Маленькое офисное помещение в подмосковном Ногинске разрывается от посетителей. В интеграционном центре для детей сирийских беженцев отмечают Новый год. Девочки одеты в праздничные платья. У каждой по большому цветку в волосах, у тех, кто постарше, — на платке. Мальчики с гордо поднятой головой ходят по кабинету в выглаженных рубашках, волосы у них по-взрослому убраны назад с помощью геля. Рядом стоят их мамы: несмотря на духоту, они не снимают свои пуховики — в помещении посторонние — и прячутся от камер. Вокруг суетится, пытаясь собрать разбегающихся детей, преподавательница по арабскому языку Сафа Аль-Кудри — сирийка с добрыми карими глазами и длинной косой.

Спустя полчаса после нашего приезда представление начинается. Первыми с танцем под национальную музыку выступают три старших девочки. За ними на импровизированную сцену выходят младшие и устраивают хоровод. Дети двигаются немного неумело, но с огромным старанием — так, что со стен слетают плакаты с русским алфавитом и таблица умножения.

Танцы чередовались с песнями на арабском из детских мультиков.

А в песне про двух братьев, у которых погибла мама, — о том, как важно заботиться о родных и близких. Преподавательница Елена Лебедева планировала спеть несколько песен и на русском языке. Но в итоге успели исполнить только «Елочку».

После выступления Дед Мороз без костюма — им является координатор проекта Евгений Ястребов — дарит ребятам сладкие подарки. Кто-то из мальчиков расстраивается, что ему досталась коробочка «девчачьего» розового цвета вместо синего, остальные широко улыбаются и оживленно что-то рассказывают своим мамам на арабском.

На совместную фотографию детей собрать не удается: все разбежались по разным уголкам. В большом кабинете остается восьмилетний мальчик Хасан. Со мной он поговорить согласился неохотно, видимо, испугался незнакомого человека. Евгений подошел к нему, сел на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне друг с другом, и сказал: «Хасан, смотри. Эта девушка хочет написать историю. Ей нужен сирийский мальчик, который хорошо говорит на русском. Она мой друг».

Я решила спросить о том, чем он больше всего любит заниматься дома. «Играю в футбол. Дома у меня есть площадка. Большая, там много пространства. Играю один, сам с собой. Папа на работе, мама всегда с моей сестрой, а моя сестра всегда на уроках. Я просто беру портфель, выхожу и все», — грустно произносит мальчик. Елена беспокойством отмечает, что сегодня у Хасана непривычно «пессимистичное настроение»

— Я закончился. Все ушло...

— Как же так? Ведь скоро Новый год! — восклицает преподавательница.

— Когда будет Новый год, я упаду от радости, — произносит мальчик трагическим голосом.

Когда Хасан уходит из кабинета, Елена с улыбкой вспоминает: когда мальчику было четыре года, он молниеносно схватывал новые слова и выражения и переводил их на арабский язык другим ребятам, которые понимали хуже. После этого в интеграционном центре его с гордостью стали называть будущим президентом.

«Раньше к нам приходил мальчик Самир. Тогда ему было 12 лет, но он был выше меня ростом. Он хорошо говорил на русском, но хотел научиться читать. У него была проблема: «Как это, у меня будет девушка, куда-нибудь поведу ее, а я читать не могу!» Я ему говорила, приходи, будем учиться», — вспоминает Елена.

Сейчас у преподавательницы по русскому языку 28 учеников: «Дети очень хорошие, хозяйственные. Могут все убрать и помыть полы. Старшие девочки пекут пироги, приносят их в центр и всех угощают. Но они другие по своему менталитету. У них очень развито чувство собственного достоинства. Это идет от уважения старших к ним. Мне говорили, если дети не хотят что-то делать, значит, им это не надо».

Все они разного возраста (от 4 и до 14 лет) и с разным уровнем знания русского языка. «У нас нет строгой системы, как в школе. Урок, перемена, не поймешь даже. Плавно одно в другое перетекает», — рассказывает Елена. Она старается давать ученикам общие знания по математике, географии и биологии: «У них даже на уровне арабского этого нет. Однажды я спросила у одной мамы, какие страны она знает? Россия, Сирия и молчит. А на арабском? Молчит. А какие города знаешь? Дамаск, Москва, Ногинск. И это взрослая женщина!».

Елена сотрудничает с сирийским проектом для детей беженцев практически со дня его появления — в 2015 году. Окончив курс «русский язык как иностранный», она увидела в интернете объявление о поиске преподавателя на летнее время и решила попробовать. Курсы организовали Ольга Николаенко и сирийский журналист Муиз Абу Алджаил. Дети учили русский язык, но как рассказывает Елена, ни учебников, ни тетрадей у них не было.

И проект временно закрылся. Спустя год комитет «Гражданское содействие» открыл в Ногинске негосударственную школу, но уже с материальной поддержкой УВКБ ООН (Агентство по делам беженцев).

