Плутовской роман о войне

Деление политиков на пророссийских и не очень уже с десяток лет казалось таким же атрибутом 90-х, как «Хопер-инвест», волгоградский «Ротор» в европейских кубках и домашние интернет-модемы. При всем сочувствии к волгоградцам, ничего из перечисленного, скорее всего, не вернется. Казалось также, что мы уже научились жить без твердого знания, кто даже из постсоветских фаворитов братский, а кто нет. Многие ли знали, как зовут чешского президента, не говоря об австрийском канцлере?

И вот все возвращается, наполняя русский мир чувством компенсированного торжества. Поначалу могло показаться, что все, особенно по соседству, просто напуганы крымской прямотой нашего нового стиля. Опыт Украины, за которую никто не вступился, даже заносчивый прежде Баку заставил бросить Еревану новый вызов и оспорить его статус лучшего друга Москвы на Кавказе. Но и на менее братских и склонных к нервозности широтах все чаще стали произносить речи, за которые в пору развитого социализма вручали ордена «Дружбы народов». Друзья обнаружились повсеместно, от Апеннин до окраин БРИКС, что позволило разочаровавшимся было россиянам снова смело смотреть в лицо прошлому. Немного не хватало скандалов на тему ракетных компромиссов и юридически оформленного двухблокового мирового устройства. С первым, спасибо американским коллегам, все сложилось. А без второго, как оказалось, можно обойтись. Вместо скованных одной цепью стран-союзников у нас теперь везде есть свои люди, в количестве, достаточном для возрождения дивного биполярного мира, а с ним и нашей собственной значимости.

3D-проекция холодной войны — афера покруче победы на сочинской Олимпиаде. Найдутся скептики, уверенные, что Кремлю снова повезло, как с ценами на нефть. Но, в отличие от цен на нефть, есть везение, воспользоваться которым — искусство само по себе. Счастье возрожденного прошлого не имеет на самом деле отношения ни к холодной войне, ни к Донбассу с санкциями, но самой главное — к самой России, и эту подмену надо было умело спродюсировать: выдать себя за полюс противостояния, к которому она на самом деле не имеет никакого отношения. Здесь ведь все не так, как было. Конфликтуют не государства и не коалиции.

Поэтому, кстати, ажиотаж на тему выхода Трампа из договора о РСМД охватил только узкие профессиональные круги. Никто больше не боится ни Карибского кризиса, ни даже северокорейского.

Кризис толерантности — назовем его условно так, спровоцирован очень многими факторами. Но ни один из них не проистекает из политического противостояния. Мир без границ против права строить стены. Свобода против безопасности. Терпимость против традиции. Все, что вчера было салонной полемикой и в крайнем случае поводом для отказа от рукопожатия, сегодня эволюционировало до цивилизационного конфликта. Просто потому, что мир оказался компактным. А вовсе не потому, что Россия вторглась в Донбасс.

Но Москве удалось вписать вторжение в этот конфликт, и то, что получилось, можно увековечивать в нашем плутовском романе. Новая природа мира с единым человечьим общежитьем? Да никогда! Границы святы, как века назад, когда, впрочем, чужие границы для того и существовали, чтобы их нарушать, особенно если они несправедливы.

Это и для тех, кто в своих далеких странах ищет аргументы в своих ценностных спорах. И респектабельные профессора-итальянцы на респектабельной конференции, без риска прослыть маргиналами, через запятую после кризиса либерализма, вспоминают, что Россия, вернув Крым, вернула в политику и понятие чести. Они с удовольствием играют в нашу игру. Крым для них — Гекуба, но им тоже нравится пора, в которую не было мигрантов, и если в ту пору и за Крым бы никто не объявлял санкций, почему эти ностальгии не объединить? Критерий союзничества — не пространство, а время: вчера против завтра, и это первый настоящий конфликт эпохи постмодерна: регресс из политического кредо окончательно превратился в политическую технологию.

Подмена превратилась в глобальный проект, в который к тому же Кремль неплохо инвестирует. Прогрессисты пока не слишком пугаются новояза, который звучит и по-польски, и по-венгерски, а особенно уверенно зазвучал по-бразильски. Возможно, и потому, что даже сами легализаторы понимают — по крайней мере, пока: общество, как бы оно за них ни голосовало, все-таки не очень готово рискнуть с переходом от ласкающих душу слов к мрачной практике.

Но — в Донбассе, который для них примерно в той же геокультурной зоне, от которой неплохо бы снова отгородиться воссозданной стеной, по поводу которой и наступает вожделенный консенсус. Как у кризиса либерализма с христианскими ценностями, в борьбе за которые крепнет наше единство, тем более что, как нам недавно сообщили, Украина против них.