Колонка · Общество

Случился вирус, а должна была быть война

О том, почему все так легко рушится

Максим Кантор , писатель, художник, философ
Фото: EPA-EFE
Если что-то и впрямь страшное случилось в мире, так это то, что обычный вирус разрушил цивилизацию.
Не нашествие Атиллы, не взрыв, но всхлип.
Причем разрушил ту самую цивилизацию, которая тридцать лет назад хвасталась, будто достигла пика развития.
И вдруг все кончилось: паника, крах экономики, конец демократии, апокалипсис.
Но это не война (хотя Меркель сравнила коронавирус со Второй мировой войной, что, разумеется, глупо);
это не чума (хотя меры приняты беспрецедентные, словно это смертельная моровая язва);
это даже не революция (хотя тот факт, что цивилизация посыпалась из-за гриппа, показывает, что гнилое пора менять).
И если из-за ничтожной несмертельной беды рушится все — это лишь доказывает, что все сгнило до последней степени.
И, стало быть, развалилось бы все равно.
Не от одного, так от другого.
Умирает 3,4% — в десять раз меньше, чем от рака и от туберкулеза. Мало того, вирус, как доказано, имеет свойство мутировать и, развиваясь по экспоненте, слабеет в мутациях одновременно с увеличением площадей поражения.
Это неприятный опасный грипп. Но свиной грипп, САРС и МЕРС были в разы опаснее.
Что произошло, если все рухнуло?
А произошло лишь то, что цивилизация (как она представлена на данный момент) объективно приблизилась к критической точке. И ее развалить могло абсолютно что угодно.
В классовом олигархическом обществе беда может случиться каждую минуту. И все боятся, все связаны коллективным страхом — и вот этот страх (не перед вирусом, а перед жизнью) выплеснулся на улицы.
В принципе, это должна была быть война.
К войне все шло. Война могла случиться уже несколько раз: из-за Украины, из-за Ливии, из-за Сирии, из-за нефти. И было бы, разумеется, хуже.
Надо радоваться, что случилась не война, а всего лишь вирус. Во время войны погибло бы не 4%, а примерно 15%, если не дошло бы до общей ядерной, конечно, а ограничилось локальными ракетными ударами и танковыми боями. Так что это мягкий сценарий апокалипсиса. Но выплеснулись страхи Апокалипсиса большого. Люди переживают те чувства, что были припасены для войны.
Скорее, это хорошо. Возможно (не факт, но возможно) вирус инициирует общественную солидарность. Это забытое со времен войны и социализма понятие — но во время беды, даже такой, не вполне настоящей беды, можно про солидарность вспомнить. Существует общественный договор, который должен работать хотя бы перед лицом болезни. Существует нравственное сознание, которое не должно мириться с болезнью соседа (а также с его нищетой, с его поражением в достатке и социальном положении; хотя с этим все отлично мирятся).
Абсолютно безразлично, останется Путин на 28-й срок или нет, но не безразлично, строим мы все вместе больницы или нет. В тот момент, когда гражданское сознание перейдет от защиты абстрактных прав к конкретной защите соседей, общество начнет выздоравливать.
Не только от вируса.
Надо строить больницы и хосписы. Всем миром строить — для следующей эпидемии, которая придет. Для нищих, для больных раком, для сирот. Их должен строить не Путин.
Не на кого надеяться — только на себя. Если мы люди.
А если не сможем защитить другого, старого и бедного, то нас не то что вирус напугает, нас однажды клопы съедят.»