У дедушки была своя вилка, он никому не разрешал ею пользоваться. Собственность. Личная вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Также вспоминается «лирная» шуба, тяжелая шуба на «лирном» меху, она висела у входа, дед почти не выходил на улицу. Вилка на дедушку и бабушку. Жалко терять стариков.Василий Аксенов, «Победа»
Петр Саруханов / «Новая газета»
Я поэт такого поколенья, слышал столько лая и вранья, что святое чувство умиленья реже вас испытываю я. Но когда прочел про этот термос, с коим он присел за общий стол, — мой ворсистый, грубый эпидермис попросту мурашками пошел.
Не фанат я лидера России — ФСБ, помилуй и прости. Чувства человечные, простые он не демонстрирует почти. А намедни, встретившись с «Файненшл» (хоть в стихах весь текст перепиши), — он такой невкусной понавешал Лайонелу Барберу лапши! Мол, предатель должен быть наказан, мол, либерализм уже отпет, — то ли впрямь заходит ум за разум, то ли их обоих больше нет. И вдобавок эта встреча с Трампом, этот вечный стиль «За рубежом», псих-портрет, что был советским штампом, — наш расслаблен, ихний напряжен!
Да еще бы не был он расслаблен: под него же выстелились все, вся Европа пальцем потрясала, блин, — и обратно просит нас в ПАСЕ, Крым прощен, почти забыли «Боинг», кейс со Скрипалями догорел, то есть он опять герой-любовник, а двадцатка — преданный гарем. Вроде с волчьим выгнали билетом — ан опять любезны и просты: вон Макрон спешит к нему с приветом, вон они общаются на ты, словно сгнили хвост и головизна, и на все вопросы «Почему?!» — налитой конец либерализма явлен им во всю величину. Но когда, отвергнувши нападки, повторивши вслух «На том стоим!», на застолье общее двадцатки он явился с термосом своим, я увидел символ государства, явственный, наглядный самострел, и едва-едва не разрыдался. Словно наши мультики смотрел.
Вот оно, Отечество без фальши, без когтей, оскала и клешней! Можно ли придумать что-то жальше, горше, приземленней и смешней? Прежде мы, понтистые недаром, грозные, как рать богатырей, со своим являлись самоваром — а сегодня с кружечкой своей!
От кого он так оборонялся, помня про традиции ЧК? Может быть, полония боялся, может быть, страшился «Новичка»?
Но какая в этом укоризна, явленная гордою Москвой: мол, у вас издержки глобализма, а у нас хоть скромненький, но свой! Пусть американцы хлещут коку, англичанин кофе пьет, сердит, немец — пиво… а Россия сбоку со своею кружечкой сидит! Так-то мы и ходим, примечаю, тайную гордыню затая, со своей отдельной кружкой чаю. Ваша кружка чаю — не моя! Интернет, конечно, изострился, сальный, как бордельная кровать, но над этим образом российства впору не острить, а горевать…
Нет, когда ты катишь на Петрова, но когда кусаешь удила, за любое сказанное слово возбуждая дутые дела, но когда, оружием бряцая, ты угрюмо ставишь всем на вид, грубая, бессмысленная, злая, вечно оскорбленная, как МИД, — я такой любить тебя не в силах. От такой — бежать скорей-скорей. Любят или гордых и красивых, или бедных, с кружечкой своей. Вот увидишь слежку и наружку, травлю или прочий мезозой — страшно! Но припомнишь эту кружку — и заплачешь чистою слезой.
Так и я, российский сочинитель, сызмальства ударенный под дых, как гусиных перьев очинитель в век соседских гаджетов крутых. С нашей проблематикой российской, скучной, словно старый Карабас, я вишу беспомощной сосиской посреди сарделек и колбас. Со своим беспомощным «Не трогай!», с шутками про вечную ЧеКу, со своею кружечкой убогой жидкого, несвежего чайку, и какой там чуши ни неси я — все махнут презрительно рукой.
Да. Но и такой, моя Россия…
А точнее — именно такой.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»