_«История — это скорее описание человеческих поступков, чем рассказ о событиях. <…> Исторические события <…> нельзя запечатать в бутылку — рано или поздно они станут предметом критического и объективного анализа»._
_Теон Райт. «Большой гвоздь» 1970 г._
Ледовый флаг над Ушбой
В квартире заслуженного мастера СССР по альпинизму, совершившего около 300 спортивных восхождений, заведующего кафедрой физики моря и вод суши физфака МГУ профессора Гусева запомнились две детали. Распластавшая крылья белая птица — снежный антарктический буревестник. И фотография на стене. Кавказ. Ушба. Высота 4800 метров. На фоне гор — наледь наросла на столбе и развернулась по ветру необычным флагом...
Через пять дней, между прочим, 27 лет со дня водружения Знамени Победы над Рейхстагом. Хозяин квартиры имеет к этому отношение, пусть и опосредствованное. Ведь то, финальное знамя вобрало в себя цвет сотен, тысяч других флагов, поднятых над освобождёнными городами и весями родины и закордонной Европы. И впитало кровь, отданную за то, чтобы водрузить эти флаги. И если уж по большому, по гамбургскому счету, самым первым Знаменем Победы было безымянное, неизвестное нам, не запечатленное фронтовыми фоторепортерами, пулями пробитое полотнище, поднятое над первым российским городом (а, может, и деревней), отбитым у немцев на морозном исходе 41-го.
Среди этих знамен Победы свое место у тех флагов, что были водружены в феврале 1943 года на двух вершинах Эльбруса вместо сорванных фашистских вымпелов. И вот сейчас, через 29 лет после того зимнего восхождения, мы сидим с человеком, сделавшим это с товарищами-альпинистами, и беседуем за чашкой чая. О подвигах, о доблести, о славе. А за кадром — его жизнь, полная самых невероятных событий, его участие в которых многократно отмечено словом «впервые».
Александр Михайлович Гусев
Итак — о славе, которой он в жизни не был обижен. С войны вернулся с боевыми орденами и медалями. В форме альпинистских войск, при всех регалиях и даже при полагавшейся к этой форме кобуре с пистолетом (шутил потом: «Этого пистолета не побоялся всего один член комиссии, проголосовавший против») защитил на физфаке МГУ кандидатскую диссертацию, завершённую ещё накануне 22 июня 1941 года. Позже, уже в мирные дни, выкроив время между научными экспедициями и восхождениями на вершины, написал и защитил докторскую.
Вел исследования на дрейфовавшей к Северному полюсу станции «СП-3». Из первой советской антарктической экспедиции, где он возглавлял первую в истории исследования Антарктиды зимовку на внутриматериковой станции «Пионерская» (а начальником всей экспедиции был его однокашник по Московскому гидрометеорологическому институту Михаил Сомов), вернулся с орденом Ленина.
**— Александр Михайлович! В одном старинном манускрипте говорится, что человека в неизведанное толкают три причины: жажда славы, жажда познания и любопытство. Что толкает туда вас?**
— Скорее второе. Впрочем, и без любопытства не обходится.
**— Ну а слава? Это ведь довольно сильный внутренний двигатель. В слове «тщеславие» упаковано ведь и слово «слава».**
— Но в нем упаковано и слово «тщета». Я бы скорее говорил о честолюбии. И тщеславие, и честолюбие — непростые штуки. Они горы сдвигают. Полагаю: честолюбие — вовсе не отрицательная черта, если оно служит Родине, людям. Помню, еще в начале 30-х годов Виктора интересовала эта проблема.
**— Какого Виктора?**
— Моего брата, поэта Виктора Гусева. В его пьесе «Слава» мудрый руководитель института одергивает талантливого, но не в меру тщеславного, именно тщеславного человека, который в погоне за славой готов отстранить с пути и друга:
_«И поймите: мало быть только смелым,
Проверьте оружье и сердце свое.
А слава приходит к нам между делом,
Если дело достойно ее»._
**— В «Славе», помнится, есть строки, имеющие отношение к Вашей профессии …**
— Да, он советовался со мной по некоторым специальным вопросам. Например, по сходу лавин. Мне особенно приятно, что одно из действий он перенес в дорогие для меня места, в Кавказские горы.
