Он родился 1 января 1919 года — ровно сто лет назад. Умер 27 января 2010 года — с того дня не прошло и десяти лет. В 1951 году вышел в свет его ошеломляющий роман «Над пропастью во ржи». Юный герой романа Холден Колфилд, как напишет критик «Нью-Йорк Таймс» в некрологе писателю, «стал самым известным прогульщиком после Гекльберри Финна». Сэлинджер — классиком. Он выразил голос целого поколения и создал героя на все времена.
Изданное им умещается в один том. Один роман, который станет культовым, сборное повествование о семье Глассов, о котором будут споры, конгениально ли оно роману, и «Девять рассказов». Последнюю оригинальную вещь писатель опубликовал в 1965 году. Дал последнее интервью в 1980. Молчания в его жизни будет больше, чем творения. Парадоксальным образом оно лишь умножало его славу.
Итак, «Над пропастью во ржи». В первой же строке писатель устами героя объявляет свои правила игры. К черту роман — биографические подробности, монументальный социальный антураж, старое доброе воспитание чувств — «вся эта дэвидкопперфильдовская муть»! Что взамен? Глубоководное погружение, словно в батискафе в Марианскую впадину, во внутренний мир 16-летнего подростка, который мог, по собственному признанию, ощущать себя и 13-летним, в его взбудораженное сознание и еще более тревожное подсознание.
Весь роман — путешествие в три дня с хвостиком между ночью с субботы на воскресенье и средой. Между школой, находиться в которой невмочь, и домом, куда до этой самой среды возвращаться никак нельзя, потому что раньше письмо директора, что его вытурили из школы за неуспеваемость, до родителей не дойдет. Анабасис полный самых невероятных происшествий, приключения смятенного духа, поиски себя.
Юный герой — абсолютный нигилист, ежесекундно на грани нервного срыва. Старуха Хейс, мать Салли, девочки, которой он позвонит, чтобы немедленно встретиться, чтобы разругаться вдрызг, чтобы тотчас пожалеть об этом, говорит, что он «необузданный» и что у него «нет цели в жизни». А еще он, по собственному признанию, «ужасный лгун — такого вы никогда в жизни не видели». И «часто валяет дурака. Ему тогда не так скучно». «У него нервы вообще ни к черту». «Без всякой причины — шел и ревел. Наверное, оттого, что мне было очень уж одиноко и грустно». Задира, каких мало. Правда, «дрался-то всего раза два в жизни и оба раза неудачно. Из меня драчун плохой. Я вообще пацифист, если уж говорить всю правду». У него «слабость: не может он бить человека по лицу».
Он спешит стереть похабную надпись, появившуюся на школьной стене, пока ее не увидел какой-нибудь малыш. Он даже воображает, как ловит на месте преступления мерзавца, который написал на стене эти слова, и бьет головой о каменную лестницу, и скорбит, что «ему не стереть всю похабщину со всех стен на свете».
В ночь, когда умер его младший рыжий брат Алли, он перебил все окна в гараже.
Окружающие бесконечно доводят его нелепостями и самодовольством. Но в какой-то момент он ловит себя на мысли, что всех их ему жаль — надоедливого соседа и даже преподавателя, который вынужден поставить ему неуд, после чего его выгонят из школы.
…А еще он слушается, когда девчонка говорит: «Не надо, перестань». Другие не слушаются. А он не может.
В разное время его посещают неожиданные идеи: уйти в монастырь, например. Особенно его буйное воображение разыгрывается, когда он терпит фиаско. «Я представил, как миллион притворщиков явится на мои похороны». Собственные похороны — его любимый сюжет. «Притворщики» — то, что больше всего ненавидит в жизни.
«О, господи, Фиби, хоть ты меня не спрашивай! — говорю (отвечает маленькой сестренке, почему расстался с очередной школой). — Все спрашивают, выдержать невозможно. Зачем, зачем… По тысяче причин! В такой гнусной школе я еще никогда не учился. Все напоказ. Все притворство. Или подлость. Такого скопления подлецов я в жизни не встречал… Поверь моему слову, такой вонючей школы я еще не встречал».
У него неизлечимая болезнь — аллергия на любую фальшь. А этот мир — мир взрослых — битком набит фальшью.
Главный благотворитель школы разбогател на похоронных бюро. В его честь назван корпус, в котором живет Холден. И теперь учащиеся должны кричать ему «Ура!» на стадионе и внимать его нравоучениям в церковной капелле, когда он соизволит приехать.
«Сначала рассказал пятьдесят анекдотов вот с такой бородищей, хотел показать, какой он молодчага. А потом стал рассказывать, как он в случае каких-нибудь затруднений или еще чего никогда не стесняется — станет на колени и помолится богу. И нам тоже советовал всегда молиться богу — беседовать с ним в любое время. «Вы, — говорит, — обращайтесь ко Христу просто как к приятелю. Я сам все время разговариваю с Христом по душам. Даже когда веду машину». Я чуть не сдох. Воображаю, как этот сукин сын переводит машину на первую скорость, а сам просит Христа послать ему побольше покойничков. Но тут во время его речи произошло самое замечательное»…
Не буду пересказывать своими словами, что самое замечательное произошло тут в самый пик выступления этого учителя жизни.
Или вот Холден пришел попрощаться к старому учителю.
«— А о чем с тобой говорил доктор Термер, мой мальчик? Я слыхал, что у вас был долгий разговор.
— Да, был. Поговорили. Я просидел у него в кабинете часа два, если не больше.
