Дело о мертвом зубе

О деле Михала Цакунова «Новая» рассказывала в мае 2018 года. По мнению следствия, 5 мая, во время задержания на акции «Он нам не царь» на Марсовом поле в Петербурге, Цакунов выбил зуб полицейскому Александру Сухарукову. Молодому человеку вменяли ч. 2 ст. 318 (насилие, опасное для здоровья и жизни), которая предусматривает до 10 лет тюрьмы. После того как адвокаты Герман Параничев и Павел Ясман доказали, что зуб на момент задержания был уже мертвым (из него был удален нерв), суд переквалифицировал обвинение на более мягкое — ч. 1 ст. 318 — насилие, не опасное для здоровья, и Цакунова выпустили на волю. 20 мая Дзержинский суд признал его виновным и назначил штраф в 100 тысяч рублей, от уплаты которого тут же освободил — зачли год в СИЗО. Также его обязали выплатить 26 110 рублей компенсации Сухарукову на лечение.

Адвокаты подали апелляцию в горсуд, и 17 сентября коллегия из трех судей признала, что не видит состава преступления в действиях Цакунова. Его оправдали и признали право на реабилитацию.

Михаил не жаждет реванша, он вообще предпочел бы не светиться, уехать, исчезнуть, потому что боится, что они придумают новую ложь.

Год без десяти дней Цакунов просидел сначала в СИЗО № 4 на Академика Лебедева, потом в Новых Крестах. До ареста у него был заработок, позволяющий снимать квартиру и обеспечивать любимую девушку, которой он собирался сделать предложение. После выхода из тюрьмы — ни работы, ни жилья, ни девушки. Молодой человек снял комнату с тараканами в коммуналке, устроился в колл-центр на низкооплачиваемую должность, в свободное время пишет стихи и читает их на поэтических вечерах.

У Михаила правильная речь и приятный голос. Он говорит спокойно, лишь иногда усмехается какой-то очевидной глупости. Про девушку, которая его бросила пока он сидел, про полицейского, который его посадил ни за что, про убийц, к которым его подселили в качестве наказания в СИЗО, он вспоминает почти без эмоций, как будто это было не с ним.

«Я сначала подумал, что они шутят»

То, что он не выбивал никому зуб, понимал с момента задержания. Понимали это все, кто смотрел видеозапись, на которой зафиксирован момент задержания: как на парня налетают пятеро полицейских, валят его на землю и уносят, держа за руки за ноги. Единственной увидевшей противоположное — нападение Михаила на полицейского — была следователь Хакимова, которая и вела это дело. Она настаивала на том, что подследственный, имея злой умысел, нанес акцентированный удар полицейскому, что привело к «экстракции 22-го зуба», и убедила в этом судью. Видеозапись, на которой нет ни удара, ни сопротивления со стороны молодого человека, прилагалась стороной обвинения в качестве «доказательства» вины подсудимого. Того сразу посадили в СИЗО как опасного преступника.

«Я знал, как закрывают по 318-й статье на митингах, — говорит Михаил. — Но когда мне сказали, что я сотруднику полиции выбил зуб, подумал, что они шутят. А когда привезли в СК на допрос, понял, что все серьезно: просто так в Следственный комитет не возят».

В соцсетях под каким-то постом в паблике Навального успел написать: «Мне пытаются пришить статью, нужна помощь». Откуда пришла поддержка, не знает, но у него появился адвокат Герман Параничев, позднее к нему присоединился Павел Ясман.

Показательный суд

У Михаила сразу появилось ощущение, что судья даже не пытается разобраться в его деле.

«Все наши ходатайства отклоняли, а ходатайства со стороны обвинения поддерживались, — говорит он. — Если свидетель обвинения что-то забывал или у него были несовпадения в показаниях, прокурор подсказывал: «Ну вы, наверное, забыли, не помните, столько времени прошло». А если я где-то что-то случайно не так говорил — за это сразу цеплялись».

Молодой человек вспоминает смешные, на его взгляд, формулировки обвинения: «Они говорили, что у меня деформация моральных ценностей. Я никакой психологической экспертизы не проходил, как они определили, что у меня деформация?

