По текстам Емелина можно изучать историю постсоветской России. День за днем он фиксирует в стихах плохие и хорошие новости. Уродливые законы, митинги, задержания, безудержный политический балаган. Читают его взахлеб, постят в фейсбуке, цитируют в застольном угаре. И в этом смысле он, конечно, поэт народный типа Есенина. Только раньше писал смешно, а теперь почитаешь — хочется сжать кепку, махнуть рукой, сказать: «Пропала жизнь!» и упасть головой на стол.
— Помню твои «Болотные песни», вышедшие после одноименных событий. Маленькая книжица с омоновцем на обложке, а внутри сплошной карнавал: «Чтоб фальсификаций / Не было, полег /У посольства Франции / Юный паренек». Тогда ржали, а сейчас уже не так весело.
— Ну почему. Согласованные митинги все еще немного похожи на карнавал. И лозунги есть веселые, и настроение не унылое.
А вот несогласованные больше напоминают борьбу студентов США против империализма и агрессии во Вьетнаме, какой нам ее показывало советское телевидение.
Прямо кадр в кадр, и полиция так же себя ведет. Нельзя было и подумать, что это повторится у нас. У меня не было заблуждений насчет советской власти, я работал геологом в Ямало-Ненецком округе, видел лагеря, видел, как травят людей собаками. Я не мог представить другого — что люди выйдут против властей в самом центре Москвы. Можно, конечно, вспомнить антиельцинские протесты 1992–1993-го, но тогда силовики были плохо экипированы, плохо подготовлены, толпа пенсионерок с кастрюлями могла обратить их в бегство. И было ощущение, что большинство на стороне этих пенсионерок, а не на стороне ОМОНа. Сейчас такого ощущения нет.
— С чего ты решил, что ОМОН пользуется народной любовью?
— Не ОМОН. Ментов у нас всегда не любили, а вот власть сейчас скорее все-таки любят. Вспомни брежневские годы: Брежнева презирали все, над ним издевались, глумливые анекдоты рассказывали. Потому что — ну как такого любить? Но считалось, что государственный строй у нас все-таки наиболее справедливый. Есть, конечно, и жлобье, есть проблемы, но, в принципе, правильный строй, хороший. Сейчас картина противоположная: главного начальника любят, а устройство жизни — антигуманное, отвратительное, это все тебе скажут — и коммунисты, и либералы, и простые люди без убеждений. Жить невозможно, а начальство золотое — как так?
— Ты заметил, что этим летом полностью сменилась повестка? Так же было весной 2017-го, когда Навальный вывел людей на улицы под антикоррупционными лозунгами. И разом украинская тема, которой вся страна жила три года, ушла, это стало уже неважно.
— Ну, не то что совсем ушла. Для страны главный источник информации по-прежнему телевизор. О чем там говорят? О выборах в Мосгордуму? О том, что СПЧ считает задержания незаконными? Да ни фига. Сидят толстомордые эксперты и рассказывают про Порошенко, которого закидали яйцами. Серьезнейшая новость, она гораздо важнее, чем то, что в стране уже где-то под четыре тысячи политзэков.
— Новости из параллельной вселенной. Но ведь правда московские протесты затмили собой и дело Серебренникова, и «Новое величие», и Юрия Дмитриева с Сандормохом, и пензенских анархистов, которые два года уже сидят. На фоне происходящего о них мало кто вспоминает. Оп, и все это вдруг стало неактуальным.
— Так было с философским пароходом. Сначала все ужасались: как можно целый корабль с интеллигенцией выслать? А потом начался Большой террор, и какой уж тут пароход, когда пачками людей ставят к стенке. Дела, о которых ты говоришь, воспринимались как единичные, потому и привлекали внимание. Но перед массовыми арестами все это бледнеет, конечно.
— Да, риски раньше были другие. Помню, как ты чудил в 2012-м на «Оккупай-Баррикадная». Вышел пьяный к оцеплению в самый разгар задержаний. И сказал бойцам: «Ну их в задницу с их протестами! Пошли лучше водки выпьем».
— Было такое. «Откуда вы?» — говорю. «Из Ижевска». Ну, я и предложил им Москву показать. Это интереснее, чем винтить хипстеров на бульварах.
— И заметь: никто тебя пальцем не тронул. Просто попросили уйти.
