У каждого ввода есть вывод

Советское руководство послало «ограниченный контингент» в Афганистан от страха перед проникновением исламского радикализма в слабое подбрюшье Средней Азии, Белый Дом пошел на Кабул из-за мести за 11-е сентября. И обе сверхдержавы были совершенно не подготовлены к этой войне: не знали менталитета народов Афганистана и не знали, как воевать в этой «геологически сложной» стране.

В самом начале, во время моих поездок в Афганистан вместе с миссиями организации «Врачей Мира» (Medecins du Monde), я видел растерянность и неопытность советских войск. Читаю «Афганское досье», опубликованное 9 декабря в газете Washigton Post, и вижу, что Правительство Соединенных Штатов, от Буша младшего до Обамы и Трампа все 18 лет войны в Афганистане делают ровно то же самое, что и советская номенклатура за 10 лет войны — врет своему народу.

График вывода советских войск, который начался 15 мая 1988 года и длился 9 месяцев, был установлен в Женевских соглашениях, подписанных 14 апреля того же года официальным правительством Афганистана, Пакистаном, Советским Союзом и Соединенными Штатами. Очевидны две пары: Москва – Кабул и Вашингтон – Исламабад. Не было подписи одной из двух главных сторон войны — сил афганского сопротивления, моджахедов. Но в действительности их слово под соглашениями было, просто мало кто об этом знает, а мне пришлось стать участником параллельных тайных переговоров. Я впервые публично рассказываю об этом.

Шла пятая неделя переговоров в Женеве. В начале марта 1988 года я передавал из Швейцарии репортажи для радио «Свобода» о бесконечных дипломатических раундах между делегациями Кабула и Исламабада в штаб-квартире ООН. Ни одной значимой новости за эти недели от официальных представителей делегаций не появилось. Все мы понимали, что настоящие переговоры ведутся совсем не здесь. А здесь, во дворце Наций, уже почти месяц делегации Кабула и Исламабада сидели в разных залах и через Диего Кордовеса — заместителя Генерального Секретаря ООН — перекидывались своими условиями. За все это время обе делегации так ни разу и не встретились. В течение дня Диего Кордовес фланировал от афганцев к пакистанцам и обратно, передавая требования одних другим. Но это были больше «хождения по мукам». Обе стороны отказывались подписывать любые соглашения. У каждой делегации был свой Большой Брат. У Кабула — Москва, у Исламабада — Вашингтон. СССР и Соединенные Штаты официально выступали посредниками в переговорах, но своих явных позиций не обозначали.

За полтора года до этих событий, в июле 86-го, The New York Times опубликовала громкое выступление Михаила Горбачева во Владивостоке о намерении СССР вывести шесть советских полков из Афганистана до конца года. Мои источники в Вашингтоне рассказывали, что как только Горбачев стал Генеральным Секретарем ЦК КПСС в 1985 году, он выдвинул ультиматум генералам: либо за полтора года вы подавляете сопротивление моджахедов, либо мы выводим войска.

Должен сказать, что к весне 86-го года военная ситуация в горах реально переломилась в пользу советских войск. Если в начале войны они шли в атаку в горах снизу вверх, то к тому времени советский десант стал высаживаться на господствующие высоты и атаковать сверху вниз. И это по-настоящему меняло ход войны. За 30 дней пребывания в горах с моджахедами весной 86-го года я стал свидетелем 19 точечных атак десанта и штурмовой авиации. Раньше такого не было. Но тут Соединенные Штаты решили снабдить моджахедов суперсовременными ракетами класса «земля-воздух» «Стингер», которые сбивали вертолеты еще на подлете. Опять равновесие качнулось в пользу сопротивления. Война заходила в бессмысленный кровавый тупик. А Горбачеву нужны были нормальные отношения с Западом, в основном, с Америкой. И он вопреки воле многих генералов пошел на Женевские переговоры.

Во время тех долгих переговоров в 88-м году помощником Диего Кордовеса работал итальянец Джан Доменико Пико. Он — итальянец и я — итальянец, конечно, мы быстро нашли общий язык. Но чаще всего это он спрашивал у меня в кафетерии Дворца Наций, нет ли новостей хоть с какой-нибудь стороны. Он знал, что у меня были источники в Госдепе и в Пентагоне и читал мои репортажи с войны в Афганистане в американском Newsweek и ведущих европейских изданиях. Если какие-то отклики на переговоры в Женеве я еще мог пересказать, то реакции от полевых командиров не было и быть не могло. Их не пригласили на переговоры, это их оскорбило, и они эти переговоры игнорировали.