За кадром<br>
Эльбрус и его окрестности он считает второй родиной. Здесь он «зарабатывал рабочий стаж», мечтая поступить в «свой» институт: зимовал на метеорологической станции на высоте 4250 метров. Заявление в вуз подал оттуда по радио. 17 января 1934 года при 30-градусном морозе вместе с начальником станции Виктором Корзуном поднялся на вершину и провел там ряд наблюдений. Это было первое в истории альпинизма зимнее восхождение на Эльбрус. Потом в довоенное время он поднимался на «свою гору» еще десять раз. Двенадцатым восхождением стало то самое, в феврале 43-го. А до этого бои в ущельях и на перевалах с отборными альпийскими частями врага.
**— Доводилось слышать мнение: немцы так легко захватили все кавказские перевалы, потому что у нас не было горных войск.**
— Это не так. Во-первых, в Красной Армии горнострелковые части были всегда. Во-вторых, не так уж легко немцы захватили перевалы. В-третьих, не все перевалы были захвачены. В-четвертых, даже там, где наши части были сбиты с седловин перевалов, они намертво перекрывали немцам пути дальнейшего продвижения вниз — иначе вряд ли нам удалось бы предотвратить падение Закавказья.
Другое дело — какие у нас были горные войска накануне войны. Основной бедой было то, что горная и боевая подготовка в них велись как бы раздельно. Учили воевать по наставлениям, предназначенным для боев на равнине. А ведь война в горах — это совсем другое. Тут к «плоским» направлениям на север, юг, восток и запад, к представлениям о фронте, флангах и тыле перед тобой, по бокам и сзади тебя прибавляется еще над и под тобой. Словом, прибавляется пространственная координата, которая очень точно выражена названием фильма «Вертикаль». Это сродни воздушному бою. Только с куда более ограниченными возможностями для маневра. Плюс к этому необходима довольно высокая степень овладения альпинистскими навыками, с чем у нас в горных войсках тоже были проблемы.
В начале войны я получил назначение в 9-ю горнострелковую дивизию для организации горной подготовки ее бойцов. Там оказалось всего несколько альпинистов, да и то в основном начинающих. Только младший лейтенант Леонид Кельс имел опыт серьезных восхождений.
Предполагалось почему-то, что и у немцев то же самое, что кавказские перевалы для них окажутся трудно преодолимой преградой. Между тем для прорыва через эти перевалы и захвата Закавказья и нефтяного Баку у них был выделен 49-й горнострелковый корпус, в который помимо двух пехотных дивизий входили две горнострелковые, прекрасно обученные и экипированные, к тому же имевшие опыт боев в горах. Одна из них была, возможно, на тот момент лучшим альпинистским воинским подразделением в мире. Я говорю о германской 1-й горнострелковой дивизии, которая у нас (особенно после песни Владимира Высоцкого из «Вертикали») известна как дивизия «Эдельвейс» — этот цветок был ее эмблемой. Отряд именно этой дивизии под командованием известного альпиниста капитана Гротта в конце лета 1942 года установил на Эльбрусе фашистские флаги.
Когда во время первых боев на перевалах мы взяли первых пленных и допрашивали одного обер-ефрейтора, на рукаве у него был этот самый эдельвейс. Но главное — на его ногах были добротные высокогорные ботинки со специальными шипами. Наши же горные стрелки были поначалу обуты в обычные армейские сапоги. В этом же бою был захвачен немецкий склад, и там рюкзаки, а в них первоклассное альпинистское снаряжение.
В документах тяжело раненного немецкого офицера я увидел уникальную медаль. Ее вручали за сто восхождений на труднейшие пики.
За кадром<br>
В «военной» альпинистской песне Высоцкого из «Вертикали» есть такие слова:
_«А до войны — вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою.
Он падал вниз, но был спасен, –
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою»._
В жизни Александра Гусева случилось нечто похожее. Правда, без «быть может» и без взятого в одной связке склона. Перед самой войной он летел на Кавказ. И попутчиком его оказался замкнутый, сосредоточенный немец спортивного сложения и той особой, отточенной собранности, по которой альпинисты разных стран безо всяких слов, с первого взгляда, узнают друг друга.
Когда в сентябре 42-го года здесь же, на Кавказе, наш альпинистский отряд отбил перевал Клыч, в одном из убитых офицеров он неожиданно узнал — зрительная память у него была превосходная — того молчаливого немца, с которым был тогда в одном самолете на Минводы. Гусев обыскал труп. В карманах — никаких документов. Только фотографии какой-то девушки.
