Анна-отшельница

До деревни Кожино в Кашинском районе Тверской области можно дойти только пешком от железнодорожной станции. В крайнем случае доехать на квадроцикле. О машине не может быть и речи, дорог тут нет совсем.

Пыльный август. Я иду по полю, где встречаются две реки — Волга и Кашинка, потом прохожу мимо кладбища — и вот передо мной деревня. Два ветхих деревянных дома, большой стол под навесом. Навстречу мне выходит босая женщина с длинной седой косой, молодыми глазами и лицом без единой морщины. Это Анна Михайловна (в миру), в монашестве — мать Фомаида. Она ждет меня, берет под руку, и мы вместе идем к увитому зеленью кирпичному полуразвалившемуся зданию.

Это храм Рождества Богородицы.

Несколько месяцев назад кто-то в Кашине сказал мне: «Вы знаете Анну Михайловну? Она живет одна в Кожине и сторожит храм вот уже восемнадцать лет, мы все к ней ходим». Мне стало интересно поговорить с отшельницей, понять, для чего она столько лет несет свою тихую вахту в заброшенной деревне. Я отправилась в Кожино.

Пес по кличке Маленький Принц встречает меня звонким лаем. «Ты мой милый, ты мой сладкий!» — успокаивает дворнягу Анна Михайловна. Мимо нагло шастают коты. «Кошки с псами не дерутся?» — «Ну уж нет, у нас тут никто не дерется, я сразу с ними оговорила условия: живем дружно».

Помимо Маленького Принца и кошек тут живут шиншиллы, маленький ворон и галчонок, которого Анна Михайловна подобрала лечить и называет ребенком. Говорит: «Я сама стану птицей. Как помру, вы меня у гроба не ищите. Я за три дня везде в мире побываю».

Она пропускает меня вперед, и мы заходим в церковь. Внутри холодно, несмотря на жару, в окна пробивается тусклый свет. Пол из грубо сколоченных досок, в одной из стен — провал, завешенный сеткой.

Анна Михайловна рассказывает мне жизнь, в которой и боль, и радость, и любовь. Родилась рядом, в Кашине, в 1946 году. Подростком переехала с семьей в Екатеринбург и, не поступив в театральный институт, попала в художественное училище, начала писать иконы. Замуж вышла за человека старше на двадцать семь лет. «Это сейчас так принято, а тогда это было катастрофой. Но что поделать, я полюбила сразу. Мы прожили одиннадцать лет, первые два года как брат с сестрой. Он говорил, что не хотел испортить мне жизнь», — смеется она.

Потом — снова Кашин и больная мама, смерть мужа, новая жизнь с новым мужчиной. Горе.

«Пьющий был, даже говорить не хочу. И когда мы развелись, я пришла к батюшке. Хочу, говорю, послушницей стать. Давно уже думала об этом. А я заявилась к нему, такая вся модная, в джинсах. Он так смеялся! Долго мне потом пришлось доказывать, что я действительно этого хочу».

Однажды Анне приснился сон: берег реки, где она ловила рыбу в Кожине, и гора, которой там никогда не было. Сон повторялся, пока она не догадалась, что гора — это один из символов Матери Божьей, в акафистах ее часто называют «гора тучная». Отправившись пешком в Кожино, она добрела до развалин храма и заброшенного кладбища и сразу решила: если служить — то здесь.

Прошение уехать в Кожино долго не мог одобрить местный владыка. Это местечко считалось небезопасным, в этих развалинах останавливались браконьеры, обретались бездомные.

И вот в ноябре 2000 года она едет в Кожино, а вместе с ней — группа строителей, которые построили сторожку, чтобы отшельнице не ночевать под открытым небом. Одним из этих строителей был человек по имени Саша Капитонов.

Город Кашин и соседний Калязин всегда считались святыми местами. Здесь множество храмов, часть из них сейчас заброшена. В 40-е годы было решено расширить Угличское водохранилище. В зоне затопления снесли дома и разобрали Никольский собор, оставив лишь колокольню в качестве маяка. «Затопленная колокольня», которую все же укрепили в 2000-х, после бесчисленных попыток снести, стала символом Калязина. За этой колокольней и следил Александр Капитонов. Что-то ремонтировал, подвозил сюда на лодке туристов.

Когда Саша узнал о том, что в Кожине поселилась монахиня, которая хочет восстановить храм Рождества Богородицы и следить за ним, он дошел туда на лыжах и вызвался во всем помогать, возглавить строительство.

