Это совершенно феноменально! 7 мая столетие Слуцкого, уже 33 года его нет с нами, а за девять лет до своего ухода он перестал писать стихи. И притом все эти 42 года публикуются его неизвестные или известные только узкому кругу стихи. Их сотни!
Вот и совсем недавно Алексей Симонов обнаружил в бумагах своей матери Евгении Ласкиной, с которой Борис Абрамович дружил, непубликовавшиеся стихи Слуцкого. А еще бард и актер Театра песни Елены Камбуровой Андрей Крамаренко нашел целый массив неизвестных читателям стихотворений «известного советского поэта». Кстати, этот ярлык, по-моему, уж к столетию-то пора поменять на «великий русский поэт». Со мной согласны перешедшие в лучший мир Давид Самойлов, Александр Межиров, Евгений Евтушенко, Иосиф Бродский и, к счастью, живущие рядом Дмитрий Сухарев, Олег Чухонцев, Евгений Рейн, Юрий Ряшенцев, Илья Фаликов (последний написал замечательную книгу о Слуцком в серии ЖЗЛ). Очень разные поэты. Порой непримиримые в отношениях между собой, а на Слуцком сошлись во мнениях и оценках.
Но вернусь от поэтов к барду. Андрей Крамаренко вообще большой молодец.
Он не только написал песни на стихи сложного для авторской песни поэта, не только основательно поработал в архивах, но и составил и выпустил к столетию две книги Бориса Слуцкого: «100 стихотворений» и «Снова нас читает Россия». Если к первой книжке могут быть (а вернее, не могут не быть) вкусовые претензии, то вторая, выпущенная издательством Эксмо, кажется более выстроенной. Она делится на три раздела: «Хрестоматийное», «Из неизданного» и «Из архивов». И, значит, должна быть интересна как давним поклонникам творчества Слуцкого, так и неофитам.
Мы публикуем стихи — и из найденного Андреем Крамаренко, и из обнаруженного Алексеем Симоновым.
Борис Слуцкий
1937
Товарища сегодня вызывают.
Куда — не важно. Важно, что зовут.
Жена его заплачет и завоет,
И у соседей сердце заболит.
С утра товарищ бороду побреет,
шепнет жене, что не его вина,
и чистое исподнее оденет,
как будто уезжает на войну.
И целый двор — большой и многолюдный
переживет, как личную беду,
что торопливо он уходит, бедный,
авоською мотая на ходу.
***
Памяти товарищей, как винтики,
хряпнувших в маховиках войны,
памяти товарищей — не митинги,
а другое посвятить должны.
Памяти товарищей, бутылками
брошенных в броневики врага,
мраморные доски понатыканы,
буйствует газетная пурга.
Между тем прошло примерно двадцать,
двадцать два и даже двадцать три
года,и пора бы разобраться,
оценить их, что ни говори.
Осмотреть те стартовые линии,
Меловые полосы взглянуть,
те — откуда в будущее ринулись
мы и где остались — в этом суть.
Мертвые счастливые товарищи.
Бедные и юные товарищи.
Гордые убитые товарищи.
***
Я рассказчик твоих происшествий,
репортер в твоих микромирах.
Одновременно я — сумасшедший,
городской твой дурак.
Я, допущенный к тайне неглавной,
засекреченный не до конца.
Парень в сущности свойский и славный.
Я останусь с тобой до конца.
Задыхаясь от самодовольства,
по дорожке бежишь гаревой.
За тобой — таково мое свойство —
Буду бечь, покуда живой.
Почему? Мне не спрашивать проще.
Буду бечь — вот и все. Буду бечь.
Потому что ты все-таки — речь.
Я — не более паузы. Прочерк.
***
Вижу том грядущей хрестоматии.
Две страницы мне отведены.
Там застряну, как бычок в томате, я.
А детали не нужны.
Две страницы. Следовало бы, надо бы,
чтоб стихи торчали, словно надолбы,
чтобы даже танковый удар
мой выдерживал словесный дар.
***
Звон, в ушах моих звонивший,
шум, бушующий в моей крови, —
это ты, Господь! Благослови
плоть обильную,
а дух мой нищий —
если хочешь, вовсе отзови.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»