— Что же он тебе сказал?
— Ну… всякое. Что жизнь — это честная игра. И что надо играть по правилам. Он хорошо говорил. То есть, ничего особенного он не сказал. Все насчет того же, что жизнь — это игра и всякое такое. Да вы сами знаете.
— Но жизнь действительно игра, мой мальчик, и играть надо по правилам.
— Да, сэр. Я все это знаю».
Колфилду тошно от учительского глубокомыслия, скорей бы покончить с разговором. Не тут-то было. Последняя реплика звучит уже про себя.
«Тоже сравнили! Хорошая игра! Попадешь в ту партию, где классные игроки, — тогда ладно, куда ни шло. А если попасть на другую сторону, где одни мазилы, какая уж тут игра? Ни черта похожего. Никакой игры не выйдет».
Старик Спенсер — не худший из учителей. И даже доброжелательный. «Видно было, что он действительно хотел мне помочь. По-настоящему. Но мы с ним тянули в разные стороны».
Моральная антитеза — образцового взрослого и трудного подростка — необязательно принимает столь наглядно карикатурную форму, как в случае с похоронных дел морализатором. Но это все та же антитеза. Все учителя одним миром мазаны.
Подростки и взрослые говорят на разных языках. Хуже того, они живут в разных мирах. Мир взрослых полон искусственных метафор и необъяснимых условностей. Они надуваются собственными прописями и нещадно врут, полагая все это бесценной педагогикой. «Не выношу я этого. Злость берет. Так злюсь, что с ума можно спятить».
«Когда же ты, наконец, станешь взрослым?» Этот сакраментальный вопрос преследует Холдена Колфилда на всем его пути.
Он совершенно невыносим в своей нетерпимости и столь же неотразим. Бдительные защитники оскорбленных родительских чувств насчитали в его устах 58 раз слово «ублюдок» и 237 раз «черт подери». Он выражается так, что книгу сразу стали запрещать в школах и библиотеках — прежде, чем включили в обязательное чтение.
Обложка первого американского издания «Над пропастью во ржи»
(В повести «Симор: Вступление» Симор терпеливо объясняет брату — молодому писателю Бадди: «Когда… твой герой… Богом клянется, поминает имя божье всуе, так ведь это тоже что-то вроде наивного общения с Творцом, молитва, только в очень примитивной форме»).
Герой Сэлинджера точно ни на кого не похож, но все поколение тут же подхватило его словечки.
Писатель озвучил язык молодых. И (или) дал им язык. Он выразил подростковое самоощущение так ярко, точно и сочно, что они сами и даже их педагоги в школе и все взрослое сообщество поверили, что это мировоззрение поколения.
Сэлинджер создал голос — подростка и поколения, внутреннего подполья, которое рвется наружу, возраста бунтарства и бунтарства в любом возрасте. Очень американский характер, в котором узнают себя все.
Это очень светлое чтение.
По-английски роман называется The Catcher in the Rye — «Ловец во ржи». Строка из Бернса, которую автор переиначил на свой лад. На бейсбольном поле функция одного из игроков называется «ловец». Под писательским взглядом бейсбольное поле преобразовалось в ржаное. Жизненное пространство — это поле ржи, по которому носятся дети, но поле обрывается пропастью, и нужен ловец, который поймает разбежавшегося ребенка. Холден Колфилд воображает, что он и есть тот самый ловец.
В русском названии романа «ловец» отсутствует. Придется дополнить пейзаж. Поле ржи над пропастью. Над полем грозовые тучи. Но и сквозь самые черные тучи просвечивает серебряная изнанка. Это серебро — детский свет человеческой души. Он превыше всего.
Сэлинджер носил в себе Холдена Колфилда раньше, чем ощутил в себе писателя — собственным опытом Сопротивления с детства. Его отец — правоверный иудей и успешный торговец ветчиной и прочими копченостями (весьма необычное сочетание) готовил наследника своего бизнеса. Он даже вывозил сына стажироваться на венские скотобойни. Ничего из этого не получится. Юноша станет Холденом Колфилдом.
«Некоторые мои лучшие друзья — дети. На самом деле, все мои лучшие друзья — дети», — как-то скажет Сэлинджер.
«Величайший ум, навсегда оставшийся в начальной школе», — заметит о нем Норман Мейлер.
Изданный тиражом в сто двадцать миллионов экземпляров по всему миру «Над пропастью во ржи» — шедевр каких мало. Когда писатель лукаво прищуривается, чтобы увидеть мир глазами подростка, он наводит зрение читателей на резкость: мы снова ясно различаем добро и зло, черное и белое. А нам так хочется ясности. В душе мы готовы себя безоговорочно ассоциировать с детьми и подростками. Недаром самыми популярными произведениями являются книги о детях и подростках. Тот же «Гекльберри Финн» и конечно «Том Сойер» Марка Твена, «Убить пересмешника» Харпер Ли, ограничимся американской литературой. Холден Колфилд — из той же школы, даром что он бежит из всех своих школ.
Холден Колфилд никогда не повзрослеет. Этим он и покорит всех.
***
За кадром поневоле остались другие произведения писателя. И интригующие вопросы: Сэлинджер и женщины. Его затворничество и слава. Можно ли жизнь сотворить по законам литературы? Вместо ответа анонс. Журнал «Иностранная литература» готовит американский номер (девиз: «51-й штат»). С разрешения «Новой» отсылаю к «ИЛ».
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»