Вышел из строя

Президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров заявил о своей добровольной отставке. «Я отчетливо вижу, что сегодня единство нашего народа проходит испытание на прочность, — сказал он в своем обращении к землякам. — Я не слепой. Власть не затмила мне глаза. Давайте наберемся мужества сказать, что все мы — власть, которую я представляю, общественные, религиозные и другие организации — ответственны за это. За то, что мы сегодня разобщены. Каждый из нас стоит перед выбором. Личные интересы — или интересы родной республики. <…> Призываю все заинтересованные стороны сделать свой выбор. Я свой выбор сделал».

(Вчера мне это подтвердили и в его администрации: «Мы все в шоке, никак к такому не готовились, только час назад нам об этом сообщили».)

Отставка Евкурова стала итогом многомесячных непрекращающихся бурлений в республике, поводом для которых стало утверждение административной границы между Ингушетией и Чечней осенью прошлого года. Причины же — и бурлений, и отставки — очевидно лежат куда глубже.

___

Юнус-Бек Евкуров был назначен президентом Ингушетии в конце 2008 года. Он сменил на этом посту генерал-лейтенанта ФСБ Мурата Зязикова, при котором республика погрузилась в настоящую гражданскую войну. На улицах каждодневно шли перестрелки, в отделениях полиции насмерть забивали людей, заподозренных в связях с «лесными», «лесные» же регулярно, изобретательно взрывали силовиков по всей республике.

На момент назначения о Евкурове было известно только то, что он всю свою жизнь отдал службе в ГРУ, имеет даже звезду Героя России за взятие аэропорта Приштины в июне 1999 года. (Про это минувшей весной даже вышел на широкие экраны фильм с Гошей Куценко в главной роли, сьемочная группа прилетала в Магас консультироваться с Евкуровым.)

Больше про Евкурова на момент назначения не было известно ничего — однако даже из известных биографических деталей всем было понятно: офицера прислали, чтобы он воевал.

И действительно, именно этим Евкуров и занимался все ближайшие годы. Дотошный «Мемориал», годами составлявший свою «Хронику вооруженного конфликта на Кавказе», уже к 2012–2013 годам констатировал снижение смертности в результате боестолкновений в Ингушетии в десятки раз — как среди мирного населения, так и среди людей при исполнении.

Евкуров тогда едва выжил, был в коме, его собирали по частям в Московском институте хирургии им. Вишневского. Многие подумали: Евкуров как политик закончился. Но он, видимо, твердо выучил за свою жизнь, что кома — не повод для провала боевого задания.

Мне рассказывали, как уже после покушения Евкуров без оружия лично ездил к кровавому полевому командиру Магасу с «разговором по-мужски» — предлагал тому сдаться в обмен на честное правосудие.

В одном из интервью, когда я пытала главу насчет ахового положения в республиканском хозяйстве, он прямо сказал мне: «Я реальной экономикой, стройками занимаюсь всего три года. До этого мы воевали, успокаивали, вытаскивали из преступной среды заблудших. Пять лет я просыпался утром, брал в руки автомат и шел воевать. Ругайте меня, как хотите, но согласитесь с одним: мы из войны вышли».

Однако теперь, когда генерал Евкуров больше не руководит Ингушетией, я считаю себя вправе ее привести — просто чтобы показать, что он прямо и честно выполнял свой солдатский долг. Прямо — но без звериной дикости. В конце концов, именно прецедент Евкурова доказывает всем нам, что даже в условиях архаичного, благоволящего жестокости Кавказа можно достигнуть умиротворения, не превращая собственное население в кровавую кашу. Как бы нас ни убеждали в необходимости и оправданности обратного.

Всегдашняя мантра Евкурова: «Нет ни одного примера, когда силовыми методами было достигнуто согласие. И есть тысячи примеров, когда пусть и через трудные переговоры — но люди приходили к согласию».

На этом пути умиротворения Евкуров не гнушался разговаривать со всеми, на ком нет крови. Он стал первым главой на Кавказе, который вывел салафийю в легальное поле. Просто сказал салафитам: молитесь, как хотите, — главное, не убивайте никого. Пока в соседних республиках шли массовые зачистки салафитских общин, в Ингушетии «новые верующие» спокойно молились. И ничего дурного, как мы видим, из этого не вышло.