«Первый год был самым тяжелым. Иногда такой страх нападал, что я вслух говорила: «Господи, раз ты допустил, ты и защити». Тогда еще не было ни газа, ни керосина, из еды — только мука. Бывало, что ночью ломились рыбаки или охотники, просились на ночлег. Спрашивали: «Не страшно тут одной, матушка, нас не боитесь?» — «Боюсь, конечно, ну а что с вами делать? Сейчас чайник поставим».

Постепенно матушка привыкала к новой жизни, а храм преображался. Капитонов отстроил своды, пол и алтарь. Мало того, именно он отыскал и привел в порядок мощи жены и родителей местного святого Макария Калязинского. Теперь они захоронены в Рождественском храме.

Из всего рассказа я понимаю, что Саша Капитонов — большая и светлая страница в отшельнической жизни Анны Михайловны.

— А какой он, Саша Капитонов?

— Он был как ребенок, — отвечает Анна Михайловна и надолго замолкает.

История главного строителя храма Рождества Богородицы закончилась в Калязине. Он подвозил домой друга и его жену. Потерял управление, автомобиль рухнул в воду с моста. Александр успел спасти женщину. Потом нырнул за другом — и вместе они погибли в реке.

С тех пор помощь в строительстве храма — разовая и непостоянная. Московские дачники отправляют пожертвования, дают деньги на кирпич для алтаря, привозят свечи.

Каждое утро Анна Михайловна отправляется в храм, протирает все иконы, моет пол и зажигает свечи. И каждый раз, проходя мимо алтаря, кладет на него руку с короткими детскими ногтями и говорит как будто между прочим: «Это Саша сделал».

Анна Михайловна ведет меня в свой дом, показывает, как живет. Теперь это уже не маленькая сторожка, а полноценное жилище из двух довольно больших комнат, где летом помещаются одиннадцать человек, отстроенных позже все теми же строителями. Одна стена в ее комнате полностью увешана старыми фотографиями великих актеров. «Я всегда любила искусство». Вот фото первой любви — артиста, в которого она влюбилась, будучи четырнадцатилетней девочкой. «Я пришла домой после спектакля с ним, и у меня поднялась температура под сорок. Мы познакомились, и он знал о моих чувствах. И надо отдать ему должное, он бережно к ним отнесся. Я всегда говорю, как же это важно — бережно отнестись к чужой любви, на которую нельзя ответить».

На полках — бесчисленные подарки на память от всех, кто заходит в гости. И Анна Михайловна очень расстраивается, что сама ничего мне не может подарить: «Деточка, как же так, у меня ничего для тебя нет. Ты придешь в следующий раз? Я тебе книжку подарю. Свои стихи подарю. Я однажды ночью здесь стала сочинять, еще когда мне было страшно. И так оно и пошло. Бывало, зимой облокочусь на печку, и так хорошо пишется. Я краткую форму люблю, сонет, например».

Она сама провожает меня до развилки, обнимает. Я иду, оборачиваюсь и вижу, что она все еще стоит и смотрит мне вслед, уже совсем маленькая, размытая.

Второй раз я навестила матушку в октябре. Привезла продукты и показала текст. Она встретила меня в монашеском одеянии, в доме затопила печь. Чай и кофе отложила для гостей. «Я сама только кипяток пью, чаями редко балуюсь». Спрашиваю, кто привозит ей еду. «Смотри, деточка, у меня же тут огород есть. Я к жизни очень приспособленная, — смеется она. — Да мне и круп разных до лета хватит».

Прошу у Анны Михайловны сделать ее портрет на фоне храма.

«Ласточка моя. Не хочу я, ладно? Я же это делаю не потому, что гордость показываю. А выгляжу я уже, мягко говоря, не ой-ой. Давай мы с тобой вместе сфотографируемся, а ты эту карточку у себя оставишь и никому отправлять не будешь». Так мы и сфотографировались на фоне храма. Я и веселая молодая женщина рядом.

Я не перестаю думать о том, в чем цель и смысл жизни этой одинокой женщины в заброшенной деревне Кожино. Я живу в XXI веке, я сижу на Facebook и каждые десять минут обновляю Instagram, и я привыкла всему искать объяснение.

Когда я спросила Анну Михайловну, сидя на лавке у полуразрушенного алтаря, что самое главное она может сказать о своей жизни, она надолго замолчала, а потом улыбнулась и ответила: «Я была счастливой. Я любила».

Татьяна Збруева — для «Новой»