Новейший доклад Росстата «Доходы, расходы и потребление домашних хозяйств» (выложен здесь), подводя итоги прошлого года, зафиксировал, что почти половине россиян денег хватает только на еду и одежду. Что-то вроде стиральной машины или холодильника, не дай бог он сломайся, купить им уже невозможно. Даже телевизор, главный предмет, из которого гражданин узнает новости о собственном величии, может оказаться недоступен потребителю. Впрочем, телевизор, наверное, последнее, от чего наш человек способен отказаться, тем более что каждый седьмой респондент Росстата заметил, что денег у него нет ни на одежду, ни на оплату ЖКХ. Остается только сидеть дома и смотреть мировые новости.

Можно, конечно, поспорить с Росстатом. Данные опроса и статистика — не совсем одно и то же. Отвечая на вопрос «хватает ли Вам денег на обувь» отрицательный ответ могут дать два разных человека — первый, который считает нормальным носить ботинки за тысячу рублей зимой и летом, и второй, для кого минимальная цена за качественную обувь «по сезону» начинается с десяти тысяч. Денег не хватает ни тому, ни другому, однако можно ли назвать «второго» бедным?

Впрочем, это все казуистика.

При таком подходе можно подумать (а начальство так и думает, видимо!), что с двенадцатью тысячами человек уже не беден и может наслаждаться жизнью.

Поэтому в развитых странах порог бедности считают не от прожиточного минимума, а от медианной (не средней!) зарплаты. Медианная зарплата — это условный показатель, сумма, больше и меньше которой получает одинаковое количество человек. И если в российской экономике средняя зарплата (ее тоже можно считать по-разному) находится в интервале от 42 до 47 тысяч рублей, то медианная где-то на 20% меньше, тысяч 35-37. По меркам стран, которые нам пока не получается догнать и перегнать, доходы на уровне 60% от медианной зарплаты — это и есть порог бедности. То есть в российских условиях такой порог должен был бы быть вдвое выше, на уровне не 11, а 20-22 тысяч.

Перечислять доказательства бедности россиян бессмысленно, имеющий глаза да увидит. Даже высокое начальство не отрицает этого печального факта и обещает принять меры. Указ сменяется указом, постановление постановлением, но бедность почему-то не желает отступать. Несмотря на самые грозные заявления тех, кто призван с ней бороться.

В связи с этим у меня есть и плохие, и хорошие новости.

почему — я сейчас расскажу. Новость хорошая — победить бедность можно, только для этого надо действовать не совсем так, как пытается бороться с бедностью российское начальство.

Проблема начальника, выходящего на поединок с нищетой, заключается в неадекватном определении целей. Когда начальник рассуждает о победе над бедностью, что именно он имеет в виду? Как эта победа должна выглядеть? Вырастут зарплаты самых низкооплачиваемых работников? Звучит прекрасно, но если доходы граждан превысят уровень прожиточного минимума на сто, на двести или даже на тысячу рублей, будет ли это означать, что граждане живут хорошо, и бедность преодолена?

Или каждому гражданину будет доступна сытная и здоровая еда? Причем не только в гипермаркете, но и ресторане? При этом покупка одежды и обуви не ниже известного качества «по сезону» тоже не будет вызывать затруднений.

Или каждый сможет купить себе отдельное жилье, или — также без затруднений — снимать это жилье на протяжении всей жизни? Важный вопрос — какое жилье считать нормальным — однокомнатную квартиру в Кайеркане, с видом на медный комбинат? Или четыре комнаты на Патриарших прудах? Может быть, в результате борьбы с бедностью, уровень социального расслоения, который в России исключительно высок, каким-то образом уменьшится? Как видите, это все очень разные задачи, и степень их достижения можно оценивать по-разному.

Вы вообще чего хотите добиться, когда говорите о «преодолении бедности», спросим мы начальника? Лично вы, в чем видите выигрыш для себя, если в стране вдруг да не станет бедных?

Мотивация борцов с бедностью — на самом деле ключевой элемент, определяющий успех или неудачу подобных программ.

