Почему 5 марта пьют «за Чейна — Стокса»?

Шварц был истово верующим коммунистом; его даже сделали секретарем парткома. Начальство пожалело об этом очень скоро: молодой секретарь наивно полагал, что его задача — защищать интересы рабочих, а не шахтной администрации. Попытались, по указанию сверху, «переизбрать» его, но не тут-то было: вольные работяги не дали Шварца в обиду. Невероятно, но факт. Коммунистические убеждения не мешали Михаилу Александровичу относиться к Сталину, мягко говоря, критически. И в 1953 году, когда появились первые сообщения о тяжелой болезни товарища Сталина, Шварц, как и мы, с надеждой поглядывая на репродуктор, ждал очередного бюллетеня. Врачей среди нас не было, никто не объяснил, что «дыхание Чейн-Стокса» — это предсмертные хрипы, но и так ясно, что дело идет к счастливому концу. 5 марта я работал в ночную смену. Из шахты выехал пораньше — чтобы успеть к первому утреннему выпуску последних известий. Прибежал в диспетчерскую, подождал немного и наконец услышал скорбный голос Левитана: — От Центрального… (глубокий вздох: «Х-х-х-х…») Комитета… <…>

Отметили это событие всухую. Вчетвером — Свет, Ярослав Васильевич, Юлик и я — купили в лагерном ларьке кило конфет «Ассорти» и съели за один присест. Такой устроили себе детский праздник. Радовались в зоне далеко не все — боялись, не стало бы хуже. Под репродуктором в бараке сидел молодой еврей — по-моему, тот самый, что попал «за разжигание межнациональной розни», — и плакал крупными коровьими слезами. Да что говорить: и моя мать в этот день плакала… Что такое умный человек? Едва состоялась передача власти новым правителям, Смеляков сказал: — Знаете, кого они погонят первым делом? — Кагановича? — услужливо подсказали мы с Юликом. — Да нет же! Берию. Мы усомнились: Берия как бы помазал на царство Хрущева и Булганина, явно оставаясь — хоть и позади трона — первым лицом в государстве.

И ведь оказался прав. Мы могли бы и не спорить — знали о его пророческом даре. Еще раньше, на Лубянке, у него был такой разговор со следователем-евреем. Тот орал на него, требуя показаний: — Перестаньте упираться! Будете еще три года здесь сидеть! — Я-то, может, и посижу. Но вас здесь уже не будет. — Почему это? — А это вы у них спросите. — Смеляков кивнул на двух русских следователей. Те понимающе усмехнулись: начинались гонения на «космополитов», в том числе на «пробравшихся в органы». Погнали-таки и смеляковского космополита. Было это в 49-м году. А в 53-м, после смерти главного гонителя, начался откат — выпустили, например, «убийц в белых халатах». Шварц рассказывал: у него в плановой части работала женщина-экономист. Впоследствии она оказалась сумасшедшей — но политическую ситуацию улавливала чутко.

А когда врачей выпустили и пожурили по радио посадившую их Лидию Тимашук, шварцевская сотрудница прибежала в плановый отдел и крикнула: — Это хохлы проклятые виноваты! А еврейчики очень хорошие. Продолжая тему, замечу, что перемены в политике коснулись зэков не сразу. С нами на третьем сидел инженер с автозавода им. Сталина. Посадили его как участника националистической организации, созданной Соломоном Михоэлсом. Когда — спустя годы после убийства народного артиста — Михоэлса снова начали называть в печати честным советским патриотом и выдающимся общественным деятелем, обрадованный инженер послал в Москву жалобу. Он просил пересмотреть его дело, поскольку единственным пунктом обвинения было то, что его завербовал лично Михоэлс. А теперь, когда выяснилось… — и т.д., и т.п. Месяца через два его вызвал к себе начальник особой части капитан Христенко и объявил, что из Москвы пришел отказ: оснований для пересмотра дела нет. Так что надо расписаться: ответ получен. — Как нет оснований? — Инженер чуть не заплакал. — Ведь меня обвиняли только в том, что меня завербовал Михоэлс. Теперь я слышу по радио, что он честный патриот и выдающийся деятель, — а у них нет оснований!.. Где же логика? Христенко был мужик с юмором. Он сказал: — Знаешь что? Ты пока распишись — а логику они пришлют потом. Известие об аресте Берии произвело на лагерь впечатление не меньшее, чем смерть Сталина. Для всех, кроме Ярослава Васильевича, оно было совершенно неожиданным. Во всяком случае, когда дежурный офицер пришел на вахту и велел снять со стены портрет Берии, ему не поверили. Пришлось вести всю смену краснопогонников к репродуктору и ждать повторного сообщения из Москвы. Только тогда они решились снять свою икону. Рассказывали и такое: утром того дня начальник лагпункта прошел к себе в кабинет и хмуро распорядился, ткнув пальцем в портрет: — Этого мерзавца — в печку! Зэк-дневальный, фамильярный, как всякий приближенный раб, возразил:

— А что с евреями? — В прошлом году посадили, в этом выпустили. Начальник задумался. — Да? Ну поставь пока за печку. Заключенные встают рано, поэтому мы узнали приятную новость раньше вольных. Печенев нарочно подстерег начальницу санчасти, когда она направлялась на работу. Дав ей подойти поближе, Борька стал выкликать: — Ах, негодяй! Так ему, мерзавцу, и надо! Повесить его, подлеца такого! — Про кого это вы, Печенев?— улыбнулась начальница. — Да про Лаврушку! Про Берию! Она отшатнулась, потом припустилась от него рысью. «Бегу, чтобы не пасть с тобою!..» После низвержения Берии в лагерях начались перемены.