«Я не умею любить пассивно»

— Я много лет фотографировала театр. Но идея книги появилась потому, что говоря о ленинградском театре, чаще всего вспоминают БДТ. На самом деле в Ленинграде существовали и другие театры со «своим лицом и характером». В них играли прекрасные актеры, многие из которых были не ниже уровнем актеров БДТ. Конечно, мне хотелось сохранить память о них, поэтому я так радуюсь публикации этой книги. В нее вошли мои воспоминания и мои фотографии: Театр Комедии Акимова, Театр им. В. Ф. Комиссаржевской Агамирзяна, Театр Ленсовета Владимирова. Отдельная глава посвящена Сергею Юрскому как режиссеру и актеру своих спектаклей.

— Вы Юрского когда первый раз увидели?

В далекой юности. И это была любовь с первого взгляда. Как только он появился на сцене: «Чуть свет уж на ногах...»

А познакомилась с ним во Дворце искусств: помню, там была репетиция ночного капустника. Спускаюсь по лестнице, смотрю, стоят Юрский и Белинский. Слышу, Юрский спрашивает: «А кто это?» Зная острый язык Белинского, думаю: «Ну, все...» Но мы подружились.

Юрский — уникальное явление русского театра. Я не снимала его в БДТ, а вот на репетициях телевизионных спектаклей, во время концертов... Юрский — Мольер, Юрский — Воланд... Немного от тех съемок уцелело, я собрала в альбоме, что могла. Надеюсь, что там чувствуется и мое поклонение, и восхищение его талантом. Собственно, вся эта книга — дань моей любви к театру.

— Самый первый театр в вашей жизни помните?

— Первый увиденный мной спектакль — «Снежная королева» Шварца. Это было в Йошкар-Оле в эвакуации. Среди эвакуированных актеров была только одна марийская актриса, ее помню больше всех. Она играла маленькую разбойницу и говорила с акцентом очень смешно: «Протястую, да протястую…»

И с тех пор мы играли во дворе в Снежную королеву. Когда мы вернулись в Ленинград, мама стала меня водить на балет. В 47-м году увидела невероятный спектакль «Спящая красавица», где в каждом акте танцевала другая балерина. Это все были лучшие балерины...

— Не только. Уланова приехала из Москвы. Все были примы. Я, конечно, стала очень интересоваться балетом. Настолько, что и сейчас помню, что танцевала, скажем, Вечеслова в «Белой кошечке» и что потом изменили. Помню, что она била партнера по пузу, а потом становилась в позу. Теперь они этого не делают.

А потом мама решила отвлечь меня от лишней общественной активности в школе и отправила по кружкам. В драматический, в балетный. Я ходила и мечтала о театральном институте. Я хорошо выглядела под гримом, и меня все время ставили играть голубых героинь. А я характерная... Если и был какой-то талант, то вот этот. Я хотела играть мачеху, а меня ставили феей. И я чувствовала, что не очень получается, стала колебаться. И мама меня отговорила.

— Мама подарила. Развивали ребенка. Мы жили в доме рядом с оптическим институтом, за университетом, за 12 коллегиями. В огромной дедушкиной квартире в конце коридора был чулан. И там я устроила себе лабораторию: при красном свете проявляла пластины. И это фантастика, когда проступают черты…

Потом мама мне купила пленочный аппарат. «Киев». «Лейка», на самом деле. И вот благодаря «Киеву» я начала снимать, потому что он не зеркалка, он не стучит. Он делает — шир, шир. У меня был хороший знакомый, преподаватель театрального институтаЛева Гительман. У нас он назывался«Лева, который все знает». Лева обожал Уланову и тоже снимал. Для себя. И он меня научил: покупаешь билет во втором ряду партера, первое-второе место. Директорская ложа над тобой, так что тебя никто не видит. Так я проснимала почти до отъезда.

— Я не умею любить пассивно. Я должна была что-то делать. Танцевать уже не могла: поздно. Кроме того, была влюблена. Очень. На самом деле, это была настоящая любовь моей жизни. Он был премьер Кировского балета. И я начала снимать, чтобы иметь его фотографию. И всех, кого хотела снять. И вот ни разу никто не настучал. Все билетерши и все танцовщики знали, никто меня не выдал.

–Барышников уже закончил тогда хореографическое училище?

— Барышников появился в 67-м году. А это было в 52-м. Когда здесь стали издавать мою книгу о Барышникове, я во вступлении написала: «Поскольку я была уже известным фотографом...» Издательница поправляет: «Поскольку я была известным фотографом, у меня была привилегия познакомиться с Барышниковым». Мы с переводчицей упали от смеха. Ему было 18–19 лет! Это у него была привилегия. Он был еще мальчиком.

У нас был друг, танцовщик Сашенька Минц. Уникальный человек. Золотой. Он попросил, чтобы я пришла на выпуск и сняла его приятеля. Я пришла, приятеля его сняла. Затем объявили дуэт из «Дон Кихота». Боже, думаю, как они мне надоели с этим Дон Кихотом. Положила аппарат на колени. И выбегает мальчик. Знаете? Я схватила аппарат и стала снимать. Сразу было видно: явление. И так я сняла выпуск Барышникова — ни у кого нет...

— Кажется, в «Смене». Потом в журнале «Музыкальная жизнь». У них был раздел — «Дебют». Я им послала фотографию дебюта. Па-де-труа в «Лебедином озере». Утренник! Никита Долгушин, Алла Сизова, Наталья Макарова.