Такую штуку проще всего пояснить на примере. Ровно десять лет назад специалисты лондонской организации «Бродвей», занимающейся помощью бездомным, посчитала, в какую сумму обходится городскому бюджету один бродяга, ночующий на улицах Лондона — с учетом расходов полиции, больницы, различных пособий. Даже лишенный жилья гражданин остается гражданином, членом общества, имеющим право и на жизнь, и на то, что к жизни прилагается…

Британия — дорогая страна.

А что будет, если просто раздать бродягам некоторую сумму, подумали в «Бродвее». Не большую, но и не подачку. Допустим, по 3000 фунтов. Это немного, значительно меньше, чем сумма, расходуемая на разные косвенные механизмы поддержки бродяг и компенсацию последствий их пребывания на улице. На эксперимент было ассигновано 50 000 фунтов, по три тысячи фунтов получил каждый из 13 бомжей. Без всяких условий.

Через полтора года социальные работники подвели итог — улицу покинуло девять человек. Никто из них, разумеется, не разбогател, не открыл собственного бизнеса, не сделал никакой карьеры. Просто бывшие бродяги нашли крышу над головой, и работу, которая позволяла им обеспечивать себя — во всяком случае, на более высоком уровне, чем тот, который они имели на лондонском тротуаре. Четверо остались бродягами, однако стали реже обращаться за медицинской помощью. А организаторы эксперимента могли оценить финансовый выигрыш от победы над бедностью на отдельно взятой улице — несколько сот тысяч фунтов.

Ни в коем случае не надо думать, что подобные эксперименты — признак какого-то «социализма». В Новом времени первый опыт обеспечения «безусловного дохода», имел место в английском Беркшире, в конце XVIII века. Как бы сказали марксисты, в эпоху самой безжалостной эксплуатации трудящихся.

В 1795 году члены магистрата в городе Спиндхалем постановили, что «каждый бедный и трудолюбивый человек» должен иметь три шиллинга на содержание самого себя и 1 шиллинг 6 пенсов на каждого члена семьи». По приблизительному пересчету тогдашние английские 3 шиллинга соответствуют нынешним 11 фунтам. Если же заработок «бедного и трудолюбивого человека» был меньше, то он получал вспомоществование из «средств, поступающих благодаря взиманию особого налога в пользу бедных». Авторы «Спиндхалемского акта» предусмотрели и индексацию этой суммы в случае роста цен. Если хлеб дорожал, размер пособия увеличивался пропорционально инфляции.

Практика применения «Спиндхалемского акта» быстро распространилась по всей Англии и просуществовала без малого сорок лет. Погубило эту практику следующее обстоятельство, весьма примечательное — уверенность нанимателей в том, что их работники в любом случае не умрут с голоду, поскольку могут претендовать на получение пособия, привела к массовому занижению зарплат.

Эта история, кстати, служит отличным аргументом против увязывания объемов социальной помощи с суммами заработка. Российские наниматели-монополисты сплошь и рядом поступают так же, как поступали их британские «партнеры» двести лет назад — платят минимальный минимум, предполагая, что начальство в любом случае не даст избирателям умереть с голоду.

В общем-то чисто российская модель «работающий пенсионер» — это тот же самый «спиндхалемский акт» в действии, поскольку в наших условиях сложив нищенскую зарплату с нищенской пенсией российский «бедный и трудолюбивый человек» мог дотянуться до приемлемого уровня, даже не жизни в целом, а хотя бы повседневного потребления. Надо полагать, это обстоятельство изрядно раздражало начальство, рассуждавшее, что в такой ситуации больше всех выигрывают какие-то там предприниматели, которым государство фактически спонсирует рабочую силу.

Рост же зарплат в первую очередь провоцируется ростом спроса на труд, или дефицитом предложения этого труда. Пока что, повысив пенсионный возраст, начальники только увеличили предложение труда. Правда, сделать труд дефицитным, начальство тоже пытается, и тоже без большого успеха.