— Да, сейчас я бы уже так легко не отделался. Скрутили бы, а то и покалечить могли.
Фото: Светлана Виданова / «Новая»
— Я думаю, они просто не знали, что с тобой таким делать. С протестующими — понятно, но ты-то не протестуешь. Никакой агрессии, нормальный человеческий разговор.
— Разве что в вытрезвитель отправить, но вытрезвителей к тому времени уже не было, и это, кстати, большое достижение нашей власти. Их закрыли в октябре 2011-го, аккурат перед тем, как митинги начались.
— Я тоже так однажды чуть не нарвался. После гуляний по Тверской, тех самых, где брали пачками школоту, мы выпили, и я пошел с оцеплением на Пушкинской разговаривать. Сказал им что-то вроде: «Молодцы, ребята, отстояли Москву». Как же на меня наорали!
— Хорошо, что вообще цел остался. Да, прошло время, когда они понимали шутки. Хотя менты и Росгвардия — это несколько разные вещи. С ментом, мне кажется, еще можно договориться. А росгвардеец — это либо призывник, заброшенный в Москву хрен знает откуда и ничего не понимающий, либо хорошо оплачиваемый, с утра до вечера тренирующийся боец.
Их привозят из какой-нибудь жопы, они видят захлебывающуюся деньгами Москву и, естественно, ее ненавидят. Я их вполне понимаю.
— В Москве полно людей, которые получают по 20 тысяч и еле выживают на них.
— Это мы с тобой знаем, но омоновцы этого не видят, ты их в этом не убедишь.
— Скажи, ОМОН — народ или нет?
— Конечно, народ. Но когда омоновец в строю и с дубинкой, он превращается во врага народа, по-моему. Хотя ему кажется, что враги — это мы. Ему объяснили: вся страна за вас, а против накипь, которая получает 5 тысяч за выход на площадь и готова продать родную мать за западные подачки.
— Есть байка про алкаша, которого зажало дверью в троллейбусе. Половина алкаша снаружи, а половина внутри. Троллейбус протащил его до следующей остановки, он вывалился, отряхнулся и говорит: «Ну, наверное, кому-то хорошо заплатили!» Это эпоха постмодернизма приучила нас к тому, что всегда есть какой-то подвох, все проплачены, всюду двойное дно. Пресловутые кремлевские башни, которые сражаются между собой, как во «Властелине колец», и якобы это все объясняет. Обвинения в пиаре: вышел с плакатом — пиаришься. В голове не укладывается, что человек может что-то сделать искренне и всерьез.
— Это реакция на идеологию, она еще с советских времен копилась. Аллергия на пафос, на громкие слова, на проявления героизма. Сколько раз пытались в РФ создать идеологию, искали национальную идею, потому что без идеологии такая большая страна жить не может. А потом вдруг выяснилось, что именно постмодернизм — наше все. Это и есть наша национальная идея сегодня.
— Все понарошку. По жанру не эпос, а комикс.
— Комикс со смертельным исходом. Люди садятся на огромные сроки, идут под пули, но это не мешает им быть персонажами постмодернистской игры. Постмодернизм — не клюквенный сок, постмодернизм — это очень часто всерьез и насмерть. Да, у нас общество спектакля, но смотришь спектакль, и вдруг со сцены в зал спускается человек и закрывает тебя по 212-й, а твоему соседу стреляет в лоб. И сосед мертв, не по-постмодернистски, реально мертв.
Постмодернизм — это попытка превратить жизнь в игру, но исход-то у жизни всегда один, поэтому жизнь в игру не превращается ну никак. Картонные герои умирают по-настоящему, они все равно герои.
Фото: Светлана Виданова / «Новая»
— Как думаешь, что нас ждет, когда все эти ужасы кончатся?