Часто политические оппоненты ставили в укор главе коррупционные связи. Называли даже конкретные имена — так, например, не раз и не два я слышала прозвище, каким в Ингушетии наградили брата главы Увайса Евкурова — также офицера ГРУ, выполняющего при Юнус-Беке какую-то мерцающую силовую функцию. «Кассир» — называли его.

В 2012 году в Ингушетии имело место громкое уголовное разбирательство в отношении сотрудников карабулакского отдела полиции, которые пытками в своем отделении довели до инвалидности чеченского беженца Зелимхана Читигова. Правозащитники из «Мемориала» так разобрали этот кейс, что даже глава республики Евкуров, поначалу придерживавшийся того мнения, что дыма без огня не бывает и чеченца наверняка взяли за дело, в конце концов собрал силовиков и прямо сказал им: «Никакой взрывчатки у него не было, и вы сами прекрасно это знаете».

Я тогда тоже писала про это дело, встречалась в том числе и с обвиняемыми в пытках. Они рассказывали мне о своем видении подоплеки: якобы под суд они попали вовсе не из-за того, что сделали из человека овощ. А потому, что перешли дорогу не тем людям. Начальник криминальной полиции Илес Нальгиев, проходивший по делу, с искренним удивлением рассказал мне про инцидент с КамАЗами, груженными нефтью, которые он поймал и, не документируя, загнал в служебный гараж «до выяснения». Нальгиев понимал, что хозяин мог оказаться ему не по зубам, поэтому вел себя осторожно: «Я бы сам туда никогда не полез. Даже вон Каддафи через нефть голову оторвали. Я с Увайсом сам лично говорил, он приехал в ОВД. Я его спросил: если твоя нефть, скажи: «Да, я ее контролирую». Тогда вопрос по-другому будет».

Увайс тогда отрицал всякое отношение к похищенной нефти, однако сам по себе факт такой беседы между полицейским начальником и братом руководителя республики очень красноречив, согласитесь. Были и другие неприятные случаи, когда, например, фигуранты громких коррупционных дел вдруг выходили сухими из воды и возвращались на высокие должности.

При этом в ответ на все прямые вопросы о коррупции в республике, в том числе и в ближайшем своем окружении, глава пожимал плечами: «Ну а где я других ингушей возьму?»

И, черт возьми, он был сто раз прав: нестяжательство, скажем так, не самая мощная черта ингушских национальных элит. А кумовство — это общественно одобряемое поведение, по-другому тут нельзя. Адат, неписаное право, у ингушей доминирует над светским законом.

Сам Евкуров, кстати, никогда не вел той вызывающе шикарной жизни, за которую часто попрекают его коллег в северокавказском регионе, — да и не только там. Летал в Москву теми же рейсами, что и все ингуши; для разъездов работников администрации в автопарке держал скромные по меркам региона «тойоты-камри». Его рабочий кабинет с оставшимися, наверное, еще со времен Зязикова малахитовыми побрякушками год за годом встречал меня чуть треснувшим плинтусом при входе.

Но по всей республике за 11 лет евкуровского руководства оказались отстроены десятки новых школ, детсадов, спортивных комплексов, целые жилые кварталы для переселенцев.

У меня нет достаточных оснований спорить с теми, кто уверяет, что «Евкуров разворовал республику», — пусть этим занимается Счетная палата. Однако у меня есть все основания говорить о том, что Евкуров — отнюдь не худшее, что с республикой могло случиться.

Или вот еще (бывшего теперь уже) главу любили обвинять в том, что он руководит республикой «по-генеральски», то есть, презрев закон и наплевав на демократические принципы. Был, например, такой случай: после очередного оправдательного приговора в отношении боевика Евкуров обратился с письмом к Владиславу Суркову, тогдашнему куратору Кавказа в Кремле.

Этот документ я видела своими глазами, с собственноручной евкуровской визой. Тогда вышел страшный скандал: судьи были возмущены попыткой давления на них. И это, согласитесь, на самом деле совсем недемократично — жаловаться в Кремль на независимых судей. Однако примите во внимание и другое: бывает, что в своих решениях ингушские судьи руководствуются все тем же адатом. Не законом — а общественным ожиданием. Этот феномен известен на федеральном уровне, и именно потому заметные уголовные дела террористической, например, направленности из республики нередко забирают.

