Когда в жестоком киевском детстве я, правдиво глядя в глаза учительнице украинского языка Галине Ивановне Безвиконной, чрезвычайно громко для уверенности говорил, что опоздал на урок потому, что на углу Прорезной и Крещатика перевернулся троллейбус и надо было помочь поставить его на колеса, она, не удостаивая меня взглядом, кричала: «А ну, тихо! Шо ты гавкаешь, як свыня!»

И образ этого доброго, глуповатого на вид, никак не связанного с тамбовским окороком, кровяной колбасой, отбивными и вообще бужениной с хреном, животного возникал в измученной знаниями школярской душе.

Свыня! Это было что-то обаятельное, лукавое, способное, как говорил Николай Васильевич, «прилгнуть», но без особого злого умысла. Невредное что-то, позволяющее тебе, обладающему свойствами иной раз менее приятными, но наименованному иначе, относиться к объекту несколько свысока и покровительственно.

Словом, свыня, это вам не свинья ты эдакая.

И вот однажды, вразумляя своего пятилетнего внука, стал я ему рассказывать значение и различие этих двух слов. И, рассказав, забыл.

Аж проходит год, и мальчонка, пообещав мне вести себя прилично, повел себя правильно, то есть как подобает. Я же в брюзжащем сознании своем потребовал от него правдивого ответа.

— Ты же обещал и все-таки сделал (ну он там что то сделал или, наоборот, не сделал чего-то). Почему Юрик?

— Потому что я свыня, дедушка!

И я умильно прослезился, поняв, что мальчик перспективен. Есть в кого.

Великий современный журналист и мой друг Голованов решил встретить Новый год с поросенком. Жареным. Время было не чета нынешнему. Правительства было много, а свиней мало. Теперь и того, и другого с избытком. Иной раз путаешься.

И вот Ярослав Кириллович во имя светлой идеи решил напечатать ряд очерков об освоении Нечерноземья. Это была модная тема, захватившая руководство страны и часть населения. Вроде как теперь на всех идти войной, а самим жить в раю.

Оба предприятия куда как хороши, поскольку не осуществились. Второе, к счастью, пока не началось, первое так и не закончилось. А поросенок был. И это зачтем как результат освоения, ну хотя бы одним Головановым одного среднерусского свиноводческого комплекса.

Пока Слава завоевывал сердце председателя колхоза рассказами про победы в космосе, я слушал повесть двух свинарей о безрадостной жизни животных при социализме.

Выпить было всегда. Самогон не переводился. А вот с закуской случались постоянные проблемы. И эти два животновода решили проблему с помощью подопечных свинок.

Ампутируют уши (без потери животными слуха), замажут ранку зеленкой и выпустят в загон, где на следующий день животное веселится пуще прежнего.

Когда весной приехала районная комиссия принимать поголовье, она была приятно удивлена, что ни одна свинья не пала за зиму жертвой закуски, однако внешний вид стада, напоминающего персонажей Босха, заставил их замереть в скорбном молчании. Представьте: сотня свиней с гладкими головами.

— Хорошо Никиты Сергеевича уже не было, а то мы бы пошли по политической. Ужасные они были, но похожи, бедняги.

Эту историю я рассказал по дороге из Нечерноземья в Москву Ярославу Кирилловичу. Он остановил машину и полез в багажник.

— Наш с ушами, — сказал он.

И мы поехали с чистой душой.

Посмотрите на это лицо. Ей-богу, сразу хочется согласиться с аргументами: и про пенсию, и про цены на стоянки, на бензин, на еду, на квартиры, и про расширение сфер влияния, и что депутаты молодцы, и что надо всем навешать (или хотя бы пообещать)… Словом, лицо вызывает почтение. Но целовать его не хочется. Свинья-то не наша. Китайская вроде.

А, впрочем, почему нет, если все.