Зимой этого года в России произошло два события, ставших поводами для пробуждения протестной активности. Сначала президент Владимир Путин предложил изменить Конституцию страны. А месяцем позже в Пензе вынесли жестокий приговор семи фигурантам дела «Сети» (организация запрещена на территории РФ).

Люди в разных уголках страны в ответ потребовали соблюдать Конституцию и освободить политических заключенных.

Но позвольте, это все уже было! Слоган «Уважайте собственную Конституцию» уже звучал. Был политический террор, и была реабилитация. Государство политические репрессии прошлого века вроде бы признало и покаялось. Но тем временем они продолжаются и сейчас. Почему история сегодня заходит на второй круг?

— Государство готово поддерживать память о жертвах сталинского террора, среди которых большинство были никакие не противники советской власти, а случайные люди. При этом всячески уничтожается память о борцах за свободу и человеческое достоинство, — ​рассуждает Анна Пастухова, руководитель екатеринбургского «Мемориала». — ​Может быть, именно сейчас, когда на весах снова лежат Конституция и гуманистические ценности, самое время вспомнить политических диссидентов, которые интеллектуально противостояли тоталитаризму. Они писали честные книги, высказывали мысли о свободе. Власть имущим их память не нужна. Конечно, хорошо, что по крайней мере жертв у нас жалеть научились.

Кажется, на сегодняшний день в России нет ни одного настоящего музея или памятника, посвященного диссидентскому движению.

В 70–90-е годы прошлого века в Пермской области существовала специальная зона для политических заключенных, так называемый Пермский треугольник. В него входили три исправительных колонии. На территории одной из них, здания которой восстановлены в архитектурной целостности, открыт Мемориальный музей истории политических репрессий «Пермь‑36».

Музей родился в 90-е годы как общественная инициатива под руководством историка Виктора Шмырова и при активном участии другого историка — ​Татьяны Курсиной. Много лет он существовал в форме автономной некоммерческой организации (АНО «Пермь‑36»), но позднее был экспроприирован государством, и теперь это — ​государственное учреждение, настоящий «казенный дом» под руководством совсем других людей. Этапы захвата музея государством подробно задокументированы в книге Андрея Никитина «Пермь‑36»: хроника новых репрессий».

Официальный сайт нынешней версии музея поражает своим минимализмом: единственным более-менее наполняемым оказался раздел новостей. Даже поименного списка политических узников «Пермского треугольника» здесь не найти. В официальном ответе музея это объясняется тем, что «сайт музея не является Книгой памяти или мартирологом». Кроме того, руководство музея ссылается на закон о защите персональных данных.

Я приехала в музей с друзьями из «Мемориала». Мы были едва ли не единственными посетителями. Из сотрудников нас встретили только охранник и девушка-экскурсовод. Охранник с ходу предложил нам сфотографироваться на память в телогрейке и валенках, что на фоне последних приговоров совсем не смешно.

Экскурсия — ​добротный рассказ о тюремном быте. Нам рассказали, что в лагере было две зоны с разным режимом содержания: строгим и особым. Это два самых жестких режима в исправительной системе СССР.

Мы несколько раз задавали уточняющий вопрос: а кто были узники зоны особого режима? Ответ был такой: «Это особо опасные государственные преступники и рецидивисты». И ни малейшего акцента, что в СССР под этим подразумевались не насильники и убийцы, а разнообразные идейные противники правящей партии, повторно осужденные за свои убеждения, интеллектуальную и творческую деятельность.

В конце 60-х рабочий кондитерской фабрики Виктор Пестов вместе со своим другом Николаем Шабуровым создали в Свердловске (теперь Екатеринбург) подпольную антикоммунистическую организацию, которую назвали «Свободная Россия». В нее входили сам Виктор, его брат Валерий, Николай Шабуров и еще два человека. Участникам было немногим больше 20 лет.

Отец братьев Пестовых, Георгий Петрович, был главным врачом в пожарно-техническом училище и большим поклонником Сталина, а мачеха, Клавдия Васильевна, — ​полковником КГБ. Семья жила в центре Свердловска и очень даже неплохо. По собственному признанию Виктора, на антисоветскую деятельность его толкнула социальная несправедливость, которую он видел вокруг.

Однажды друг Пестова Шабуров пригласил его в гости к своей родственнице. Старушка жила в деревянном одноэтажном доме на улице Свердлова, построенном еще при царе. Фундамент дома был кирпичным, центрального отопления не было, как и горячей воды.

— Она жила в полуподвальном помещении, ее окна располагались на уровне земли, — ​рассказывает Виктор. — ​Мы спустились в этот полуподвал по неосвещенной лестнице. Я все нащупывал ногами доски, но их там не было, пол-то земляной! Мы потом вышли, Шабуров говорит: «Видишь, как народ-то живет и как ты живешь». И это ведь происходило почти напротив моего дома, под звуки фанфар по поводу очередной годовщины революции. Я в шоке был, — ​вспоминает бывший подпольщик.

