Что делать в тюрьме? Думать. Лучшего места для этого нет

1965 год.За публикацию литературных произведений за границей арестованы писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский. Начинается кампания поддержки арестованных, в которой участвует и Сергей Ковалев. С ним пытается поговорить старший товарищ, академик Николай Семенов: «Сережа, вы ученый, вы не должны судить о чем-то по газетным публикациям… Надо все-таки знать дело». В ответ прозвучало: «Ничего мне не надо для того, чтобы знать это дело… Уверяю вас, Николай Николаевич, в этом законодательстве нет запрещения на использование псевдонимов и нет запрещения на публикации своих произведений там, где автору заблагорассудится». Тогда Семенов задумался и сказал совершенно потрясшую Ковалева вещь: «Вы правы, такого закона нет. А вы что, хотели бы, чтобы он был? Вы же знаете, как у нас законы принимаются? Может, пусть лучше эти двое отсидят без закона, чем такой закон появится в законодательстве?!»

Начало 70 годов.«…около американского посольства схватил меня капитан в валенках, уволок в отделение. Я говорю: извольте объяснить, за что я задержан, по какому поводу я задержан? И вдруг слышу странный ответ: вы не задержаны.

— Как не задержан? А что же?

— Вы доставлены».

С начала 70-х годов и до своего ареста в декабре 1974-го Ковалев — один из редакторов неподцензурного информационного бюллетеня «Хроника текущих событий». Издание квалифицируется властями как «клеветнический антисоветский бюллетень». Хроника (1968–1982) — периодическое издание, фиксировавшее информацию о нарушениях прав человека в СССР. Тиражировалось в домашних условиях, на пишущих машинках. В 1972 году после выхода 27-го выпуска издание было приостановлено. Причина — шантаж со стороны КГБ, открыто угрожавшего арестами после каждого нового выпуска, причем вовсе не обязательно арестованы будут именно те, кто делал этот выпуск. К началу мая 1974 года пропущенные выпуски «Хроники» были готовы. В доме у Ковалева состоялась короткая пресс-конференция для иностранных корреспондентов: «Мы прочитали заявление о нашей ответственности за распространение, вовсе не редактирование хроники: не считая, вопреки неоднократным утверждениям органов КГБ и судебных инстанций СССР, «Хронику текущих событий» нелегальным или клеветническим изданием, мы сочли своим долгом способствовать как можно более широкому ее распространению. Мы убеждены в необходимости того, чтобы правдивая информация о нарушении основных прав человека в Советском Союзе была доступна всем, кто ею интересуется. 7 мая 74 года. Татьяна Великанова, Сергей Ковалев, Татьяна Ходорович».

Вторая половина 70-х годов.Лагерь. «…мои первые полгода ПКТ (помещение камерного типа — тюрьма в тюрьме) — это результат обращения к участникам Хельсинкских соглашений, собравшимся на очередной конгресс. Мне это ясно дали понять, хотя в протоколе в применении ко мне мер взыскания ничего такого не было сказано. Говорилось, что плохо относится к работе, много разговаривает, нарушает режим содержания, ну и т.д.

— Вы уже его подписали, Сергей Адамович».

Что такое клевета в понимании тогдашних представителей власти: «…еще один лагерный эпизод. Подошел ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) и спросил, что я пишу в блокноте, глядя на термометр.

— Я записываю температуру.

— А зачем?

— А затем, чтобы проследить, как нарушаются условия содержания заключенных. Вот смотрите, мы сейчас находимся в помещении, а градусник показывает +9.

— И что вы будете делать с этими записями? Вы их куда-нибудь передадите?

— Если получится — да, передам.

— Вот это и есть клевета.

Из лагерных будней: «…однажды наша зона оказалась под угрозой затопления. Нас вывезли на бугор (считай — на волю), поставили палатки, обнесли колючей проволокой, и тогда я… впервые живьем увидел брачный танец журавлей».