Все начальственные разговоры о повышении производительности труда, благодаря профессиональному переобучению и переоснащению рабочих мест, это не совсем болтовня. Судя по всему, какой-то выпускник экономической школы пересказал начальству содержание теории экономического роста Роберта Солоу, нобелевского лауреата.

Все дело в техническом оснащении рабочих мест и обучении рабочих, объяснял Солоу. Новое оборудование потребуют квалифицированных работников, такие работники окажутся в дефиците и «в цене», а значит, они будут требовать большие зарплаты. Необходимость платить эти деньги будет мотивировать предпринимателей к инвестициям в еще более сложные технологии, позволяющие максимизировать отдачу от каждого рабочего места — вот вам и рост для экономики и повышение достатка для тружеников.

Не то, чтобы Солоу ошибался, просто свою экономическую модель он строил в 1950-е годы для стран с так называемой «сложной экономикой», вроде Германии или США. Большую часть экспорта «сложной экономики» составляют машины и механизмы — то есть, изделия, требующие большого количества самых разных технологий и производств.

Ключевое слов здесь «экспорт», потому что критерием по настоящему «сложной экономики» является ее способность конкурировать на мировом рынке сложной продукции.

Даже объем экспорта сельского хозяйства России вдвое больше экспорта ВПК.

Поэтому всякая «технологизация с цифровизацией» упирается в отраслевую структуру отечественной экономики — такую же простую, как и сто лет назад.

А сектор бытовых услуг, как ты его не технологизируй, не может быть драйвером роста доходов в масштабах страны. Уже сейчас рабочие места российских таксистов, официантов и продавцов в ларьках очень даже технологизированы, только доходы этих работников — производная от доходов в других, более сложных отраслях. А не наоборот. И если этих отраслей нет — то не будет и доходов. Получается замкнутый круг.

Разорвать этот замкнутый круг без структурной перестройки экономики (а это дело небыстрое) возможно. Но только если действовать по той же схеме, по какой разрывали замкнутый круг бедности лондонских бродяг. Люди должны получить «деньги в руки». Надо смотреть правде в лицо —

Людям нужны дополнительные деньги, а где их взять и кому давать?

Нельзя давать деньги просто так, тут же скажет начальник, будет инфляция, вы же не хотите, чтобы было как в «девяностые»? Здесь можно возразить, что рост цен в «девяностые» был в огромной степени спровоцирован предшествовавшим дефицитом товаров, и необходимостью преодоления этого дефицита. Но на самом деле начальник переживает не за инфляцию, а за то, что для предотвращения возможного дефицита придется открыть границы для импорта, оплачиваемого нефтедолларами. Нефтедоллары начальник считает своими, и делиться с гражданами не хочет. Тем более, рассуждает начальник, если «бедные и трудолюбивые» граждане вдруг разбогатеют, ему придется поднять зарплаты всем, кто получает деньги из бюджета.

На самом деле, способов оставить людям больше денег в руках, можно придумать множество. Эти способы необходимо обсуждать и рассчитывать. Что вы думаете о варианте «продуктовой корзины» в натуральном виде? Набора продуктов, который гарантированно получали бы граждане имеющие доходы ниже определенного уровня? И уровень этого дохода, и содержание такой корзины — предмет для разговора, но выигрыши здесь таковы — у людей оставалось бы больше денег на другие товары и услуги, а производство и логистика таких «корзин» могла бы стать целой индустрией, связывающей многие отрасли — от сельского хозяйства до служб доставки. Чем вам не «национальный проект», только с гораздо более простым для измерения результатом.

Мне могут возразить, что такая модель сильно похожа на практику «спиндхалемского акта». Ну что же, давайте свяжем такую корзину не с доходами, а с возрастом. В таком случае, подобную корзину будут получать вполне богатые начальники — ну что же, пусть получают, если им не будет стыдно это делать.

На самом же деле, преодоление бедности и издержек неравенства необходимо потому, что бедность и неравенство играют для современной экономики гораздо более разрушительную роль, чем это принято считать. Но это уже тема для другого рассказа.