— Это еще не ужасы, ужасы впереди. А ждет — северное сияние. Есть такой Харп, поселок недалеко от Лабытнанги, где сейчас Сенцов отбывал. А в Харпе майор Евсюков, который в магазине покупателей расстрелял. Я в тех краях проработал четыре года в геологической партии. Поехал посмотреть на северное сияние, такая была мечта. Бухали с утра до вечера, с бессонницей, с белой горячкой. Я уже видел царицу Тамару, змей, пауков, тараканов, все, кроме северного сияния. В бараках бутылки никто не считает, выбрасывают. И мы, крадучись, без обуви, чтобы не запалиться и не уронить престиж москвичей, ходили их собирать. Вдруг шум какой-то, открылась дверь, я шуганулся и выскочил на улицу в одних носках, в свитерке. Стою — сугроб по грудь. Думаю: как же я опустился, что я сделал со своей жизнью? Меня ж когда-то любила мама, я, в конце концов, человек с высшим образованием. Поднимаю глаза, и во все небо — сияет. Это не мелкая политика, это метафизика. Просто мы еще не прошли ту точку, за которой северное сияние.
Он был полумодным поэтом,
Охальник, стервец и нахал.
Писал про шпану и при этом
Стихи за страну сочинял.
Он был нарушитель покоя,
В словах его клацал металл.
Он раньше чего-то такое,
Что всех потрясло, написал.
Ходил по московским бульварам,
Грозился, что сядет в тюрьму.
И целый ряд женщин не старых
Хотели отдаться ему.
Держался не хуже еврея,
Пленительно нежен и груб.
И водку мог пить не пьянея,
Туша возгорание труб.
Теперь уж с четыреста граммов
Он в кровь бьет башку об углы.
Визжат поэтессочки: «Мама!»,
Сдвигают подальше столы.
Его отправляют с тусовки
В ночи на последнем такси.
А он громко требует водки,
С него не дождешься «мерси».
В пути же по-прежнему водки
С водителя требует он,
Сжимая меж пальцами сотки
И пачкая кровью салон.
В фейсбуке от тысячи лаек
Дошел он до сто пятьдесят.
Публично разорванных маек
Десятки в прихожей висят.
А все потому, что не встретил
Он песней горячей Донбасс.
Старался и тем он, и этим:
Мол, я и за нас, и за вас...
Такая судьба ренегата
Средь нашей бескрайней страны.
Смотрите, учитесь, ребята,
И плюйте в него, пацаны.
Выходит с утра из подъезда,
Ни снегу, ни солнцу не рад.
И мрачен, как адская бездна,
Измученный дегенерат.
Берет он себе четвертинку,
Последнюю высыпав медь.
В чумных стариковских ботинках
Идет по асфальту скрипеть.
Не надо жалеть об уроде,
Взойдет молодая трава.
Уж новое племя приходит
Слагать огневые слова.
***
Свобода — гораздо хуже, чем несвобода.
Особенно если подданные — сволочи.
Такой вывод сделали руководители нашего народа
Из 4-летнего правления Медведева Дмитрия Анатольевича.
Он, как солнце в апреле,
Оттепель нам (вам) принес.
В результате вы (мы) все обнаглели
И реально пошли в разнос.
Вместо того чтобы поддержать положительные тенденции,
Возникшие в психике вождей,
Вы (мы) проявили политическую импотенцию
И отсутствие конструктивных идей.
Вместо того чтобы благословлять богоданную власть,
Мы (вы) выперлись на Болотную,
Предварительно вооружась
Всякими лозунгами блевотными.
А какому волку понравится,
Если восстанут зайки?
Осталось вам (нам) только расстраиваться,
Что закрутили гайки.
И писать в фейсбуке посты
Про засевших в Кремле каннибалов,
Пока не заинтересуются менты
Мнением маргиналов.
Нужно все-таки следить за своими нервами,
Чтобы не косячить снова и снова.
Это такие, как мы (вы), вместо противного Николая Первого
Убили милейшего Александра Второго.
Не будет по жизни другого пути нам (вам),
Кроме как выдавать книжки по тюремным библиотекам.
Нельзя в РФ не любить Владимира Путина
И быть успешным, состоявшимся человеком.
До конца жизни будем теперь, нелепые,
Перебиваться кривыми усмешками.
Не пригласят вас (нас) на хутор Захара Прилепина
Пить травяные чаи с шанежками.
Будем без меры глотать тоску,
Молча сидеть, как кроты во мраке.
Не ликовать в Бессмертном полку,
А куковать в Бессмертном бараке.
Короче, никто из нас (вас) ни минуты не витязь.
Видно, мамы родили вас (нас) в понедельник.
Но все-таки вы это, того… держитесь.
Не только для вас у начальства совсем нету денег.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»