От мачехи, работавшей в КГБ, Виктор иногда узнавал такое, чего не знали другие советские люди. Например, она рассказала ему о расстреле 1962 года в Новочеркасске. Другим источником информации были радиоголоса.

В 1968 году началась «Пражская весна» в Чехословакии. Будущие подпольщики за 40 рублей купили в ремонтной мастерской пишущую машинку и стали печатать листовки. Они хотели, чтобы «социализм с человеческим лицом» пришел и в СССР.

Друзья агитировали за политическую свободу, многопартийность и социальную справедливость. Листовки сочиняли сами, в качестве стилистического образца использовали произведения Ленина. За ними начали следить.

Виктора взяли на работе 20 мая 1970 года. Тогда Виктор и узнал, что является «особо опасным государственным преступником». Уголовное дело их организации состояло из 7 томов, по 400 листов каждый.

Пестову и Шабурову вменили 70-ю и 72-ю статьи УК РСФСР — ​антисоветскую агитацию и организацию антисоветской деятельности. В марте 1971 года этапировали в Мордовию, а летом 1972-го перевели в пермскую политзону. Пестов попал в 36-ю колонию, на «строгую» зону.

На «строгой» зоне заключенные жили в общем бараке и пользовались некоторой свободой перемещения по территории лагеря. В «особой» зоне, для политических рецидивистов, сидельцы содержались в тесных камерах по два человека, практически как в тюрьме, только при этом еще и работали. Вспоминая о «Перми‑36», Виктор говорит:

— Это была «территория свободы», единственное место, где можно было открыто говорить о своем отношении к режиму. А вот на воле уже надо было думать, что ты говоришь и кому.

После освобождения в начале декабря 1976 года Виктор занимался сбором средств для помощи политзаключенным и тиражирования и распространения самиздата. Если бы попался второй раз — ​сидеть бы ему на «особой» зоне…

Казалось бы, сегодня, когда ситуация с правами человека в стране ухудшается, а гарантирующая эти права Конституция переделывается людьми, которые ее не читали, самое время вспомнить и переосмыслить историю правозащитного движения в России. Но ни одного слова на темы правозащиты и конституционности мы не услышали на территории музея.

Зато команда бывшего АНО «Пермь-36», даже будучи отлученной от музея, продолжает создавать актуальные и своевременные проекты, не только улавливая, но иногда и предваряя повестку дня.

Оказывается, уже в октябре минувшего года в пермском Центре городской культуры экспонировалась выставка «За нашу и вашу свободу», посвященная диссидентам и правозащитникам, и первому «митингу гласности» в том числе.

О содержании и смыслах этой выставки, которой сегодня самое место было бы в стенах музея «Пермь-36», рассказала Татьяна Курсина.

— Диссидентское движение в России зародилось в середине 60-х годов прошлого века, как оппозиционное движение самых разных оттенков: это прежде всего интеллигенция, выступавшая за свободу творчества, представители разных религий — за свободу совести, «истинные марксисты», требовавшие возвращения к «ленинским принципам», национальное движение и движение евреев «отказников», добивавшихся свободного выезда в Израиль.

Татьяна напоминает, что в день советской Конституции 5 декабря 1965 года в Москве у памятника Пушкину состоялся первый «Митинг гласности», который был подготовлен группой московских интеллигентов. Александр Есенин-Вольпин, сын поэта Есенина, написал воззвание о том, что в СССР арестовано два писателя за публикацию своих книг за рубежом — Андрей Синявский и Юлий Даниэль. Есенин-Вольпин требовал гласности суда над этими писателями, которая предусматривалась действующей Конституцией.

— Главный лозунг, который развернули митингующие, это был лозунг «Уважайте собственную Конституцию», — говорит Татьяна Курсина. — Эти люди не входили в конфронтацию с режимом, они просто требовали соблюдения закона. На этом митинге и зародилось правозащитное движение.

Отличие правозащитного направления от всех других направлений диссидентского движения, по мнению Курсиной, состояло в том, что речь шла не о защите прав какой-то отдельной категории людей от властного произвола, а поставило своей задачей использовать язык прав человека для всех.

— Правозащитники продолжали свою борьбу и в лагерях, они стремились говорить языком права и с лагерным начальством, — продолжает Татьяна. — И по поводу температуры в бараке, и по поводу норм питания, и по поводу отношения охраны к заключенным. Они солидарно объявляли голодовки и забастовки, совершали религиозные обряды, отмечали праздники и попадали за это в ШИЗО, где даже летом было страшно холодно, так как штрафной изолятор стоял на «ледяной линзе».

Их забастовки, протесты, жалобы в самые разные инстанции приводили к тому, что только в Пермской политзоне охрана обращалась к заключенным по фамилии и на «вы». «Свобода», «достоинство» и «права человека» — это были для них не просто слова.