«Видеозапись использовали в суде как доказательство моей вины», — рассказывает Цакунов. — Якобы я нанес удар в ту долю секунды, когда обзор перекрыл фонарный столб».

В момент задержания Михаил, естественно, не запомнил лиц полицейских, тем более они были в шлемах. Позже в отделение пришел Александр Сухаруков и объявил, что ему выбили зуб. «Я помню его с момента, когда он показывал своим коллегам — мол, смотрите, зуба нет, — вспоминает Цакунов. — Думаю, он умышленно это произнес так громко, чтобы я слышал».

Доказательств, что зуб был на месте до митинга и задержания, полицейский не предоставил. Но судья и не спрашивал об этом.

«Понятно, что это было показательное наказание: не ходите на митинги. Но как именно он дошел до мысли о зубе?! — хмыкает Михаил. — Возможно, зуб выпал раньше, в бытовых условиях, и это обстоятельство решили использовать».

Заседания — это тяжело

Каждый выезд на заседания — а их было около 20 — Михаил вспоминает с ужасом: «Я переносил их тяжело, особенно когда они шли несколько дней подряд. В пять утра встаешь, сначала тебя ведут в специальную комнату в боксе, где человек 20–25 стоят на 15 квадратах и все курят одновременно. Там можно было ждать часа четыре. Потом сажают всех в автозак и часа 2–2,5 развозят по судам. Там тоже мало места и специально ноги нужно ставить и меняться, чтобы чуть комфортнее было ехать. В автозаке душно летом и холодно зимой. В суде ты сидишь в боксе — ждешь, когда заседание начнется. После заседания опять в бокс, в автозак — дорога домой занимает до пяти часов. Однажды в минус тридцать машина сломалась, всех вывели на улицу и лицом в снег уложили, и они так несколько часов лежали. В камеру возвращаешься к часу, а то и к трем ночи. Четыре часа спишь и утром снова в суд».

Но поездки в суд и встречи с адвокатом были чуть ли не единственным развлечением. Родные его не навещали, они живут на Урале, очень небогато и не могут приехать.

Было в СИЗО и радостное событие: свадьба с Настей. Миша хотел сделать ей предложение еще до злосчастного митинга, но получилось только в СИЗО — хорошо, что судья разрешила. «Нам дали возможность минут десять побыть вместе, обняться. Отчасти мы для этой встречи и расписались — иначе никак».

Но Настя, которая плакала все заседания, с которой они вместе снимали квартиру и с которой когда-то вместе приехали в Петербург из Шадринска, не дождалась его. Встретила новую любовь. Поэтому, выйдя из тюрьмы, он сразу оформил развод.

Когда СИЗО № 4 на Академика Лебедева закрыли, заключенных перевезли в Новые Кресты в Колпино. Условия в камерах здесь были лучше: новые матрасы, закрытый туалет, но в целом жизнь на новом месте стала невыносимее.

Михаил рассказывает, что в Крестах сигареты не ломали, было проще получить продукты. Он попал в камеру к черным риелторам и коммерсантам: у них был и холодильник, и телевизор, разрешали даже готовить с помощью кипятильника. Общий язык с сокамерниками нашел легко. День проходил однообразно: утром поверка, потом прогулка, днем сериалы по телевизору, вечером книги. И книги на Лебедева было проще добыть, чем в Новых Крестах: «В Колпино в библиотеке есть только «Семь заветов Ильича» и книги про СССР и коммунизм, все интересное быстро разбирается, а на Лебедева можно было посылкой книги заказать».

Прочитал за 11 месяцев много: «Одиссею Капитана Блада» Сабатини, почти все произведения Сомерсета Моэма, Кастанеду, Говарда Ларкрафта, говорит, что чтение в тюрьме — единственное развлечение.

Сокамерники, узнав, за что сидит парень, реагировали по-разному, но в основном пеняли, что сам виноват:

Больше всего в СИЗО не хватало человеческого общения. «Там все маски носят, чтобы соответствовать тюремным стандартам, — рассказывает Миша. — Здесь лучше не раскрываться, помалкивать — потом спросить могут».

