«У нас же есть спирт. Сказали, можно рот прополоскать»

«Она чувствует себя замечательно. Температуры нет. Диагноз — ОРВИ, острый трахеит. Что будем делать?» Дежурный врач, грозная с виду женщина с обесцвеченными волосами, растерянно выслушивала инструкции на том конце трубки. Мне не хотелось в больницу, она тоже не видела смысла отправлять меня в стационар. Диагноз пустяковый, с таким не госпитализируют. Я сидела на зеленой кушетке и гипнотизировала врача взглядом.

Через пару минут доктор порвала направление на анализы, которое собиралась мне выдать.

«Это было большой ошибкой», — пробормотала она под нос. Я поняла, что за мной скоро придут.

«Мы про вас не знали»

В пятницу, 14 февраля, я прилетела из китайского Гуанчжоу в Петербург. Стыковка была в Москве. На стойке регистрации «Аэрофлота» в Китае пассажирам раздали анкеты со стандартными вопросами — адрес, телефон, жалобы на здоровье. После посадки в Москве в самолет зашла женщина в защитном костюме и всех проверила на тепловизоре.

На пограничном контроле в Шереметьево заполненные анкеты проверял грузный мужчина. «No, absolutely no», — кричал он китаянке, которая спросила что-то. «Так, улица, дом, а где номер квартиры?» — И он отправил парня в маске дописывать анкету.

Опросники мы отдали врачам, и пока те их читали, медсестры брали анализы на коронавирус — мазки из горла и носа. «Предупреждаю, полезу глубоко», — сказала женщина в голубом защитном костюме и быстро запихнула мне в ноздри длинную ватную палочку. Было неприятно и даже немного больно. Потом она провела другой палочкой по горлу и нёбу.

«Когда будут готовы результаты?» — спросила я медсестру. «Если результат окажется положительным, мы с вами свяжемся», — отрезала она.

Спустя сутки мне никто не перезвонил, и я сочла это за хороший знак.

Я пришла в поликлинику в Петербурге в понедельник, 17 февраля: у меня был кашель и небольшой насморк. До этого я переболела тяжелым бронхитом и опасалась, что симптомы возвращаются. Но температуры не было, и в целом я чувствовала себя хорошо.

Первое, что я увидела, — плакат на стеклянной двери поликлиники: «Сообщите лечащему врачу, если вы посещали КНР». Не знаю, что в Шереметьево делают с анкетами пассажиров, но

Врач куда-то позвонила, чтобы выяснить, как со мной быть. Она надеялась, что можно меня отпустить, но не тут-то было. Через пару минут в кабинет вбегает еще один доктор: «Вы понимаете, мы сейчас должны закрыть отделение и провести дезинфекцию. А вас — изолировать!»

Меня уже изолировали — посадили на зеленую кушетку. Доктора тотчас надели маски (на мне была своя). А несчастных пациентов из очереди отправили на третий этаж. Время от времени в дверь заглядывала чья-то взъерошенная голова — это недовольные пациенты пытались попасть на прием. «Сюда нельзя, выйдите», — в ужасе подбегала к ним доктор и захлопывала двери.

«Все, кто пришел снизу, подняли визг и писк. Вы можете их принять? Они по два часа просидели в очереди, а сейчас сюда летят. Я закрыла блок, — отчитывалась доктор по телефону. — Да естественно, кому ты говоришь. Сидим тут тихо-спокойно».

— Где вы проходили санитарный контроль? В Шереметьево? А в Петербурге не проходили? — спрашивала врач.

— Только в Шереметьево. В Петербурге нас никто не проверял.

— У нас есть данные по всем пассажирам, которые проходили контроль в Пулково. К ним приходит врач, осматривает их на дому, спрашивает, есть ли жалобы на здоровье. И если есть — их из дома госпитализируют. А про вас мы не знали, нам ваши данные не передали. Вам надо было вызвать врача на дом.

По их словам, нужно было зарегистрировать меня в Санэпиднадзоре (вероятно, речь шла о Центре гигиены и эпидемиологии, подведомственном Роспотребнадзору) и сдать Бюро госпитализации. На часах около пяти вечера. Дозвониться до Санэпиднадзора оказалось невыполнимым квестом — на это ушло почти полчаса.