То есть опять же ссылки на закон включаются тогда, когда ингушам (а в данном случае — судьям) удобно. В другое же время роль закона играет адат.

И, кстати, что касается демократичности главы Ингушетии: даже опубликовав тот текст про обращение к Суркову, даже опубликовав множество других критических текстов — «Новая» все равно имела возможность задавать Евкурову вопросы и получать на них ответы. Никогда он не увиливал от интервью. Морщился только иногда: «Ну что-о-о вы там написали? Есть же телефон у тебя — могла бы позвонить, спросить».

Все эти годы Евкуров не прекращал прямого диалога с правозащитниками: с самыми серьезными и неприятными разговорами летали к нему и мемориальцы, и «Гражданское содействие», и Human Rights Watch. И когда намедни у «Комитета против пыток» случились неприятности с силовиками в Назрани, куда они сразу же позвонили? Правильно, Евкурову.

Кто-то скажет: Евкуров искал среди правозащитников дешевой популярности. Пусть так. Но что-то ни в одном другом регионе — ни в Петербурге, ни в Карелии, например, ни хоть в той же соседней Чечне, — нигде главы не ведут себя так открыто со своими критиками, как вел себя генерал ГРУ. Предпочитают все же другие методы, попроще.

Соседнюю Чечню в этом контексте я, конечно, никак не могу обойти стороной.

Известно, что отношения между Кадыровым и Евкуровым были весьма натянутыми. В 2012 году конфликт между ними вообще вышел в публичную плоскость: тогда главы республик поспорили по поводу методов умиротворения террористического подполья. Кадыров после какой-то спецоперации упрекнул Евкурова в излишнем либерализме и потакании боевикам, а Евкуров ответил коллеге в том духе, что вы у себя разбирайтесь, а мы со своими проблемами как-нибудь сами справимся.

Напряженность между главами, очевидно, сильно мешала федеральному центру. В итоге спустя недолгое время главы публично же примирились, в Москве. С тех пор Юнус-Бек Евкуров неотступно соблюдал нейтралитет в отношении Чечни и ее руководства. Много раз во время интервью, отвечая на мои вопросы, касающиеся соседнего региона, он просил: «Не надо нас стравливать с чеченцами». Когда критическая оценка слов и поступков соседнего главы была неизбежной, выбирал безличные, обтекаемые слова: «некоторые политики заявляют», «есть мнение».

Однако нельзя сказать, что Чеченская республика столь же неукоснительно соблюдала «пакт о ненападении».

В декабре 2016 года случилось покушение на видного ингушского богослова (салафитского толка) Ису Цечоева, занимающего последовательную антикадыровскую позицию. Незадолго до этого, выступая публично, Рамзан Кадыров открыто заявил о том, что на территории Чечни у таких, как Цечоев, давно бы «полетели головы». И вот — покушение на пороге мечети. Нападавший был схвачен прихожанами, дело дошло до суда и до приговора. Ингушская сторона сделала все, чтобы информация об этом не ушла в паблик, однако известно, что исполнитель в своих показаниях упоминал о том, что якобы действовал по заказу депутата Госдумы от Чечни Адама Делимханова.

К чеченскому главе за все эти годы сходило на поклон множество ингушских оппозиционеров, многие политические оппоненты Евкурова находили в Чечне радушный прием — и, наверное, не только из братских чувств.

Да и когда началась свистопляска с установлением границ, Чечня тоже не стояла в стороне.

В истории с границей между Ингушетией и Чечней такое количество удивительных совпадений и стечений обстоятельств, что, кажется, сама вселенная ополчилась на Евкурова. Ну или на него ополчился кто-то другой.

О том, что готовится к утверждению административная граница между Ингушетией и Чечней, стало известно в августе прошлого года, примерно за месяц до утверждения Евкурова на новый руководящий срок. Это был очень чувствительный для него момент: ранее, когда президент выносил евкуровскую кандидатуру на голосование в ингушский парламент, у Юнус-Бека не было окончательной уверенности, что Кремль поддержит его. Но желание остаться на этот последний срок — было. И депутаты, вслед за Кремлем, также его поддержали, несмотря на разгоравшийся скандал с границами.

Непонятно из каких соображений информация о готовящемся соглашении по границам долгое время не придавалась огласке. Когда же, наконец, она выплыла наружу, разразилась настоящая буря, подогреваемая еще и широко разошедшимися по Сети сообщениями о том, что от Ингушетии отрезали то ли 17 тысяч, то ли 33 тысячи гектаров в пользу Чечни.

