Гегемон в отставке

После развала Советского Союза значительная часть американской аналитической элиты согласилась с тезисом профессора Френсиса Фукуямы в том, что движущей силой истории является конфликт идеологий. Социал-коммунистическая концепция оставалась единственным барьером на пути к глобальному триумфу капитал-демократической модели.

Действительно, в классической интерпретации под холодной войной принято понимать столкновение двух мировоззренческих философий под предводительством двух сверхдержав — Соединенных Штатов и СССР. Распад последнего был расценен как конец истории, ведь с кончиной коммунизма завершился мировой конфликт идеологий, а новая цель Америки — способствовать распространению идей рыночной экономики, укреплению международных институтов и фундаментальных прав человека.

Традиционалист-реалист Джордж Буш-старший, прошедший через все этапы политического взросления — конгрессмен, представитель в ООН, глава Национального Республиканского комитета, посол в Китае, директор ЦРУ и вице-президент — просидел в Овальном кабинете всего один срок и неожиданно для многих проиграл выборы 1992 года ничем не примечательному Биллу Клинтону. Это событие, возможно, стало более значимым для условных «фукуямистов», чем тот же распад Советов.

По мнению неовильсонианцев (либеральные демократы), изменилась внутренняя конфигурация, и американцы впервые в истории отдали предпочтение кандидату, который не вписывался в традиционное представление о том, каким должен быть президент страны. Клинтон не служил в армии и был ярким представителем движения хиппи, высшее образование получал не в Штатах, а в британском Оксфорде и верил, что любой этнополитический конфликт может быть разрешен, если будут созданы соответствующие социальные и экономические условия для демократизации воюющих стран.

Прохождение через армию было важным условием для успеха любой избирательной кампании в условиях холодной войны, ведь президент — это Верховный главнокомандующий. Это негласное правило распространялось на обе партии, поэтому даже демократы-президенты того периода — Гарри Трумэн, Джон Кеннеди, Линдон Джонсон и Джимми Картер — служили и имели воинские звания.

Все остальные теории были отодвинуты на второй план, включая «столкновение цивилизаций», которую выдвинул Самюэль Хантингтон в ответ своему бывшему ученику Фукуяме. Реалисты и геополитики типа Генри Киссинджера и Збигнева Бжезинского перестали играть существенную роль в процессе выработки и реализации международной политики.

Именно эта «ловушка Фукуямы» создала условия, которые завели мир в стадию сложной неопределенности и, как следствие, привели к возвращению геополитики. Неовильсонианцы верили в исключительную миссию Соединенных Штатов как безусловного лидера свободного мира и защитника сил, заинтересованных в преобразовании своих стран по американскому образцу. С этой позиции Америка должна сохранять гегемонию, дабы предотвратить попытки проигравших взять реванш, а также не допустить возрождения старых идеологий, особенно национализма.

Однако вера в успешность этой цели каждый раз разбивалась об стену бессмертного макиавеллизма. Затеянные переговоры между Израилем и Палестиной в Осло в конечном итоге завершились не только убийством премьер-министра Ицхака Рабина, но и привели к еще большим проблемам и неопределенности, создав множество новых фобий у обеих сторон. Позже администрация Клинтона не смогла внятно объяснить безразличие к геноциду в Руанде, а вспыхнувшие конфликты в Югославии и Ольстере не оставили камня на камне от неолиберального романтизма. К каждому кейсу использовались различные подходы, но реализм и геополитика вернулись в процесс принятия решений.

В случае с Югославией неолиберализм оправдал применение силы как средство принуждения к миру. И сторонники этого подхода старались объяснить, почему теория, отвергающая войну и насилие как инструменты внешней политики, все же использует типичные геополитические элементы hard power. Они всего лишь изменили целеполагание: геополитики используют силу для устрашения, запугивания и завоевания, а либеральная демократия говорит об интервенции как способе предотвращения гуманитарной катастрофы.

Правда, в североирландском конфликте Клинтон принимал решение как реалист. Не желая портить отношения с ирландским католическим лобби в Америке, которое на тот момент было широко представлено в партийной элите и имело серьезное влияние в сенате (Тед Кеннеди, Джо Байден и Джон Керри), президент старательно симпатизировал ирландцам. С его стороны уже не звучали громкие обвинения в их адрес в радикальном национализме, что было характерно его риторике по отношению к ближневосточному и югославскому кейсам. В большую политику вернулись и группы влияния, действия которых Клинтон пытался ограничить новыми законодательными актами.

Фактически в еще одном из сложнейших конфликтов современности — карабахско-азербайджанском — теория демократического мира отступила перед реализмом и геополитикой. Иными словами, новая идеология, которая должна была стать надеждой на грядущую победу общечеловеческих ценностей над политической выгодой, полностью провалилась и была превращена в один из конъюнктурных инструментов реалполитик.

Концепция гуманитарной интервенции, или «добро должно быть с кулаками», в будущем активно использовалась неоконсервативными ястребами в администрации Джорджа Буша-младшего для объяснения совершенно безосновательного военного вторжения в Ирак. Попытки Обамы вернуться к забытой мечте с лозунгом Yes, We Сan ознаменовались очередными разочарованиями: от перезагрузки с Россией до санкционной политики, разжигание еще больших пожаров на Ближнем Востоке, многочисленные скандалы о незаконных прослушиваниях, нерешенная проблема тюрьмы Гуантанамо и т.д. Некачественной геополитики было так много, что Генри Киссинджер предупредил о возможном перенапряжении сил со всеми вытекающими последствиями.

Выборы 2016 года стали внутренним звонком отхода от той модели американской мечты, которую уверенно продвигали неовильсонианцы. Оказалось, что большинство американцев не готовы жертвовать «своим», национальным ради общечеловеческого.

Это событие можно смело поставить в один ряд с Войной за независимость, учитывая крутость и резкость разворота Соединенных Штатов.

Сегодня идет внутренний процесс перегруппировки различных сил и осмысления дальнейших планов Америки в глобальном масштабе. Неоджексонианская администрация Трампа, в отличие от предыдущих, пытается вести себя рационально и выстраивать международную политику, опираясь на адекватное восприятие собственных ресурсов и потенциальных последствий тех или иных решений. Насколько качественно удается имплементировать эти решения — отдельный вопрос, но смену мотивов их принятия уже можно считать большим успехом.

Внутренняя борьба отдельных групп влияния только начинается, поэтому пока нельзя говорить о том, что произошел окончательный поворот от неовильсонианства (неолиберализма) к неоджексонианству (национализму). Однако в случае победы последних можно рассчитывать хотя бы на серьезные дискуссии великих держав о необходимости формирования новой системы международных отношений. Вашингтонские реалисты осознают важность этого процесса, понимая ограниченность своих возможностей для сохранения статуса гегемона в долгосрочной перспективе.

Да и подобная задача давно потеряла всякую целесообразность: мир не стал более безопасным, конфликты приобретают иные форматы, а число новых вызовов и угроз растет в геометрической прогрессии. В среднесрочном отрезке времени необходимо хотя бы преодолеть системные разногласия между великими державами.

Наиболее оптимальной для всех сторон может стать модель, основанная на фундаментальных принципах прошлых систем: уважение суверенитета и невмешательство во внутренние дела друг друга (Вестфальская), баланс сил (Венская), разделение зон влияния и ответственности (Ялтинско-Потсдамская). Альтернатива — дальнейшее усугубление конфликтности, ведь очевидно, что на данный момент география, реализм, специфизм, национализм и эгоизм уложили теорию демократического мира на лопатки, в том числе и в Соединенных Штатах.