Потом позвонили в Бюро госпитализации — там сказали, что ехать будут долго.

— Так и умереть можно, пока ждешь, — вздыхали врачи. — Будем ждать до конца рабочего дня.

— У нас же есть спирт. Сказали, можно рот прополоскать. А я спросила: «А выплевывать надо»? — шутила врач.

«Из-за меня закрыли отделение», — написала я коллеге. «Может, из-за тебя закрыть Петербург?» — иронизировала она.

Доктора записывали больных, которые сидели со мной в одном коридоре, а заодно заполняли справки о собственном здоровье — как будто могли почувствовать симптомы болезни мгновенно.

Две маски спустя (примерно в 19:00) приехала фельдшер из бюро — деловая молчаливая женщина в голубом защитном костюме, маске, шапочке и перчатках. В больничном коридоре было пусто — дверь закрыли и перегородили скамейкой, на которой сидела сгорбившаяся уставшая бабушка с костыльком. Гардеробщица с округлившимися глазами подала мне куртку. Пациенты в поликлинике смотрели на меня как на человека, у которого по меньшей мере бубонная чума. Я машинально шагала, на ходу одеваясь. Но чувствовала себя неловко.

Забрать из дома вещи мне не разрешили. Фельдшер посадила меня в скорую и пристегнула ремнем. Минут пятнадцать мы ехали в темной и холодной машине и остановились возле Боткинской больницы, на Пискаревском, 49. Нас встретил мужчина в защитном костюме и маске, по комплекции напоминавший актера Моргунова. Мы поднялись куда-то, он открыл дверь с улицы — и мы вошли в палату.

— Ее — туда, — сказала медсестра и показала на заправленную койку. Они говорили обо мне так, словно меня в комнате не было.

— Ее — это меня? — спросила я.

— Ее — это вас, — засмеялась медсестра.

«С анализами все сложно»

Входа в палату два, и оба закрываются на магнитный замок. Окно из прочного стекла, без форточек. На столе заботливо оставили телефон психолога и свод правил — не материть врачей, не снимать их на видео и не спать в кровати с посетителями. При всем желании спать мне было бы не с кем, в двухместной палате я оказалась одна — это же карантин. Через пару дней стало тоскливо — очень не хватало завсегдатаев больниц — бабушек, которые спорят из-за Сталина, обсуждают внуков и учат варить «самый правильный» борщ.

А вообще палата оказалась на удивление комфортной — с холодильником, железным шкафом для вещей и столом. На тумбочке стоит электрический чайник. За дверью находится ванная комната: душ, раковина и унитаз, в диспенсере жидкое мыло, в углу туалетная бумага.

Хочу выразить отдельную благодарность проектировщику больницы. Спасибо большое, что вход в палату — через ванную и туалет. Пациентам очень приятно, что врачи или медсестры могут зайти, когда люди принимают душ или сидят на унитазе. Как говорится, у нас от вас секретов нет.

Первое, на что обращаешь внимание в палате, — это светящаяся дверца с ручкой в стене, напоминающая духовку. Она нужна, чтобы передавать еду и лекарства, не заходя в палату. В «духовку» для меня положили бутылку воды, тапочки, ночнушку из грубой ткани, белую с голубыми розами, и видавший виды халат. Что-то такое любила носить моя бабушка. На кровати лежали серая застиранная простыня, колючее одеяло в белом пододеяльнике и два белых полотенца.

Потом через окно в стене мне передали лоток с банками для анализов.

«Поставьте, пожалуйста, лоток на стол, а в две баночки мочу пописайте», — попросила медсестра.

Минут через двадцать позвонила сотрудник Петербургского центра гигиены и эпидемиологиии начала задавать вопросы о моем здоровье и поездке в Китай. «Я сдавала анализы в Шереметьево. Известны ли результаты?» — не выдержала я. «С анализами все сложно, они на руки не выдаются, они записываются в вашу историю болезни», — уклончиво ответила она.

Потом в палату зашел врач в защитном костюме. Он первым делом спросил, сказали ли мне в Шереметьево, когда будет результат анализа на коронавирус. Это начинало походить на дурную бесконечность.