В одно весеннее утро Джан Доменико стремительно вошел в кафе Дворца Наций и направился ко мне:

— Заместитель Генерального Секретаря хочет встретиться с тобой.

Мы зашли в кабинет к Кордовесу. 53-летний дипломат секунду посмотрел на меня, словно еще раз оценивал, может ли он доверять журналисту. И пошел с места в карьер:

— Савик, Вы, конечно, знаете, что Кабул ни шага не делает без согласования с Кремлем?

Я в ответ кивнул.

Я опять кивнул.

— Горбачев поставил нам условие: он готов вывести войска из Афганистана. Но он требует от ООН гарантию, чтобы ни один советский солдат не был убит во время вывода. И как же сделать, чтобы моджахеды не стреляли? Вы ведь знаете командиров, кто мог бы гарантировать нам это?

Требование мне показалось невыполнимым. Как такое можно гарантировать в Афганистане, где уже 8 лет идет кровопролитие? Большую часть страны контролируют десятки полевых командиров без единого центра управления.

Единственный человек, которому я мог передать условие Горбачева, был мой друг — лидер сопротивления в Кабуле, Абдул Хак Амири. Он единственный среди командиров знал, что я из еврейской семьи, и что я — выходец из Советского Союза. Если бы не он, меня давно бы уже не было в живых: сколько раз я попадал в передряги, и он всегда приходил на помощь.

— Я честно не знаю, как это сделать, — отвечаю я Кордовесу, — но у меня есть знакомые в сопротивлении. Я позвоню им, попробую что-то предпринять.

— Попробуй. Генеральному Секретарю (Перес де Куэльяр, генеральный секретарь ООН — Ред.) надо было бы встретиться с одним из влиятельных полевых командиром и понять, возможно ли вообще выполнить условие Горбачева.

Я вернулся в свой номер в гостинице и позвонил в штаб-квартиру Абдул Хака Пешаваре. Мне повезло, он был на месте, обычно весной он уходил в горы. Об условии Горбачева я ему говорить не стал, сказал только, что с ним хочет встретиться Генеральный Секретарь ООН в Нью-Йорке, это важно. Абдул Хак мне поверил:

— Я прилечу, но только инкогнито, на самолете ООН, который они могут прислать, куда им удобнее — в Пешавар или в Исламабад. Никаких виз. Никаких штампов в паспорте.

Так я стал «связным» в секретных переговорах. Я передал Джан Доменико наш разговор с Абдул Хаком. И через несколько дней самолет ООН прилетел в Пешавар.

Через неделю Абдул Хак сам позвонил мне:

— Срочно прилетай. По телефону говорить не могу.

Чтобы не объяснять своему начальству «Радио Свобода», зачем мне нужна командировка в Пакистан, я сказал, что еду в Пешавар узнать о том, что происходит в афганских горах во время затянувшихся женевских переговоров.

Абдул Хак рассказал мне о своей встрече с Пересом де Куэльяром.

Мой друг был готов выполнить требование Горбачева, но за других он ручаться не мог:

— Я разослал письма главным командирам всех семи партий и предложил встретиться в горах Логара. Попробую с ними поговорить.

Гонцы с письмами Абдул Хака отправились в долины пешком, до командиров доберутся через неделю в лучшем случае, еще столько же времени уйдет на обратный путь. Я понимал, что реальный ответ для Переса де Куэльяра будет недели через три. Я вернулся в Женеву, чтобы продолжить освещение переговоров, на которых по-прежнему ничего не происходило.

Наконец, Абдул Хак позвонил мне: прилетай, будет джирга. Я понял с полуслова — ему удалось собрать командиров на совет.

Ахмад Шах Масуд, Гульбеддин Хекматияр, Абдул Хак, Измаил Хан — это те, которых я знал, и еще полтора десятка больших полевых командиров. Я был единственным иностранцем на этом буквально саммите (summit — (англ.) вершина, встреча в верхах— Ред.).

