Человек в ватном халате

Уралмашзавод — завод заводов — славился своей маркой УЗТМ (Уральский завод тяжелого машиностроения). Эту аббревиатуру в военные годы расшифровывали так: «Узбек, здесь твоя могила». И звучало это не как приговор или насмешка, а с чувством горечи.

— До Великой Отечественной войны мы видели узбеков только на картинках или в кино, в основном за уборкой хлопка, — вспоминает Владимир Герцберг, труженик тыла. — Но вот пришла ужасная разрушительная война, и у нас в Свердловске появились узбеки.

В годы войны, когда основная часть мужчин была призвана на фронт, в цехах их заменили женщины и подростки. Всюду чувствовалась нехватка рабочих рук, и особенно на тяжелых подсобных работах, так как неквалифицированным рабочим не полагалась «бронь» (специалистов, необходимых на производстве, в армию не призывали — прим. авт.), и их забирали на фронт в первую очередь. Руководство страны нехватку кадров решило за счет мужчин из сел среднеазиатских республик. С 1942 по 1944 год их было направлено на завод 15 805 человек.

— Не знаю, как это было в других уральских городах, а в Свердловске человека в цветном ватном халате можно было встретить на каждом шагу, — рассказывает Владимир Герцберг. — Сложности увеличились, когда наступила суровая уральская зима. Южане зачастую не выдерживали испытания холодом и голодом. Их нередко можно было видеть роющимися в мусорных кучах. А что выбрасывали на помойку? Разве только картофельные очистки, да и те рачительные хозяйки умели использовать. Смертность среди узбеков была невероятно высокой.

В эти годы Владимиру Герцбергу, которому к тому времени было всего 15 лет, и который сам только пришел на завод работать токарем, довелось довольно близко познакомиться с одним узбеком.

— Цеха в нашем корпусе были механообрабатывающие и сборочные, в них почти не было рабочих мест, требующих кадров низкой квалификации. Следовательно, узбеков к нам не направляли. Но однажды у нас появился человек с седой бородкой в белой чалме и цветном ватном халате. В дальнейшем все его величали «наш аксакал».

Новичка определили следить за чистотой в мужском туалете. Туалет состоял из двух больших смежных комнат и был рассчитан на обслуживание около тысячи человек. Первую комнату называли предбанником. Во второй были вмурованные в пол чугунные унитазы. Перегородок между ними не было.

В предбаннике всегда было людно. Нередко заходили сюда избавиться от вшей. Это называлось: «бить фрицев». Человек, раздетый по пояс, давящий вшей в складках нижней рубашки, а иногда даже в кальсонах — обычная картина. Длинная скамья в предбаннике не пустовала. Рабочий люд во время войны чистоплотностью похвалиться не мог. Считалось в порядке вещей в туалете плевать на пол, бросать окурки под ноги. Окурки, конечно, не те, что теперь. Тогда папирос не курили. Из газеты сворачивали самокрутку или «козью ножку». Табак экономили, докуривали до конца. Спичечный коробок самосада выменивался на сто граммов хлеба. Частенько, не имевшие табака клянчили у счастливчиков «оставить на пару затяжек».

— И вот, когда среди нас появился этот пожилой узбек, туалет стал неузнаваемым, — смеется Герцберг. — В предбаннике стоял длинный металлический сундук, где хранились принадлежности для уборки. На нем он сидел, по-турецки поджав ноги, и умильно поглядывал на нас. На нем он и спал. Он не говорил по-русски и никому никогда не делал замечаний. Увидит, что кто-то плюнул на пол, бросит на это место горсть мокрых опилок и сметет в совок. Людям стало стыдно, плевать перестали. Окурки стали бросать в поставленное ведро.

Улыбка не сходила с лица старика — смотрел он на рабочих с любовью и, казалось, даже с восхищением. Не говоря ни слова, он давал понять рабочим, что любит и жалеет их, понимает, как тяжело им приходится.

Кто-то приносил вышедшие из употребления альбомы технической документации. Он рвал их на аккуратные прямоугольнички и складывал стопками на подоконник вместо туалетной бумаги. Рабочие не только не мусорили, но и вести себя стали по-другому. Стеснялись при нем материться, одергивали друг друга.

Матерились в адрес фашистов, сломавшегося инструмента, не «тянущего» нужного режима станка, травмы, никудышного самосада, грызущего голода, кусачих вшей, чрезмерной усталости и непреодолимого желания спать в ночную смену. До появления Аксакала в туалете матерились смачно и без оглядки. В его присутствии сквернословить стало дурным тоном.

— Я не знаю, было ли у него место в общежитии, но спал он в туалете на сундуке, — рассказывает Владимир Герцберг. — Кто-то дал ему большой сверток наждачной шкурки на полотне: это был дорогой подарок — шкурку можно было отмочить в воде, и получалась замечательная бязевая простыня, а она на рынке ценилась довольно дорого. Аксакал разворачивал ее во всю длину сундука, под голову клал альбом, покрытый салфеткой, и спал сном праведника, не реагируя на шум и разговоры.

Одно время юный Володя около года мучился фурункулезом. В то время на заводе это было частое явление среди недоедавших и недосыпавших подростков.

— Я ходил украшенный марлевыми нашлепками, пропитанными ихтиоловой мазью, — вспоминает мой собеседник. — Аксакал подходил ко мне, отворачивал воротник и с выражением жалости качал головой. И время от времени он стал мне давать завернутый в бумажку кусочек шпика, чтобы я хоть немного утолил голод.

Надо сказать, что к этому времени рабочих стали кормить значительно лучше. Появились американские продукты, присылаемые по ленд-лизу. До этого обед в столовой состоял, обычно, из жидкого ячневого супа и ячневой каши; в ту и другую тарелку добавлялось по чайной ложечке олифы. С поступлением американской помощи добавкой к обеду стали кусочек шпика, омлет из яичного порошка, баночная колбаса или сосиска.

Никто уже и не вспомнит, как долго работал на «Уралмаше» Аксакал. Известно одно — об уходе молчаливого смотрителя туалета рабочие очень сожалели.