Не хватало неба — жизнь в четырех стенах влияет и на психику, и на зрение. «У тех, кто по пять лет в СИЗО сидит, зрение садится, потому что вдаль не смотрят», — говорит молодой человек.

Ему писали письма — журналисты, сочувствующие, друзья. Писали не только из России. Это была в основном односторонняя переписка, но и она была большой поддержкой. Раздавали письма два раза в неделю. И ты ждешь — хоть бы сегодня пришло. А придет ли вообще? Бывает, три недели никто не пишет — совсем грустно становится.

Лишь бы не в тюрьму

Свой 26-й день рождения Цакунов тоже отметил за решеткой. Этот день не отличался от других. Разве что родители вложили в посылку больше сладостей и умудрились передать бутылку кока-колы.

Михаил говорит, что, выйдя из СИЗО, понял, как многое не ценил раньше и вместе с тем стал меньше бояться вещей, которые могут кардинально изменить жизнь к худшему: «Лишь бы не в тюрьму. Нет ничего хуже тюрьмы».

До митинга молодой человек работал в службе доставки «Достаевский» специалистом по аудиту — контролировал диспетчеров. Зарабатывал около 40 тысяч в месяц. После тюрьмы, забрав вещи у друзей, смог найти работу только диспетчером. Нынешней зарплаты не хватает на оплату даже комнаты в коммуналке, он снова ищет работу: «Из «Достаевского» меня уволили и назад не взяли: сказали, что те, кто имеет проблемы с законом, им не нужны».

«Прошло четыре месяца после СИЗО, а я не могу восстановить свою жизнь. — Голос Михаила становится грустным. — Но я начал писать стихи, пытаюсь положить их на музыку, хожу на поэтические вечера».

В день, когда с него сняли все обвинения, в суд пришел полицейский Сухаруков. Михаил боится, что тот захочет ему отомстить. «Во время заседания, при установлении личности, судья спросил мой адрес, — рассказывает он. — Тот полицейский его услышал. И когда меня оправдали, я вышел из зала суда, рядом как раз шли следователь, потерпевший полицейский и его коллега. Все трое так на меня смотрели, что мне жутко стало. Когда я приехал домой с другом, то попросил его: зайди первым в парадную, посмотри, там нормально все? Я выхожу из дома с мыслью: а домой-то я вернусь? Вдруг докопаются до какого-нибудь интервью, найдут там фразу. Я понимаю, смысла фильтровать что-то особо нет, потому что, если захотят, все равно что-нибудь выдумают. Этого я и боюсь».

Михаил говорит, что хочет сделать загранпаспорт и поехать в Грузию — туда виза не нужна, да и люди там хорошие: «Я «Орел и Решка» смотрел. Там неплохо!»

Его родители живут в Шадринске. Удивился, что они не рассердились, когда узнали про арест и статью обвинения: «Они у меня из тех, кого называют «ватниками». Они мне раньше говорили: «Не ходи на митинги, тебя посадят». Я думал, они сразу скажут: ну вот, доигрался, но нет. Они даже начали пользоваться интернетом, новости читать. У меня сейчас новая социальная функция появилась: когда я незнакомому или знакомому рассказываю свою историю, они говорят: «Блин, я думал, за митинги десять суток дают, не знал, что такое бывает». Грубо говоря, я своей историей информирую людей о том, что в нашей стране происходит».

Михаил решил пока не рисковать: вместо митингов ходит на поэтические вечера, ищет хорошую работу и пытается найти почву под ногами: «Меня корежит, что я до сих пор не могу встать полностью на ноги. Что все не так, что я сам виноват».

Он не хочет подавать иск о клевете к Александру Сухарукову: «Это очень сложно, я думаю, карма сама все сделает». Судьи, снявшие с него обвинения, сообщили, что у него есть право на реабилитацию. Иными словами, государство может возместить ему отнятый из жизни год, его материальные и моральные страдания.

По словам его адвоката Германа Параничева, в России суммы подобных компенсаций очень низкие: от нескольких тысяч до 200–300 тысяч рублей. Но даже этому Михаил будет рад. «Мне сейчас нужны деньги, и это не из корыстных целей, — он как будто оправдывается. — Получается, что это справедливо, потому что я пострадал ни за что».