Даже спустя тридцать лет я помню ту страшную головную боль, мне казалось, что голова разбивается на осколки. Наверное, мы слишком быстро поднялись в горы. Сначала нас долго везли на джипах вверх, а потом еще часа два мы восходили по еле заметным тропам. Наконец, добрались в лагерь моджахедов. Думаю, было не меньше четырех тысяч метров над уровнем моря.

В центре лагеря стоял огромный шатер, там собирались командиры. По периметру были установлены палатки поменьше, в которых мы ночевали.

На рассвете, совершив молитву, моджахеды собрались в шатре и уселись на коврах. Каждому принесли по чайнику с чашкой. Абдул Хак тихо сказал мне:

— У тебя ровно минута.

С помощью местного переводчика я обратился к ним на английском:

— Для того, чтобы были выведены советские войска из Афганистана от вас нужна гарантия, что при выводе не будет ни одного убитого советского солдата. Иначе вывода не будет.

Моя речь уложилась в 15 секунд. Меня попросили выйти из палатки. Голова болела ужасно. Я собирался так быстро, что впервые не захватил с собой аспирин. Два года во время экспедиций с «Врачами Мира» мы привозили с собой десятки килограммов этих таблеток в Афганистан.

В перерывах между совещаниями я записывал интервью со всеми большими афганскими командирами. Надеюсь, в архивах радио «Свобода» до сих пор хранятся эти записи. Конечно, о причине этого саммита я говорить не мог. Сегодня я очень хотел бы послушать их еще раз.

К концу второго дня Абдул Хак передал мне решение командиров: они сделают все для того, чтобы обеспечить безопасность советских солдат во время вывода. Гарантировать сто процентов не могут, потому что вдоль дороги есть неподконтрольные им группы, но все здесь собравшиеся берут на себя обязательство, что не будут препятствовать выводу советских войск. Они не будут мстить, они не будут стрелять во время всего периода вывода. Это их слово.

— Возвращайся в Женеву и передай Кордовесу наше согласие, — сказал мне Абдул Хак.

— Я?

— А кто еще? Другого варианта нет.

— Но как я докажу ООН вашу гарантию?

— А ты им просто расскажи все, что видел. Ты с нами со всеми разговаривал. Мы тебе доверяем. Ты ему скажешь, что мы гарантируем и все.

Ошалевший от всего произошедшего, я вернулся в Женеву. Диего Кордовес встретил меня все в том же сером костюме и голубой рубашке с желтым галстуком. Было ощущение, что он и не уходил все это время домой. Я передал ему и Джан Доменико Пико обещание афганских командиров. И получил встречный вопрос:

— А на какой период они прекратят обстрелы?

— Точный срок мы не обсуждали. Но

Как шли в дальнейшем переговоры между Генеральным Секретарем ООН, Горбачевым и лидерами афганского сопротивления я не знаю, но через неделю после моего разговора с Диего Кордовесом официальные делегации Афганистана, Пакистана, СССР и США подписали Женевские соглашения. В них был указан график вывода советских войск из Афганистана в течение 9 месяцев, с 15 мая 1988 по 15 февраля 1989.

Моджахеды сдержали свое слово. По всей трассе Кабул–Термез они выставили охранные посты, по воспоминаниям советских военных, им в спину не прозвучало ни одного выстрела.

Советский Союз свое обещание не сдержал.

23 января 1989 года на кишлаки вдоль дороги вывода войск обрушился «Тайфун». Это была последняя «доблестная» операция Генерального штаба Советской армии. Авиаудары и огонь «Ураганов», «Градов», «Гиацинтов», «Буратино» уничтожили больше тысячи жителей. В Генштабе уверяли, что удар спровоцировали сами моджахеды, но советские военные, бывшие там, свидетельствуют — операция была спланирована заранее: «…местные жители, выходившие из района боевых действий, молча вынесли и уложили вдоль магистрали тела убитых в результате огневых ударов…»( Александр Ляховский, генерал-майор, помощник руководителя оперативной группы Минобороны СССР).

Думаю, что это была провокация со стороны тех военачальников, которые были против признания поражения и вывода войск. Командиры моджахедов на провокацию не поддались.

В феврале 2004 года Руслан Аушев вручил мне медаль в честь 15-летия вывода советских войск из Афганистана. Может, я ее и заслужил.