Я рассказала ему о своей ситуации, и доктор понимающе развел руками: «Вы заложники обстоятельств, и мы заложники обстоятельств». Врач послушал мои легкие, посмотрел горло, сделал экспресс-тест на грипп. Тем же вечером у меня взяли анализы — на грипп, коронавирус и прочее. Мазки из горла и носа и целых девять пробирок крови.

Мне сказали, что анализ на коронавирус за все время в больнице берут три раза.

Во вторник в палату вкатили рентген-аппарат и прямо на кровати сделали снимок легких и рентген околоносовых пазух.

После обеда зазвонил телефон:

— Антонида, это дежурный доктор из поликлиники. Как вы там? Кровушку-то взяли?

— Взяли.

— И чего?

— Не говорят.

— А вы спросите, наши тоже интересуются.

В поликлинике переживали, есть ли у меня коронавирус — удивительное дело, врачам никто ничего не сообщил.

Через час ко мне пришла доктор:

Врач сказала, что снимок легких хороший, анализы тоже. Рентген околоносовых пазух показал синусит, это и могло стать причиной кашля. В больнице держать меня смысла нет, но из-за карантина придется остаться. Я снова спросила про анализы на коронавирус. По словам медика, материалы для исследования отправили в Роспотребнадзор на Оборонную (там находится Центр гигиены и эпидемиологии), в больницу результаты они не присылают — должны сообщить только в случае, если он положительный.

Прошло еще два дня. В четверг, 20 февраля, я спросила врача, ответственного за карантинных пациентов, есть ли результаты анализов на коронавирус. «Нет, мы все отправили в Роспотребнадзор, и они нам ничего не говорят», — сказал он.

В тот же день мне принесли постановление петербургского Роспотребнадзора о моей госпитализации и изоляции. Там было сказано, что неисполнение влечет «применение мер административного воздействия в порядке судебного производства».

Жизнь в аквариуме

Палата похожа на аквариум. Одно из окон выходит в коридор, и можно наблюдать, как мимо идут сотрудники больницы. Иногда они заглядывают в окно, и я чувствую себя как в шоу Трумана. В первый день в окно стучали медсестры и врачи, чтобы привлечь мое внимание и что-то передать. Дорогие золотые рыбки, клянусь, я больше никогда не буду стучать по стеклу аквариума. Я побывала на вашем месте и знаю, почему вас это нервировало. К счастью, сейчас в стекло больше не стучат и в аквариуме тишина.

Еду передают через дверцу, врачи и медсестры заходят в защитных костюмах (прочных белых или тонких голубых), словно космонавты. Два раза в день мне измеряют температуру. На подоконник поставили красный контейнер с обеззараживающей жидкостью, и в палате пахнет хлоркой.

К карантинным пациентам никого не пускают, но вещи передать разрешили — на второй день подруга принесла сумку с одеждой и ноутбуком.

Если не считать отвратительной соленой жидкой каши в первые дни по утрам, то кормят по больничным меркам вполне съедобно. На обед — суп и странного вида картошка с мясом или с котлетой или бигос, компот и хлеб, иногда салат. На ужин — овощное рагу или рыба с картошкой. В среду вечером даже принесли кефир.

У меня нет претензий к врачам и медсестрам — они делают свою работу, и делают ее хорошо. Условия в палате в разы лучше, чем в типичной российской больнице. Я понимаю, что карантин на 14 дней — это вынужденная мера, потому что столько длится инкубационный период болезни, и мне несложно провести это время взаперти. Хотя шансы на то, что у меня коронавирус, самые ничтожные, я все равно не хочу рисковать чужим здоровьем.

Но у меня есть вопросы к Роспотребнадзору (и не только к петербургскому). Сколько дней делаются анализы на вирус и где результаты? Почему вы не информируете врачей? Кто отвечает за передачу данных о пассажирах, которые прилетели из Китая через Москву и что там вообще делают с анкетами? Почему в Шереметьево пассажирам не говорят, как они должны поступить, если вдруг обнаружат у себя симптомы?

В Боткина мне сказали, что дни карантина теперь отсчитываются с момента прилета в Россию. Это значит, что срок моего заключения с 14 дней сократится до 12. Если повезет, меня выпишут 28 февраля. Но с нашим Роспотребнадзором я почему-то в это не верю.