все показания, данные мной ранее, были даны под принуждением.

М1. Сенцов и Кольченко аплодируют из аквариума. «Слава Украине!» — кричит Олег Сенцов. М2. Героям слава. М1. «Свободу Геннадию Афанасьеву!» — кричит Олег Сенцов. М2. Сильно сломило то, что Чирний на очных ставках меня оговаривал — и меня, и Сенцова. Меня задержали люди в масках, когда я шел на парад. Меня запихнули в машину. Задержавшие попросили меня назвать имена и фамилии и дать показания против главного фигуранта дела — режиссера Олега Сенцова. Били в присутствии главного следователя Бурдина и оперативников. Били жестко в грудь, в живот, по голове, потом надели противогаз, начали бить меня за что-то, прямо в противогазе, после чего начали применять электричество, в том числе присоединяя провода к моим половым органам. В московском СИЗО «Лефортово» не били.

М3. В московском СИЗО «Лефортово» не били, а рядом были те же оперативники, что и в Крыму. Ну, просили изменить показания. Давили адвокаты Сенцова. Давили же адвокаты. М2. Не будем же бояться. Правда восторжествует. М1. Понимаете, он оказался совсем один. Он вошел в зал суда с дрожащими руками, а вышел оттуда героем. Последнее слово Олега Сенцова на суде: М2. Я тоже не хочу вас ни о чем просить. Тут и так все понятно. М1. Суд у оккупантов не может быть справедлив по своему определению. М2. Ничего личного, ваша честь. М1. «Главный грех на Земле — это трусость». М2. Так писал великий писатель Михаил Булгаков, и я с ним согласен. М1. Я очень рад, что Гена Афанасьев смог сделать мужественный поступок.

М2. И перешагнуть через себя. М1. Перешагнуть себя. Я очень рад за него. М2. Не потому что будет какой-то скандал или нас оправдают. М1. Нет. Этого не будет. М2. Я рад за него, что он будет жить и понимать, что он не струсил. М1. Вы себя можете оправдывать, что нужно детей кормить. М2. Зачем растить поколение рабов? М1. Я хочу пожелать россиянам научиться не бояться.