Жар нежных

В релизах фильма пишут, что это история матери-одиночки Саши, её детей и мужчин. Не совсем это история. С прустовской чуткостью к нюансам, деталям автор примагничивает нас к живой, рваной, непредсказуемой в каждом моменте жизни молодой женщины. Александры Стриженовой. Эффектной, пышнотелой брюнетки с разноцветным маникюром, живущей в полном бардаке неухоженной квартиры. В бардаке неухоженной жизни. Из которой, как из нелипкого снега Александра пытается слепить свое женское счастье. Какую-никакую семью. С детьми. С любимым мужчиной. С домом.

Она беспрерывно курит, прихорашивается, любуется собой, размазывается в своих несчастиях, заползая под одеяло. Бьется, как рыба, в стакане утлой неприбранной действительности. Ее жизнь рай и ад в одном флаконе, и сама она хамская и нежная, обижающая и обиженная, обворожительная и отвратительная. Хохочущая в голос и рыдающая. Выгоняющая своего спутника жизни и умоляющая его вернуться… Брошенка, обеими руками гребущая к своему зыбкому шансу стать счастливой. Она — сама жизнь во всей ее нелепости, красоте, уродстве, небе в алмазах и черноте безнадежья.

Саша идет по двору у своего дома — вокруг блочные многоэтажки с горящими окнами. За каждым — этот безумный-безумный мир бездонных человеческих жизней.

Как все это снято — непостижимо. И если в начале фильма еще отмечаем естественность героев перед камерой в каждом эпизоде, повороте событий. То дальше просто падаем в это природное естество, в сердцевину жизни. За камерой три оператора во главе с единомышленником Расторгуева Зосей Родкевич. Той самой Зосей, которая с легкой руки Расторгуева сняла замечательный горький фильм «Мой друг Борис Немцов».

Камера невыносимо близко, у щеки, под накрашенными ресницами и ровной черной челкой.

Не подглядывающая. Проникающая. Однажды он мне написал: «ЛюбаАркус (главный редактор журнала «Сеанс») говорит, кого-то цитируя: «Любить — значит, видеть человека, как его задумал Бог». Вот оно. Рядом со смертью «правда» становится мелкой. Должна стать любовь, должна стать ненависть, восхищение, месть. Должна стать страсть. Тогда только смысл есть».

Он хотел дать нам «ощущение витальной среды,где никого на фиг не интересуют ни кризис,ни политика.Все живое,молодое,чувственное». Пытался создавать из самой среды драматургию, которая бы не убивала реальность. Настоящий автор тот, кто создает свой язык. Расторгуев не боялся открывать двери в новое пространство. Смыслов. Поэтики. Его режиссерский взгляд — цепкий, пристрастный, любящий, сострадающий. Вне публицистического пафоса.

Алексей Герман называл его «беззаконной кометой в нашем беззвездном пространстве», автором, который пишет камерой, делая «открытие в каждом эпизоде, в каждом человеческом лице, в каждом сюжетном повороте».

И в кино «Прошло три года» он продолжал свой эксперимент антропологии. Постигая «совокупность глубинных связей вещей», развивал свой метод неигрового кино. Мы много говорили об этом методе. О нетелевизионной документалистике. Когда не событие, а обычный человек становится ядерным центром кино, переставая быть рядовым. О стратегии асоциального.

Знаю, что и в картине «Прошло три года» обыватель, любящий, чтобы ему делали красиво, непременно увидит «неприличное», «шокирующее». Это было и в режиссерской задаче. Саша говорил: «Как схватить«чужого»зрителя,сделав его своим?Начинаешь кино с крика,с«непристойного».Зритель в недоумении оборачивается, дальше ты должен вовлечь его, растворить в обстоятельствах экранной жизни».

Он был бескомпромиссный, сильный, хрупкий, отважный и беззащитный, неравнодушный. Кино его рождалось из боли. Например, заброшенность молодых ребят, нищенствующих в провинции, которых жирующая власть призывает в армию, чтобы ее защищать. На которых рассчитывает, что они нарожают ей детей… чтобы ее защищали. После «Чистого четверга» — редкостного сплава поэзии и безукоризненной честности высказывания о современной войне —

Таких, как Расторгуев, система выжимает к краю и незаметно подталкивает… Вспомнилось об этом как раз в эти дни, когда страна пышно праздновала день рождения Высоцкого, которого когда-то власть гробила за сбивающую с ног «стихию правды». Рядом с подобными людьми невозможен нафталин конформизма, оправдания лживых обстоятельств. Расторгуев, к примеру, совершенно не заблуждался на счет своих перспектив. Говорил мне: «Если будешьчестнокопаться в собственном пространстве,экспериментировать,поднимаясь над самим собой, —трудно до зубного скрежета…Но сверхзадача художника в том,чтобы…ну, как сотовая связь.Есть спутник,принимающий сигнал,потом распределяющий его на все наши«трубки».И чем больше«трубок»видит,тем больше его эффективность.Художник—такой спутник».

Но у спутника должна быть прописка здесь, на земле. Наша сероводородная среда устроена так, что выталкивает, отторгает художников, существующих на пределе, ориентирующихся только на внутренний голос, на правду. Их искусство отвергают, их самих оттесняют в тень. В смерть.

Журнал «Сеанс» готовит книжку про Сашу. В ней нереализованные сценарии, недоговоренные разговоры, рецензии, манифесты, статьи и письма режиссера.

А я хочу сказать спасибо Сусанне Баранжиевой, в соавторстве с которой Расторгуев сделал большинство работ, включая самые известные — «Мамочки», «Я тебя люблю», «Я тебя не люблю» и «Дикий, дикий пляж. Жар нежных», удостоенный специального приза жюри Международного кинофестиваля в Амстердаме. Благодаря ей и другим товарищам Саши Расторгуева мы можем увидеть эту картину.