В сентябре 2018 года к проекту присоединилась Сафа Аль-Кудри. По образованию Сафа — фармацевт, но, «когда в Сирии стало хуже», пришлось работать и в дизайнерской компании, и в школе учительницей. В 2015 году из-за войны она, как и многие, уехала из Сирии. «Я очень любила Россию. Думала, что и сейчас здесь все, как в Советском Союзе, особенно с работой. Но я ошибалась. Тут человек не может нормально жить и работать, если у него нет большого количества денег», — отмечает она.

Сирийская преподавательница учит детей как правильно себя вести и как относиться к другим людям: «Очень раздражает, когда родители говорят плохо, например, о русских девушках, которые легко одеваются. Я стараюсь им объяснить, что мы не в Сирии, а в России. Что они должны либо научиться принимать другую жизнь, либо стать такими же, как русские».

Сафа не носит платок. Когда она стала работать в центре, многих родителей испугали ее прогрессивные для сирийской женщины манеры поведения и взгляды. Например,

Однажды она спросила одну из учениц, кем она хочет стать, когда будет взрослой. Та ответила: «Никем. Я ничего не хочу». После этого девочка в центре не появлялась, запретил отец.

Елена, в отличие от Сафы, не вмешивается в семейную жизнь сирийцев и в их религию: «Максимум можем обсудить, какого цвета платочек, и жарко в нем или холодно». Но обе преподавательницы сходятся в одном: если не они, то дети останутся совсем без образования.

Согласно ст. 43 Конституции России, все дети, которые находятся на территории России, имеют право на получение российского образования. Тем не менее, детям сирийских беженцев доступ в российскую школу практически закрыт. «Как-то один чиновник в разговоре с нашим председателем Светланой Ганнушкиной сказал, что Конституция написана исключительно для граждан России. Это не так. Она распространяется на каждого ребенка вне зависимости от его гражданства!» — восклицает пресс-секретарь комитета «Гражданское содействие» Дарья Манина.

1. Первая причина — отсутствие документов, подтверждающих легальность проживания на территории России. В школах от родителей, помимо паспорта, дополнительно требуют регистрацию и визу, ссылаясь на п. 9 приказа № 32 Минобрнауки от 2014 года (о приеме на обучение по программам начального и среднего образования). 2. Вторая сложность связана с порталом госуслуг, через который жители Москвы и частично Московской области теперь должны регистрировать детей в школы. При заполнении анкеты родители должны указывать адрес регистрации, но у большинства сирийских беженцев ее нет (хозяева квартир отказываются идти им навстречу и оформлять временную регистрацию), и тут уже сама система не дает возможности подать документы на прием ребенка в школу.

«Мы писали жалобы в прокуратуру, потому что требование регистрации незаконно. По каким документам родители ребенка находятся в России — абсолютно неважно. Регистрация играет роль только в одном случае: до 1 июля в первый класс принимают в приоритетном порядке детей, которые зарегистрированы в том или ином районе. После 1 июля, если есть свободные места, школы обязаны предоставить их детям вне зависимости от того, есть ли регистрация и где именно», — утверждает Дарья.

Юристы комитета обращались в Верховный суд с просьбой изменить формулировку приказа, потому что она подразумевает двоякое толкование: «дополнительно» в смысле обязательно плюс стандартный пакет документов, или же «дополнительно» по желанию. В 2016 году суд не стал рассматривать жалобу правозащитников. Однако в постановлении об отказе было сказано: никаких двояких толкований быть не может — «дополнительно» значит «необязательно».

После этого детей беженцев начали брать в школы, но после нескольких судебных процессов директора активно стали использовать другую причину для отказа, единственно законную, — нет мест.

Евгений Ястребов подтверждает, что в Ногинске с местами в школах ситуация действительно плачевная. В этом случае министерство образования обязано предоставить альтернативные варианты. Но даже если это и происходит, проблема все равно не решается. «Ведомство дает список школ, в которые беженцы могут пойти. Они забивают в картах свой адрес, адрес школ и видят, что они находятся минимум в получасе езды на маршрутке. У родителей нет таких финансовых возможностей. Поэтому дети походят в школу четыре месяца, а потом бросают», — вздыхает Евгений.

Тогда правозащитники предлагают открыть факультативный класс, как это делается в другие странах, например в Германии или Франции. На это в российских школах отвечают, что нет денег.

Дарья Манина убеждена, что зачастую отказ связан со скрытым расизмом. «Если в Сирии закончится война и родители примут решение уехать, то в любом случае дети станут носителями нашей культуры. Они будут знать Россию, говорить на русском языке. Что в этом плохого? К сожалению, в Ногинске активно сопротивляются», — вздыхает Дарья.

Отказ в приеме в школу приводит к тому, что мальчики с 10-12 лет идут на швейную фабрику, где работают их отцы. С девочками существует другая проблема: пока родители в течение нескольких лет пытаются устроить их в школу, они достигают пубертатного периода и надевают платок.

Раздельных классов в России нет, поэтому девочки вынуждены сидеть дома с матерями. «Складывается сложная ситуация. С одной стороны, закон обязывает тебя как родителя отправить ребенка учиться в школу. Если ребенок не учится, то ты за него несешь ответственность. Но в то же самое время в школу они не берут. За последние два года из нашего центра не взяли никого. И что делать?» — спрашивают правозащитники.