Из личных ощущений: «…я не жалею, что сидел. Первое, это некоторое испытание духа… Если ты хочешь убедиться в том, что ты имеешь основания себя уважать, ну вот сиди, как приличные люди сидят. Очень важная вещь — есть время на учебу. Я знаю людей, которые выучили язык. Мне никак это не удавалось! Были робкие попытки, но я все время отвлекался на другие дела. Но тебя сажают часто (в карцер, штрафной изолятор), и тебе там ни читать нечего, ни писать не дают. Что там делать? Там можно только думать. Я думаю, что я сильно преуспел в том, чтобы сложить свое мировоззрение более фундаментальным и серьезным образом. Лучше тюрьмы места нет для этого. Ну и, наконец, есть маленькая, так сказать, практическая польза от этого пребывания там. Известно твое дело, о нем говорят, пишут. Это характеристика власти, а не моя. Моя характеристика — те, кто читает о моем деле, знают, что мне вменяется «Хроника». Пожалуйста, читайте «Хронику» и понимайте, за что человек сидит. Законно он сидит или власти саморазоблачаются…

Из мистики.В конце 70-х годов, во время лагерного срока Ковалева, некоторое количество евреев-отказников, сидевших с ним в 36-й зоне, были отправлены в Москву с тем, чтобы наконец выпустить их в эмиграцию. «…Это не был обмен один на один, как у Буковского, а это был обмен людей на менее жесткую критику, с другой стороны. На лучшие отношения. Может быть, там был какой-нибудь контракт еще, кстати. А сон такой: зеленое поле — на нем посредине стоит самолет. Взлетной полосы нет почему-то — зато есть кресло, и в нем сидит средних лет очень красивая и милая женщина. Откуда-то мне известно, что это жена Картера. А к самолету длинная очередь из не знакомых мне людей, но я точно знаю, что это зэки. Ну как во сне знаешь. Идут люди, с чемоданами, с мешками, и все по трапу поднимаются в этот самолет. И я знаю, что мне тоже туда можно подняться. На самолете есть такая странная стрелка. Она нарисована, но почему-то она медленно поднимается. И я вижу, что чем больше людей туда влезло, тем больше поднимается. И я начинаю терзаться, становиться мне в эту очередь или нет. И в это время, улыбаясь, дама из кресла мне по-русски говорит: может быть, вам надо поторопиться? И я не помню, что ей ответил, но помню, что я решил: я повернулся и ушел. Ну сон, понятно, чем он навеян. Картер был на слуху, освобождения — вот они только что… Потом приезжает Люся (жена Сергея Адамовича, Людмила Юрьевна Бойцова) на свидание, и я ей рассказываю этот сон и вижу вдруг, что у нее глаза становятся совсем круглые. И я говорю, а ты чего удивляешься? Оказывается, Людмиле Юрьевне и Ирине Валитовой(в то время жене Юрия Орлова)настойчиво советовали добиваться освобождения Ковалева и Орлова, написав влиятельным людям. И куда же написать? Вот хороший адресат — миссис Картер. Реакция Ковалева: нет, этого не надо, я не вещь, и торговать мной нельзя. Я — человек, и работорговлю я не поощряю. Если хотят освобождать, пусть извиняются и освобождают, ради бога. Я хочу остаться, так сказать, рыцарем, что называется, узником совести».

И напоследок — пара историй, рассказанных его друзьями и близкими:

— На следствии ему (Сергею Ковалеву) предъявляются многочисленные документы «клеветнического содержания» с его же рукописными пометками — проверить, сопоставить, уточнить… Тот еще клеветничок…

Виктор Шмыров, бывший директор музея «Пермь-36»:

— Однажды мы в Перми ехали куда-то с Сергеем Адамовичем. Вышли на дорогу, остановили машину. За рулем человек, как говорится, кавказской национальности, который за всю дорогу не произнес ни слова. Когда приехали, Ковалев вышел, а я спрашиваю: сколько я вам должен? В ответ: с Ковалева денег не возьму.

2014 год, Польша.Мы с Ковалевым в музее Аушвица. Вдруг замечаю, что у него синие губы. Дальше — скорая, больница. Довольно молодой доктор, не очень хорошо говорящий по-русски (уехал в начале 90-х с Западной Украины). Вглядывается в пациента: «Подождите, вы не тот Ковалев, который был в Чечне в 1994-м? Сейчас будем вас лечить».

Спустя некоторое время: «Я вас отпускаю. Выписал вам лекарства. У вас есть деньги, чтобы их купить?» Утвердительный ответ Ковалева. Доктор берет меня за руку, выводит из палаты: «Пани, вы вообще представляете, кто ваш спутник? Вот, больше у меня нет, но возьмите, здесь порядка ста евро!» — лезет в карман и достает деньги. Взять не взяла, но пана Назара запомнила навсегда.