Правда в окончательной редакции

Россий всегда было несколько. И сегодня тоже: одна страна живет в телевизоре, другая — в Сети. В первой решаются глобальные вопросы — пускать или не пускать Софию Ротару на «Песню года»? Во второй расцветает новая документалистика. В первой упразднены все жанры, кроме Украины с Америкой, которые уже давно сами по себе превратились в жанр. Вторая, напротив, вдохновенно экспериментирует с форматами, исследующими духовное состояние державы на пути к бездне.

Осторожной попыткой остановки в этом неуклонном движении стал разговор Юмашева с Познером. Он взбудоражил сетевую общественность еще на стадии анонсов, окруженных легким флером тайны. Идея принадлежала Юмашеву, пребывающему последние лет двадцать в тени. Он выбрал в собеседники Познера, чье имя гарантирует успех. Назначил место встречи — Ельцин-центр. Обозначил тему: как Путин пришел к власти? Истину в последней инстанции обещала не только высота замысла, но и прямой эфир.

Тут-то и началось самое интересное. Армия диванных толмачей, привычно вылавливая блох в любом тексте и контексте, незамедлительно вынесла вердикт: в преддверии транзита власти Валентин Борисович, один из ваятелей прежнего транзита, решил напомнить о себе. Радость близких ассоциаций — не самый надежный инструмент аналитики. Тут следует брать выше: Валентин Борисович замахнулся на окончательную редакцию важнейших страниц новейшей русской истории. Он прямо так и сказал: «Важно зафиксировать правду».

Меня блохи не волнуют, хотя их, скрытых и явных, было немало. Волнует другое — вечная жажда окончательных редакций.

Похоже, формуле Мединского «История под заказ» обеспечено бессмертие. И на сей раз зрители получили бесценную возможность оказаться в ядре мифа животворящего. Исследуя подробности прихода к власти Путина, Юмашев лепит не биографию, скорее агиографию. Владимир Владимирович безгрешен. Обладает талантами организатора и мыслителя. Никогда не делает ошибок. В Путине, как в графе Толстом, каждый видел что-то свое. Порядочен и душевно чистоплотен — отказался следить за агентом Госдепа Явлинским, когда его о том попросил сам Примаков.

Познер, придавленный грандиозностью своей миссии, по большей части молчал. Встрепенулся лишь тогда, когда назрел вопрос о принадлежности преемника к КГБ. Тут Юмашев воссиял: это, оказывается, скорее знак качества, чем знак беды. Вот и нынешний глава фонда Ельцина родом из КГБ. И вообще, Ельцин полюбил преемника как сына, а сына просто любят — без обсуждения и осуждения. Любой судьбоносный разговор теперь не описывает реальность, а превращается в ритуал или даже обряд. Важен не смысл, а сами говорящие, помещенные в определенное место и время действия.

Юмашев избрал амплуа Степана Трофимовича Верховенского, защищающего «принсипы и Венеру Милосскую». Познер был органичен в традиционной роли мудрого наблюдателя эпохи. Так бы эта благодать и длилась, если бы из зала не раздался вопрос об очередном сроке Путина. «Мы ушли от темы», — молвил Валентин Борисович, но, взяв себя в руки, принялся охотно трактовать будущее. И в этом будущем с зоркостью героя восьмого сезона «Битвы экстрасенсов» он разглядел главное:

Сидя в ядре своего мифа, Юмашев спешил развеять другие мифы. Главный из них, конечно, связан с Семьей; с ролью серого кардинала самого бенефицианта (зять Ельцина был главой администрации первого президента России); с неожиданным (зловещим) переосмыслением благородного статуса Примакова. Тот, оказывается, в бытность премьер-министра хотел дважды уволить Путина с поста главы ФСБ. Хотелось бы, конечно, узнать, а почему откровения случились сегодня, а, скажем, не 10 лет назад, но на риторические вопросы нет ответов. Юмашев аккуратно вписался в актуальную стилистику, сформулированную другим мыслителем: «Нет Путина — нет России». Только однажды он дал сбой — когда заговорил о личном: «К счастью для меня, Владимир Владимирович продолжает со мной встречаться. Мне было бы грустно, если бы этого не было».

Итак, новая глава будущего учебника почти готова. Можно пускать в тираж. Она не лучше и не хуже других. Пока мемуаристы не обретут свободу видеть суть, а не версию сути, Юмашев не останется в одиночестве.

Любопытно, что первая ласточка новейших переписываний в девяностые прошелестела, можно сказать, именно здесь, в Екатеринбурге. В названии своего блокбастера о жизни и особенно смерти Николая II, расстрелянного в доме Ипатьева, Эдвард Радзинский изменил одну букву: «Господи… спаси и усмири Россию». Он процитировал строчку из дневника императора, в которой было сказано «умири», а не «усмири». Одна буква полностью извратила смысл. Главный человек России молился о мире, а не о крови.