В запросе, направленном директору музея Наталье Семаковой, редакция «Новой газеты» пыталась выяснить, почему в стенах музея никак не освещается тема выступлений политзаключенных в защиту своего достоинства. В ответе сообщается, что информация об этих выступлениях содержится в экспонируемой литературе, а также озвучивается экскурсоводами. Однако наш экскурсовод ничего подобного не упомянула.

История «Перми-36», как и судьбы бывших узников колонии, полна драматичных поворотов. Против него в Пермском крае выступали коммунисты, кургиняновцы и представители власти. Музей родился в 90-е годы как общественная инициатива под руководством сопредседателя Пермского «Мемориала» Виктора Шмырова. Много лет музей существовал в форме автономной некоммерческой организации (АНО «Пермь-36»), но позднее был экспроприирован государством, и теперь это — государственное учреждение, настоящий «казенный дом» под руководством совсем других людей.

— Сам вопрос о музее и памятнике «Пермь-36» возник в 1992 году, после обнаружения нами полуразрушенных зданий на территории заброшенной колонии, — рассказывает бывший сотрудник музея Татьяна Курсина. — Мы с волонтерами нашли адреса заключенных пермской политзоны и организовали с ними встречу. Лично я поехала на нее для того, чтобы убедиться, что это все сильно преувеличено. Но туда действительно приехали настоящие «узники совести»! Это было шоковое состояние, я три дня не спала, не ела, днем и ночью «заглатывая» новую информацию. «Какой же я историк, если я ничего не знаю о столь недавних событиях?» Это было очень больно сознавать, это была личная трагедия.

После конференции началась работа по созданию музея. К 1995 году на территории бывшей колонии силами энтузиастов под руководством Шмырова были отремонтированы некоторые помещения. Состоялось символическое открытие.

Около 20 лет памятником занималась «АНО Пермь-36» в тесном взаимодействии с краевой администрацией. На музей выделялось бюджетное финансирование, но никто не вмешивался в его деятельность. Были реализованы десятки проектов, наиболее известный из них — «Пилорама», ежегодный международный гражданский форум, участие в котором принимали многие общественные и культурные деятели современности, включая политика Бориса Немцова.

Сам музейный комплекс должен был вот-вот войти в перечень культурного наследия ЮНЕСКО.

С губернатором Олегом Чиркуновым было подписано соглашение о музеефикации. Заниматься этим должна была крупнейшая в мире компания-разработчик музейного дизайна Ralph Appelbaum Associates.

По мнению Курсиной, если бы эти планы тогда были осуществлены, сейчас в Перми был бы музейный комплекс, не уступающий по своему уровню музею «Яд ва-Шем» в Израиле. Но в 2012 году губернатором края становится Виктор Басаргин - человек, чье мировоззрение резко отличалось от предшественников. Новый глава края наотрез отказался сотрудничать, заявив, что развитие музея политических репрессий «не входит в его приоритеты». Музеефикация была сорвана, а летом 2013 года и «Пилораме» было отказано в финансировании.

— Когда я задала вопрос администрации региона, почему мы вдруг лишились поддержки масштабного и успешного международного проекта «Пилорама», который в течение почти десяти лет был титульным имиджевым проектом Пермского края, мне было сказано: «Это готовый майдан! Вы здесь слишком свободно себя ведете, критикуете всех подряд», — вспоминает Курсина.

Новым директором музейного комплекса была назначена бывшая сотрудница пермского министерства культуры Наталия Семакова. Общественности она запомнилась тем, что в первые же дни после вступления в должность отдала распоряжение уничтожить ворота лагерного шлюза, через который на территорию зоны попадали автозаки. А вслед за тем СМИ начали писать, что в музее «Пермь-36» теперь вместо осуждения репрессий прославляют НКВД.

— Тот крен в прославление «вохры», про который вы слышали, — это был довольно короткий период сразу после захвата музея, — говорит сын бывшего политузника Александр Даниэль.

Потом к руководству музейным комплексом привлекли доктора исторических наук Юлию Кантор. По мнению Даниэля, это не сильно улучшило положение дел в музее.

— Конечно, Юлия Кантор — достаточно грамотный человек, чтобы не превращать музей в апологию ГУЛАГа. Она прекрасно понимала, что в такой музей никто даже ездить не будет, и он просто зачахнет, но выхолостить содержание этого музея все равно удалось, — грустно констатирует он. — Потому что, с моей точки зрения, это должен быть не музей страданий, это — музей сопротивления. Это идеальное место, чтобы говорить о сопротивлении тоталитаризму, может быть, единственное в стране. Мне всегда хотелось, чтобы акцента на гражданском сопротивлении и отстаивании политзаключенными своего достоинства было сделано больше.

Елена Шукаева, Пермь