— **Как вашему альпинистскому отряду удавалось уже в сентябре, то есть на пике успехов вермахта в летней кампании 42-го года, а, может быть, и во всей войне, успешно громить первоклассные альпийские части врага?**
— Надо сказать, что и немцы поначалу, видимо, хорошо осведомленные о состоянии наших горнострелковых частей, не ожидали от нас грамотных боевых действий в горах и вели себя очень самоуверенно.
Когда наш отдельный альпинистский отряд проводил свою первую боевую операцию, я предложил довольно элементарное решение: с небольшой группой поднимаюсь на гребень, нависающий над ущельем, где располагались немцы, и наношу сверху огневой удар. Это послужит для остальных бойцов отряда сигналом для фронтального наступления.
Идея рискованная. А если враг такой вариант предусмотрел и встретит нас там, наверху? Поэтому делали каждый новый шаг, только разведав, что впереди, оставляя по пути посты, чтобы не пропустить удара с тыла. Но путь наверх оказался открытым. Немцы такого от нас тогда просто не ожидали (впоследствии они стали в этом отношении куда более осмотрительными). И когда мы ударили сверху, у них началась паника. Что способствовало успешному наступлению наших там, внизу.
Конечно, тут же мы получили ответ ураганным огнем. Внешне это выглядело очень эффектно: нас наверху всего четверо, и мы успешно ведем бой с более чем сотней гитлеровцев внизу. На самом деле бой просто был грамотно «организован» в трех координатах, включая вертикальную.
Впоследствии мы проводили куда более сложные и хитроумные операции. Я, например, долго вынашивал идею окружения противника в горах. Но многим в той обстановке она казалась нереальной. Даже генерал Петров сказал мне, что он-то не против, но такая операция имеет смысл лишь в контексте событий другого масштаба. Они, видимо, скоро последуют, но не на нашем участке фронта.
Правда, он имел в виду наш, горный фронт. Вряд ли даже ему было что-то известно о готовящейся в строжайшей тайне операции «Уран». Но действительно, когда грянул сталинградский гром, немцы под угрозой второго котла, сопоставимого с тем, в который попала армия Паулюса, сами начали спешно отводить войска с Кавказа. Но в момент моего разговора с Петровым над нами самими реально висела другая угроза: захвата противником Баку, Тбилиси и Еревана. Справедливости ради, тот разговор Петров закончил словами: «Я подумаю над вашим предложением».
Я же считал, что операцию надо проводить именно здесь и сейчас, как раз в контексте тревожных событий на Кавказе, чтобы не дать немцам спуститься с перевалов в долины Закавказья. И когда все же «пробил» эту идею, она была успешно осуществлена и значительно укрепила нашу оборону на конкретном участке фронта. Противник потерял около 100 офицеров и солдат убитыми, 12 попали в плен. Взяты богатые трофеи — оружие, продовольствие, снаряды и патроны.
Если трезво оценить реалии начала и первых двух лет войны, рождение наших горных войск, способных на равных вести боевые действия против любых альпийских частей, и прежде всего германских, относится к осени 1942 года. Тогда были сформированы 16 ОГСО (особых горно-стрелковых отрядов), оснащенных новейшим не только боевым (снайперскими винтовками, например), но и альпинистским «вооружением». В каждом — по 300-320 человек. Бойцам полагались ледорубы, десятизубые «кошки», штормовые костюмы, горные ботинки, спальные мешки, меховые жилеты, лыжи с жесткими креплениями, лавинные шнуры, снегоступы, защитные очки… Словом, все, о чем мы могли только мечтать еще год назад. Введена была и красивая, удобная форма горных войск. Но главное — ОГСО были укомплектованы опытными альпинистами, обученными мастерски вести боевые действия в горах.
Вы никогда не задумывались, почему немцы, захватив все-таки основные стратегические высоты и перевалы Кавказа, так и не смогли решить, казалось бы, более легкую задачу: спуститься с гор в закавказские долины? Да именно потому, что пути им осенью 42-го года преградили эти самые ОГСО. Ну и — я в том по сей день убежден — благодаря тому, что и до этого мы не просто отступали или сидели в глухой обороне в ожидании новых ударов противника, а сами проводили опережающие, неожиданные для самоуверенного врага боевые операции.
За кадром<br>
Когда Александр Гусев приехал в Ветлугу за семьей, бывшей там в эвакуации, за ним ходили толпы мальчишек и девчонок. Мальчишки восхищенно разглядывали его форму альпинистских войск и новый тогда орден Отечественной войны. Девчонки с не меньшим восторгом переговаривались: «Какие пуговицы!» Гусев думал: это они о его мундире. Оказалось — о новом платье его жены.
