Злате Аскерко 17 лет. Когда случился теракт в Театральном центре на Дубровке, ее мама Лилия была на шестом месяце беременности. Вместе с мамой Злата пережила захват, освобождение и действие усыпляющего газа, который российские власти применили при штурме. Она родилась с признаками поражения нервной системы, симптомами перенесенной в утробе гипоксии и задержкой развития. В полтора года Злате диагностировали церебральный паралич. Все Златино детство Лилия как львица билась с государством за здоровье дочери. Сейчас они бьются вместе.
Сегодняшнему развитию Златы могут позавидовать взрослые: она занимается верховой ездой, стрельбой из лука, рукопашным боем, лазает на скалодроме, пишет стихи, участвует в конкурсах, олимпиадах, фестивалях. И — ведет в «Новой» колонку о жизни в России людей с особенностями.
Несколько дней назад к нам в гости приехали наши старые друзья, Светлана и ее сын Ваня, парень с тяжелой формой ДЦП.
После обеда родители нас отправили в комнату играть в шахматы, а сами вышли на улицу поболтать.
— Ну что, Вань, рассказывай, как жизнь молодая? — спросила я, доставая из шкафа коробку с шахматами.
— Сама знаешь, бесконечные реабилитации. Месяц назад только прилетел из Германии. Цены там для нас неподъемные, но через соцсети все-таки удалось собрать, — ответил он, расставляя шахматы.
— Что говорят врачи? Результат есть? — я оторвалась от шахматной доски и посмотрела на него в ожидании ответа.
— Говорят, динамика, безусловно, положительная. Но сказали, что мы упустили слишком много времени. Помнишь же, как четыре года назад закрыли все соцпрограммы, по которым дети ездили за границу? — спросил Ваня.
Конечно, я помню. Мы с Ваней и познакомились на такой программе в Венгрии, там дети буквально на наших глазах делали свои первые шаги. Разве такое можно забыть.
— Так вот, я не знаю, как в других странах, но у нас детям с ДЦП положен комплекс стандартных услуг, — продолжал Ваня. — Я пользовался ими, пока были результаты. А потом — стоп. И мне понадобилось лечение за границей. А заграничные программы уже закрыли. Я посчитал, что государство тратит на мою реабилитацию в среднем 950 тысяч рублей в год. А на лечение за границей уходит миллион. Почти столько же. И таких, как я, много. И многих можно вывести на уровень выше по состоянию здоровья.
В самом деле, подумала я, стандартная реабилитация не всем подходит: одному она приносит пользу, другому — нет.
— И если выработать индивидуальный подход вместо стандартного, то очень может быть, что инвалидов станет меньше, а трудоспособных больше, — подхватила я.
— По-моему, да. А то выходит, что человеку можно помочь, а время уходит, денег не собрать, при этом государство их готово тратить, но не на то, что человеку нужно. Ну все, Злата, давай играть! Мне скоро уезжать, а я еще ни разу у тебя не выиграл, — улыбнулся Ваня.
В тот день я проиграла в шахматы три раза. Мы начали четвертую игру, когда нас позвали пить чай. Солнце стало уже садиться, и Светлана, и Ваня уехали. С той встречи прошло уже четыре дня, а я все никак не могу выбросить из головы наш разговор. Я продолжаю думать о тех людях, которые могли бы встать с колясок и жить полноценной жизнью.
Они могли бы стать здоровыми, если бы не стандартный «конвейер реабилитаций».
Каждому нужен индивидуальный подход. У людей с ограниченными возможностями тоже есть мечты и цели. Они тоже хотят учиться, работать, справляться со всем самостоятельно и не от кого не зависеть.
Дорогой Минздрав, индивидуальная реабилитация для каждого, в том числе и за рубежом, — это не прихоть и не оплаченная государством турпоездка. Это для человека с ограниченными возможностями шанс жить полноценной жизнью, стать более трудоспособным и менее зависящим от государственной помощи.