Искалечена на Фабрике грез

Спектакль знаменитого британского танцора и хореографа идет на Новой сцене Большого театра 11—14 июля. Это далеко не первые его гастроли: на Чеховском фестивале 2017 года Москва видела «Пока львы молчат» — одну из главных постановок Акрама Хана. Видела и пляску дервиша под священным деревом, соло Сильви Гиллем в хореографии Акрама Хана — часть прощального мирового турне великой балерины в 2015 году.

В «Жизели» Английского национального балета и Акрама Хана заглавную партию танцует Алина Кожокару — одна из ведущих балерин начала XXI века.

Не та «Жизель», в которой над императорской сценой взлетал Нижинский под взглядом вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Музыка Винченцо Ламаньи (он же был автором партитуры «Пока львы молчат») — создана по мотивам балета Адольфа Адана. Грязная и грубая фабричная стена — задник «Жизели»: за ней гремит пригородный поезд, грозно лязгают станки. Стена испещрена отпечатками девичьих ладоней — следами тех, кто пытался ее сдвинуть.

Но это невозможно: тут зрителю не врала и классическая «Жизель», романтическая сказка 1841 года. Между швейной фабрикой в промышленном предместье, где работают мигранты (и Жизель — одна из них) и тысячелетним блеском Большого Лондона — стена. В три человеческих роста, в путь трех примерно поколений.

Хлопочет и ревнует оборотистый Иларион — фабричный жених Жизель в азиатской косоворотке и утяпанном под шумок у кого—то истинно британском котелке. Стена медленно и страшно подымается, бетонной плитой «социального потолка» нависает над почти бесплотным племенем «фабричных».

Входит шествие — владельцы здешних мест, их друзья, невеста их сына Батильда — в необъятном белом кринолине, пародирующем самые безумные придворные наряды XVIII века. Те, вызывающе широкие, непригодные ни к чему, кроме медленного шествования среди восхищенных взглядов, двухметровые «юбки на обручах» времен Марии Антуанетты. (За их эпохой, как известно, последовало много неожиданных потрясений. И даже наряды стали куда демократичнее).

Величественная и статичная фигура Батильды похожа на белую шахматную королеву, на злой крок к «Алисе» Кэролла. Да и все это шествие Знати (так пришельцы из другого мира и другого Лондона названы в либретто) — тонкий коллаж зрительных образов старой Европы и старой Британии: с черно—золотыми плащами времен Генриха VIII и бисерной чешуей бальных платьев 1910—х, с красными бархатными сюртуками стражи, так похожими на охотничьи фраки.

Для них в воспаленном свете фонарей городской окраины танцуют «фабричные» — и мотивы традиционного индийского танца катхак вплетаются в хореографию Акрама Хана. По их знаку Стражники в красных сюртуках с ловкостью охотников, готовых добить загнанного зверька, — оттаскивают Жизель от ее возлюбленного Альбрехта, принца «старого мира», полюбившего швею из иммигрантского предместья.

Вечная сказка о Золушке в большом городе, вечная надежда преодолеть стену социальных, религиозных, образовательных (и др., и пр., и пр. и др.) противоречий во взлете любви — рушится в тысячный раз. Маленькая, гибкая, облаченная в белое платьице, пропитанное фабричной копотью, — Жизель бьется в руках стражников. Отчаянно, как тот самый загнанный зверек. Бьется и в толпе «своих»: труппа Акрама Хана сплетает огромную «человеческую сеть», чтоб удержать обезумевшую.

Но все, известное дело, кончается агонией на миру и смертью. И вновь подымается стена, чтоб выпустить Альбрехта и «знать» в их мир.

Грозен и темен второй акт. Виллисы этой «Жизели» — не невесты, умершие до свадьбы, а девушки XXI века, убитые — так или иначе — большим и чужим городом. В их руках звенят высокие латунные прутья: то ли племенные копья, то ли шесты ночных клубов. И рослая Мирта, ведущая их, похожа на богиню мести.

— писал британский сайт www.artsdesk.com после премьеры «Жизели».

И в этом — «Жизель» Акрама Хана встает в длинный ряд европейских спектаклей начала XXI века. Спектаклей о тектонических сдвигах, происходящих здесь и сейчас. О том, что вместо благостного «конца истории» происходит новое переселение народов. И тысячи частных его сюжетов придают уже забытую в Европе, невозможную в конце ХХ века остроту старым сюжетам о подлинной нищете и изгойстве, о непреодолимых — как во времена Марии-Антуанетты — социальных стенах между людьми в Европе. Сюжетам «Жизели» и «Отверженных», «Преступления и наказания», шекспировских хроник и Ветхого Завета.

Это действительно длинный ряд. В нем — и целый Авиньонский фестиваль 2013 года, посвященный Африке. И давний уже, один из первых в ряду, бесстрашный и беспощадный «Войцек» Томаса Остермайера, где действие было перенесено в иммигрантское предместье «нулевых». И «Гроздья гнева» Люка Персеваля, в которых исход разоренных американских фермеров 1930—х с земли превратился в сегодняшнее шествие «новых людей» по Европе. И умнейшие документальные спектакли швейцарца Мило Рау (в частности — о том, почему не приживаются в Европе, на «новой родине» и уезжают воевать на Ближний Восток выросшие дети иммигрантов). И недавняя трилогия Иво ван Хове по романам Луи Куперуса о встрече голландцев с Индонезией и медленном, мягком, необратимом поражении «белого человека».

И объехавший лучшие фестивали Европы спектакль Ромео Кастеллуччи «Go down, Moses»(2014) — о новой «рабыне египетской», тайно рожающей дитя в ослепительно чистом, ее же руками отмытом, туалете пятизвездного отеля, — чтоб оставить младенца в мусорном баке. О вежливых и усталых «жрецах фараона» — полицейских, врачах, психологах — которые допрашивают ее. Об исступленном крике маленькой темнокожей женщины в форменном халате уборщицы, пропитанном родильной кровью: мой сын вырастет и поведет свой народ! И море расступится перед нами!

Европейское турне спектакля Кастеллуччи о Моисее пришлось как раз на те времена — 2014—2016 гг. — когда Средиземное море расступалось перед беженцами.

Вот почему, к слову сказать, международные театральные фестивали, гастроли лучших спектаклей «современного Запада» в России (а часть перечисленных постановок была показана и у нас) — не блажь «западников», не светское событие — а сложная система зеркал. Отражающих современный мир. И предъявленных зрителю для понимания, размышления (но это могут и статьи аналитиков, ежели их читать) — и острого потрясения происходящим, какое может дать лишь искусство.