**— Александр Михайлович! Когда-нибудь о боях за Кавказ в учебниках истории, возможно, останется пара абзацев. Но строка о том, как вы сорвали гитлеровские знамена с Эльбруса, там непременно будет. А как это все тогда было в красках, в ваших ощущениях?**
— Если останется всего пара абзацев, будет очень обидно. Конечно, история с флагами — важный, завершающий штрих. Но была ведь и полная картина, огромное историческое полотно! А как все это было… Получил я приказ командующего фронтом, вернее предписание
«для выполнения специального задания в районе Эльбруса по обследованию баз укреплений противника, снятию фашистских вымпелов с вершин и установлению государственных флагов СССР».
К Эльбрусу пробивались три наших альпинистских отряда — Николая Гусака, Андрея Грязнова и мой. Восхождение непохоже на довоенные. Рядом с ледорубами — автоматы. Взорваны мосты. Тропы завалены. В горах недобитые гитлеровцы. Поляна Азау заминирована. «Приют одиннадцати» изрешечен пулями. Там сошлись маршруты трех отрядов, и я как начальник альпинистского отделения штаба опергруппы Закфронта принял на себя общее командование. Но, честно говоря, воинская субординация не имела в тот миг никакого значения. Ведь встретились старые друзья, многие — впервые за войну: воевали рядом, но в изолированных друг от друга ущельях.
Нас там, в «Приюте одиннадцати», было двадцать: А. Багров, Е. Белецкий, Б. Грачев, А. Грязнов, Н. Гусак, Л. Кельс, Л. Коротаева, В. Кухтин, В. Лубенец, Н. Маринец, А. Немчинов, Ю. Одноблюдов, Н. Персиянинов, Н. Петросов, А. Сидоренко, Е. Смирнов, Г. Сулаквелидзе, Г. и Б. Хергиани и я. Разместились в уцелевших комнатах «Приюта». И до утра было: «А помнишь…».
Я поначалу не понял, что это за записка в гранате. И мне рассказали историю песни. А. Грязнов и Л. Коротаева входили в разведгруппу, поднявшуюся на хребет над Баксанским ущельем. Там они решили оставить записку «для потомков» и поместили ее в разряженную гранату. А потом, когда после удачной разведки отдыхали в ущелье, Грязнов придумал первую строчку, кто-то вторую, еще кто-то третью. Так и случилась песня — коллективная, народная, если хотите. Она потом была очень популярна у военных альпинистов.
Восхождение на двуглавие Эльбруса оказалось очень тяжелым.
Это летом подъем на него доступен даже новичкам (немцы, кстати, поднялись туда именно в это время года). А зимой трудность восхождения возрастает чуть ли не на порядок. Почти неделю нам пришлось пережидать в «Приюте» штормовой ветер. Когда положение стало критическим, на исходе были продукты, я принял решение: совершить восхождение в непогоду. Но при этом разбил отряд на две группы: одна уходит в буран к вершине, другая страхует ее внизу, готовая в любую минуту двинуться на помощь.
Через три дня, 17 февраля, я со второй группой совершил восхождение на восточную вершину. Шли восемь часов. Но нам повезло больше: буран к этому времени прекратился. И здесь мы тоже сорвали фашистское знамя и подняли наш флаг, салютуя из пистолетов и автоматов.
**— Это, наверное, самое яркое, самое дорогое для Вас военное воспоминание?**
— Нет, самое запоминающееся событие — другое. Но я, к сожалению, в нем не участвовал. Во время боев за Кавказ был совершен потрясающий подвиг, а, может быть, это на моем веку вообще — самое великое массовое проявление мужества, стойкости, человечности в запредельно нечеловеческих условиях. Переход Суворова через Альпы известен всем. Этот же переход через Кавказские горы известен куда меньше.
Когда пал Нальчик, группа альпинистов (их стоит назвать поименно: Ю. Одноблюдов, А. Малейнов, А. Сидоренко, Любовь Кропф, Г. и Б. Хергиани, С. Гвалия, В. Кухтин — пятеро из них были потом в сводном отряде, сорвавшем фашистские знамена с вершин Эльбруса) через Кавказский хребет пешком эвакуировала в Сванетию и Грузию 1500 работников Тырны-Аузского молибденового комбината и вообще — мирного населения. В том числе 200 детей.
Были там 70-80-летние старики, тяжело больные люди, матери доверяли альпинистам переносить своих грудных детей через сумасшедшие горные реки, поднимать их по отвесным скалам. И при этом не было потеряно ни одной человеческой жизни.