— Это были дети, кончившие школу. Танцевали даже не в главных ролях. Ну, послала и забыла. Прихожу как-то к Акимову в кабинет (уже работала в театре), и он обращается к сидящей у него молодой даме: «Может, вам Нина подскажет, она тут всех знает». Дама говорит: «Мы получили фотографию, но она пропала. Не знаете, кто такая Нина Аловерт?» — «Это я». — Так все и началось.

—Да.

— В наше время никто не учился.

— Училась. В последних классах школы и университете танцевала в Выборгском Дворце культуры. И нам ставил балет Касьян Голейзовский. Правда, танцевала в кордебалете, но он говорил: «Посмотрите, как Ниночка делает...» (Смеется). Мне Джоффри поставил вариацию в Америке! А он был совершенно уникальный американский хореограф.

Когда я с ним познакомилась, он уже создал свой театр. Это был просто Эрмитаж одноактных балетов ХХ века. Дочь Маша в его школе училась, бегала среди детей, а мы, как все родители, сидели на репетиции. И Джоффри мне сказал: «Что ты сидишь?» И поставил мне крохотный «номер»: я открывала балет, выходила на сцену с метлой. Выходила и подметала площадь. А потом уходила якобы за лоток, и продавала бублики. Я так психанула первый раз, когда вышла: «Старая дура. Зачем я согласилась?»

Последняя фотография Джоффри перед смертью — моя. Он был уже очень болен, когда приехал Григорович, с которым они дружны были. И мне звонит подруга, владелица балетных магазинов: «Нина, я веду Джоффри и Григоровича в ресторан, приходи, сними их». Говорят, что эта фотография стояла у него на столе. Фотография не очень технически хорошая, но мне она дорога.

— Да, на кафедре средних веков. Даже написала целую главу диссертации, после чего Акимов меня сманил, и я бросила науку навсегда. Какое счастье, что я встретила их в молодости. Акимов и Гуковский. Они меня воспитывали, не воспитывая. Как и мама. Главный человек в моей жизни.

А если говорить о театре, то, конечно, таким человеком был Акимов. Это был театр уникальный, ни предшественников, ни последователей не имевший.

— Как вы с ним познакомились?

— Я написала пьесу. «На восток от Солнца — на запад от Луны». Такая сказка. И в Доме ученых была встреча с Акимовым. Зал набит так, что сесть негде. Поэтому я все время стояла и торчала у него на глазах, потом подошла к нему. Молодая была, казалось, все так просто. Я спросила: «Можно я дам вам почитать свою пьесу?» Через неделю позвонил и говорит: «Эту пьесу мы ставить не будем, но будем срочно писать новую».

— А он этим интересовался, искал молодых авторов! Всегда страшно хвастался, что никогда в жизни не поставил «Стряпуху», которая шла во всех театрах комедии. Он искал альтернативу. Создал объединение при театре, куда мы все входили. Был легок в общении, к нему можно было с улицы прийти. Запросто. В результате мы заключили договор на вторую пьесу. Уже распределение ролей прошло, но ее категорически запретили. Акимов два года бился. Водил меня на все официальные мероприятия, демонстративно подчеркивая, какая я хорошая... Потом я стала работать у него заведующей внутренним театральным музеем и архивом. В этой книжке есть моя фотография, которую он сделал. Пятьдесят восьмой год...

— Когда Акимов умер, я ушла работать во Дворец искусств, снимать уже драматических актеров. Но потом я родила, разошлась с мужем и в конце концов оказалась с двумя детьми на улице.

И мой приятель, теперь художественный руководитель Театра Комиссаржевской, а тогда завлит театра, Витя Новиков позвал меня к ним фотографом. Кстати, сейчас он и Марина Заболотняя помогли мне восстановить для альбома часть архива, погибшего при пожаре. Я застала расцвет театра, при мне выходили блестящие спектакли Агамирзяна: «Забыть Герострата!», «Царь Федор Иоаннович», «Иосиф Швейк против Франца Иосифа»…

А тогда я отнекивалась: «Витя, я никогда не работала в театре фотографом». И он мне сказал: «Ты что, четыре премьеры снять не можешь?» И я пошла. И благословляю судьбу. Каких актеров мне посчастливилось снимать в этом театре! Изумительных. Володя Особик! Вообще гениальный. Потом мы делали выставку в Доме актера, четыре фотографа театральных.

Пришел Владимиров из Ленсовета, посмотрел и пригласил меня на работу. И я, поскольку устала ссориться с нашим директором, такой сталинский сокол был, согласилась.

— Вот она тоже так говорит. Я очень ее любила, очень много снимала. Я, вообще, много снимала в Ленсовета, театр-то был уникальный.

— Я ничего не могла с собой взять: это все принадлежало народу. Несколько негативов я вывезла так или иначе. Барышникова, Макарову... Через посольство, через другие каналы. В театре Ленсовета все негативы сохранила Вера Матвеева. Что-то осталось у моих друзей. Скажем, фотографии акимовского «Дракона». У меня есть почти все акимовские программки с моими фотографиями. Но там нигде нет моей фамилии. Я была так горда, что Акимов взял мои снимки, что мне было неважно. В мое время у нас работал фотограф Громов, он все свое подписывал. Неподписанное — значит, мое.

Сейчас архивом театра занимается Светлана Григорян. Она прислала мне сканы. У меня же огромный архив. В третьей эмиграции, кроме Солженицына, я снимала всех. Потому что считала, что русская эмиграция — это такая уникальная часть русской культуры! И я просто должна оставить какой-то документ, раз я хожу с аппаратом.