Видные российские политологи при поддержке картографов и историков пытались разобраться, кто же у кого отобрал спорные гектары — но так и не дали (да и не дадут никогда) однозначного ответа, — ибо всю дорогу чеченцы и ингуши на этих землях жили вместе, не проводя никаких административных границ; и первые попытки как-то их разделить относятся уже к советским временам. Неугомонная советская власть в интересах удобства администрирования перекраивала эти границы раз в несколько лет, чем сильно поспособствовала развитию нынешнего конфликта: каждая из сторон апеллирует теперь к тому историческому отрезку, который конкретно ей кажется удобнее.

В ингушском Магасе тем временем встал огромный митинг. Он стоял две недели, днем и ночью. Из хорошего в этом митинге стоит отметить потрясающую организацию и миролюбие, не позволившие тогда протесту перерасти в побоище с силовиками. Но и плохое тоже было: в адрес Чечни с высоких трибун без остановки звучали отвратительные оскорбительные выпады, крайне опасные в таком горячем регионе, как Кавказ. Звучали даже и призывы «кровью лучших сыновей ингушского народа» вернуть республике земли с могилами предков.

Оппозиционные депутаты — а таких оказалось едва ли не две трети парламента — поторопились отречься от собственных подписей под документом о ратификации, назвав их поддельными.

Впрочем, требование об отмене вновь утвержденной границы как-то быстро и незаметно перестало быть центральным требованием митинга. На первый план вышло уже другое: об отставке Евкурова.

Тут необходимо отметить важный момент: в числе центральных финансистов и вдохновителей митинга в те недели называли мощный ингушский клан Белхароевых, проявляющий политическую активность даже на федеральном уровне, исторически близкий с руководством Чечни, однако так и не нашедший точек соприкосновения с ингушским главой.

Но вот пришел октябрь, в республике похолодало, и бессрочный митинг разошелся по домам. Зимой протестные лидеры пытались оспорить утвержденную границу в судах — и безуспешно.

А с первыми лучиками теплого, по-настоящему весеннего мартовского солнышка выяснилось: Евкуров никак не успокоится и просто-таки нарывается на новый митинг. Стало известно, что под покровом зимы подготовлен республиканский закон о референдуме, однако даже бдительные оппозиционные депутаты проглядели, что из него выпал целый абзац — о том, что утверждение административной границы тоже может стать предметом референдума. Документ так бы и ушел на утверждение — однако раззявам-депутатам пришли на помощь анонимные телеграм-каналы, буквально указавшие на то, что в документе отсутствует принципиальный абзац. Евкуровская администрация поспешно заявила о технической ошибке и собственном намерении доработать документ, но было уже поздно. Вновь депутаты были возмущены, люди, разгневанные очередной попыткой обмана со стороны властей, опять вышли на площадь.

Новый «бессрочный митинг» простоял меньше суток — и закончился избиением Росгвардии, стягиванием в республику военизированных подразделений из других регионов, многочисленными уголовными делами в отношении организаторов митинга и просто «горячих голов».

Мне думается, что вспыльчивый, требующий прямоты ингушский народ стал такой же жертвой тонкой политической интриги, как и его руководитель, Юнус-Бек Евкуров. Люди ведь, правда, стояли на площади не за пресловутые «печеньки» — а за принцип, за свое право знать правду до того, как она приведена в исполнение. Обостренное чувство национального достоинства — не грех, а гордость ингушского народа. Но сохранение этого национального достоинства, увы, никак не предполагает соблюдения универсалистских догм, про которые, например, талдычили Евкурову правозащитники все эти годы. Про то, скажем, что конкретная человеческая жизнь ценнее любой абстрактной идеи, и никакие могилы уж точно не стоят крови. Нет, эти идеалы никак не совместимы с адатом, диктующим — в интересах выживания этноса — ровно противоположное. Пролитая кровь на Кавказе — сильный цементирующий фактор. И на этих особенностях национального характера очень легко сыграть. Евкуров, желавший угнаться за двумя зайцами, пытавшийся угодить в своей республике традиционному обществу — оставляя при этом его в рамках российского закона, проиграл. Ингушетии такого не нужно.