Отработал три дня по 12 часов, сегодня выходной. Я давно без будильника встаю в шесть утра, и первое, что я увидел, проснувшись, — это заголовок в новостях:
«COVID-19 в Нью-Йорке убивает одного человека каждые 17 минут».
В Нью-Йорке к больницам подогнали рефрижераторы, чтобы складывать умерших. Хоть это и абсолютная «жесть», но с другой стороны — куда их складывать?
Труп — это скоропортящаяся вещь, для большого количества нужен большой холодильник, так что все логично.
Просто от такой реальности волосы дыбом встают: хорошо, что я лысый, а то бы так и ходил, как натертый эбонитовой палочкой, с волосами вверх.
27 марта в нашем и еще в трех соседних округах ввели приказ губернатора сидеть дома. Я узнал об этом, когда получил срочный E-mail из госпиталя с пропуском: «Предъявитель сего документа — essential emergency personnel (необходимый сотрудник неотложной службы. — М. М.). Такая бумага и удостоверение личности позволяют проехать везде по городу беспрепятственно. Правда, в магазин и аптеку можно пока выйти всем, но если вас остановят, придется объяснить цель своего выхода.
В администрации больницы мне рассказали, что есть те, кто дезертировал, — ушли с работы с концами. Их немного, и я их не обвиняю.
Страшно, конечно. Но как потом в зеркало-то смотреть? Среди моих друзей таких нет. Напротив, те, кто освободился от осмотра плановых больных, позвонив в администрацию, предложили себя на любую позицию, где сейчас нужен врач. Пожилые врачи на пенсии, точно понимая, что они первые на вылет в этой игре в «чапаевца» с вирусом, встали в строй на борьбу с ним.
Картинка из американских соцсетей времен борьбы с коронавирусом. Подпись: «Когда меня спросили, могу ли я, я ответил да. Когда ты решаешь стать врачом, ты втягиваешься. Я давал клятву. А если боишься заболеть — лучше не выбирай профессию врача. Жампьеро Жирон, 85 лет»
Так получилось, что большинство моих друзей — врачи самых разных специальностей. Мы все за много лет привыкли, что люди болеют, лечатся, выздоравливают или умирают, для нас это обычное дело. Мы просто делаем свою работу.
Куда тяжелее нашим близким.
Я звоню своей маме каждый день. Она, закрыта карантином в квартире в Бруклине, ждет звонка, но сама не звонит, не хочет беспокоить или отрывать меня от работы. Она говорит бодрым голосом: «Мы с папой окей, не волнуйся!» А как не волноваться?!
Как будто я не слышу ее голос: таким говорит привязанный к стулу заложник в поднесенный ко рту телефон.
Хорошо, что мой папа ничего этого не понимает. У него деменция, для него все обычно.
Моя любимая и верная подруга — жена — превратилась в труженика тыла. Она за меня очень волнуется, теперь ее работа — ждать. Я отправил ее спать на второй этаж. Все-таки меньше риск заразиться. Ведь я — в группе риска.
Мой приход с работы теперь напоминает «Пикник на обочине» Стругацких. Я как сталкер: раздеваюсь в гараже, бросаю ботинки в большую картонную коробку, а одежду — сразу в стирку. И быстро иду в душ.
Посетитель у входа в нью-йорский госпиталь. Фото: Reuters
Даже моя собака Сашенька понимает, что-то здесь не так, видимо, папка придумал какой-то новый ритуал обнимашек и терпеливо сидит и ждет у двери в ванную, пока я не выйду, чтобы наконец устроить пятиминутку любви и обожания!
На днях я проснулся ночью и увидел тонкий луч света сквозь приоткрытую дверь. Моя жена сидела молча за убранным столом в столовой и смотрела куда-то в черноту окна. Она у меня кремень.
Я подошел и сказал: «Иди спать, не волнуйся, все будет хорошо…»
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»