Успели эвакуировать всех до прихода сюда немцев.
**— Вам довелось работать и на Северном полюсе, и рядом с Южным (и над ним, когда во время второго посещения Антарктиды испытывали разработанный вами прибор для определения высоты ее ледяного полярного купола). По-эскимосски Северный полюс — это «Большой гвоздь». Можно считать, что вы «вбили гвозди» в оба полюса Земли?**
— Считайте, если вам так нравится. Только на самом деле нам было не до гвоздей. Когда вели исследования в экспедиции посещения на «СП-3», над нами нависал жесточайший цейтнот, который определялся временем прохождения станцией в ее дрейфе географической точки полюса и окнами в «погодном расписании» для полярной авиации. Свои цейтнотные ситуации были и на «Пионерской» — первой внутриматериковой полярке в Антарктиде.
Знаете, когда создадут более комфортные средства доставки и полюса станут (не могут не стать!) экзотическими туристскими объектами, вот тогда пусть туристы и «вбивают гвозди». А у нас там, рядом с полюсами, просто была трудная работа. На «СП-3» мне, например, пришлось заниматься проблемой, с которой столкнулся еще Нансен во время дрейфа его «Фрама». Он обнаружил устойчивую инверсию температуры воздуха: она повышалась на уровне 500-600 метров, вместо того, чтобы понижаться, что обычно бывает в нормальных условиях. Проще говоря, оказалось, что полюс холода не совпадает с географическим полюсом. Более того, он как бы «троится»: одна точка в районе Верхоянска, другая — в так называемом «полюсе относительной недоступности», третья — где-то в Канаде. И вот гидрологи установили, что причину надо искать в «отголосках» Гольфстрима, которые, оказывается, доходят подо льдами до самого географического полюса. В Антарктиде же в этом отношении температуры более «нормальные». У нас на «Пионерской» они доходили до минус 70 по Цельсию.
**— Красиво там, в полярных широтах? (Я немого лукавлю: знаю, что красиво — сам, своими глазами видел, ночуя в палатке на льду Ледовитого океана рядом с островом Врангеля).**
— Очень. Фантастическая, волшебная красота, особенно в лунные зимние ночи! В этом отношении полюса могут сравниться только с вершинами гор. Стоит туда добираться, чтобы это увидеть. Не случайно ведь полярники, люди, как правило, суровые, не склонные к сантиментам, становятся там поэтами: «На краю нашей планеты лежит, как спящая принцесса, земля, закованная в голубое». Это — об Антарктиде. Из книги известного американского полярного исследователя. Ну прямо — стихотворение в прозе, да и только.
Но приполярные края, конечно, показывали нам и другое свое лицо. Несущее человеку смертельную опасность.
За кадром<br>
Создание первой внутриматериковой станции на шестом континенте было замечено в мире. Об этом сообщили крупнейшие информагенства. На «Пионерскую» пришло множество поздравлений от работавших на антарктических прибрежных станциях ученых США, Австралии, Франции, других стран. Французы, например, в своей радиограмме писали: «Сердечно поздравляем! Будьте добры, сообщите нам, как вы смогли так успешно создать вашу станцию. Гийяр — начальник французской антарктической экспедиции на земле Адели».
На самом деле жить и работать на «Пионерской» было трудно. Очень трудно. Однажды в станционной стенгазете появилась карикатура на Гусева. Он был изображен в позе Гамлета. Подпись гласила: «Взлетит или не взлетит ЛИ-2 — вот в чем вопрос». Здесь мировой, гамлетовской проблемой часто становилось то, что в обычных условиях и даже в необычных, но в непосредственной близости от базовой станции «Восток» (первым двум нашим станциям на шестом континенте дали имена российских кораблей, открывших Антарктиду, — «Восток» и «Мирный») решалось элементарно.
Донимали многодневные пурги, засыпавшие станцию снегом по крышу, и лютые морозы. Однажды отказали все самопишущие приборы. На дворе в тот августовский день было минус 67,7 градуса. Ситуации порой случались отчаянные. Но каждый раз как-то находили из них выход. Сами. А радиограммы на «Восток» всегда заканчивались «штатными» словами: «Все идет нормально». Такие уж там, на «Пионерской», собрались люди.
Название станции, между прочим, имело не только общечеловеческий смысл: «Пионер — значит первый». Но и буквальный. Поднятым над ней флагом было знамя пионерской дружины 661-й московской школы.
Флагом, поднятым над первой на шестом континенте внутриматериковой станцией, было знамя пионерской дружины 661-й московской школы
**— Какие имена, из тех, что были до вас, считаете для себя путеводными?**
— Сибиряков, Русанов, Седов, Нансен, Скотт.
**— По какому принципу выделяете именно их? Почему, например, нет в вашем ряду Пири и Амундсена, первыми достигших Северного и Южного полюсов?**
— Из двух великих норвежцев мне гораздо ближе Нансен, а не Амундсен, именно потому, что первый был настоящим, глубоким ученым, хотя и не в меньшей степени думал о чести национального флага.
Что же касается Роберта Пири — он не мой герой.
Чего стоит хотя бы такой факт, что в последний переход к полюсу он пошел с эскимосами и с негром, чтобы быть там, на полюсе, единственным белым.
Как известно, первыми, кто покорил Эверест, были Хиллари и Тенсинг. Когда Тенсинга спросили: кто из них первым вступил на вершину, тот — хотя он и был душой восхождения — ответил: «Вместе». Такой душевной высоты не обнаружил новозеландец Хиллари во время своего чисто спортивного броска к Южному полюсу. Нарушив договоренность с экспедицией Фукса, шедшей к нему навстречу, Хиллари поставил ее в очень трудное положение.
Вот этот, нравственный водораздел для меня крайне важен. Может, это от многолетнего занятия альпинизмом, где уверенность в товарищах, идущих с тобой наверх в одной связке, взаимопомощь, самоотверженность — альфа и омега человеческого поведения в миру.
А сам принцип, по которому я выбираю лично для себя путеводные имена, очень прост. Эпиграфом к каждой из этих жизней можно поставить слова из поэмы Теннисона «Улисс», начертанные на могиле капитана Роберта Скотта в Антарктиде: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»
###22 июня 2013 г. Суббота
Сегодня 72 года со дня трагического начала той Великой, той Отечественной войны. И в нынешнем же году — 70-летие завершения боев на Кавказе, отмеченное гораздо скромнее, чем историческая Сталинградская победа.
За окном у меня Москва XXI века, стадион «Локомотив», Большая Черкизовская с непробиваемыми тромбами транспортных пробок. Перед моими глазами та же фотография ледового флага на Ушбе, которую видел я когда-то на стене в квартире профессора Гусева. Она входила в серию «Лед и люди», отмеченную серебряной медалью на выставке «Интерпрессфото-66». Автор ее заслуженный мастер СССР по альпинизму А.Сидоренко. Участник боев за Кавказ. Участник двух легендарных событий — эвакуации мирных граждан через Кавказский хребет и зимнего восхождения на Эльбрус в феврале 1943 года, когда с его вершин были сорваны фашистские знамена. Именно он запечатлел для истории это восхождение на уже устаревшей в век цифровых фотоаппаратов пленке.
Включаю современнейшее воспроизводящее устройство и слушаю ту старую альпинистскую песню, где записка потомкам, вложенная в обезвреженную гранату. В исполнении Юрия Визбора. Песне тоже 70 лет. Даже чуточку больше.
###22 февраля 2020г. Суббота
Что знают нынешние молодые, к которым и обращена та записка в гранате, о тех, 70-летней давности, событиях, об участвовавших в них людях? Немного, к сожалению. И немногие. И я не ведаю даже, есть ли о боях за Кавказ хоть строка в нынешних школьных учебниках современной истории, во времена, когда медаль «За оборону Кавказа» легко можно купить на толкучке у спекулянтов. Но все же, все же, все же — исторические события действительно нельзя запечатать в бутылку или в обезвреженную гранату. И эти события, эти вершившие их люди, став «предметом критического и объективного анализа», выдержат, думаю, прикосновение скальпеля грядущего историка по самому строгому, по гамбургскому счету. И молодые 21 века не все ведь — из иванов , не помнящих родства. Именно молодые и именно нынешнего века в один из юбилеев битвы за Кавказ, подняли над Эльбрусом дубликат Знамени Победы.
Один их современник писал: «Каждая эпоха проверяет сердца по-своему. Неважно, какая эпоха — важно, какое сердце». Нет, какая эпоха — это, все-таки, очень важно. Но куда важнее — какое сердце.
Александра Гусева уже нет среди нас. Но — да пребудет память о таких людях и их делах всегда с нами и с теми, кому жить после нас. Ибо на таких сильных, мужественных личностях и держится род человеческий, и утверждается в схватке со злом все лучшее, что заложено в людской природе.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»
