Понятно, персонал клиники насторожился: у пациента еще и отчество такое же, как у шефа. Уж не брат ли? Опровергать эту правдоподобную версию мне почему-то не хотелось, и я ее даже немного развил. Пояснил, что мы братья-близнецы, при этом он — старший, так как появился на свет на 7 с лишним лет раньше меня. Ну, бывает…

Близнецов иногда путают. Было дело, мне однажды позвонили с федерального телеканала и пригласили в качестве эксперта в медицинскую передачу. Жалею, что не пошел. Сейчас тоже имел бы свою клиентуру.

Как близнецы из индийского кино, спустя десятилетия мы, наконец, встретились. На третий день пребывания в клинике я предстал перед Александром Семеновичем во всей красе — в бинтах и шлепанцах. Оказалось, что он мой давнишний читатель. А я кое-что знал о нем из его многочисленных интервью.

Первым делом сверились, кто откуда. Вдруг и впрямь родственники. Выяснилось, что мы оба — глубокие провинциалы. Александр Семенович родился на Украине в городке Проскурове (ныне Хмельницкий), где исторически большинством населения были евреи. Я же появился на свет в Татарской АССР, в многонациональном селе Черемшан, где среди русских, татар, мордвы и чувашей единственным евреем был мой отец. Второго еврея я увидел, когда мне было лет тринадцать. То есть мы оба устремились в большую жизнь с низкого старта, даже с очень низкого. Мы добирались до цели (Александр Семенович до московской клиники, а я до московской газеты) издалека и по политическому бездорожью. В СССР, в стране равных возможностей, людям с подобными фамилиями приходилось, помимо прочих трудностей, преодолевать преграды, связанные с пресловутым пятым пунктом в паспорте. Следует добавить, что в разноцветье еврейских фамилий фамилия Бронштейн отсвечивала дополнительными бликами — за ней стоял зловещий образ Троцкого.

Тут из песни слова не выкинешь. Даже из моей, хотя у меня в паспорте красовалось слово «русский» — по матери. Ко мне можно было относиться, как к персонажу из известного анекдота: «С такой фамилией мы лучше еврея возьмем».

Не стоит преувеличивать. Обменявшись мнениями, мы с академиком пришли к выводу, что и ему, и мне фамилия, конечно, не прокладывала путь, но и преградой являлась не так часто. Мы оба поступили в вузы (Первый Московский медицинский институт и Казанский университет) без лишних проблем. Но если я поступил в разгар хрущевской оттепели в 1962 году, то Александр Семенович в ее начале — в 1955-м. Еще свежо было в памяти народной «дело врачей», фигурантом которого едва не оказалась его мама, Ревекка Исааковна Янгарбер, уважаемый хирург, через чьи руки прошли многие десятки раненых бойцов, не говоря уже о мирных гражданах. Несколько ее коллег-евреев из больницы в Проскурове уволили и арестовали. Заведующая горздравом заявила на партсобрании: «Евреи запачкали наши белые халаты». В доме Бронштейнов прошел обыск, все ждали ареста, но тут умер Сталин… Могла ли в ту пору доктор Янгарбер представить, что через два года ее сына, даже при всех его способностях и золотой медали, примут в медицинский институт. Однако приняли.

В 1962 году проблема «пятого пункта» для абитуриентов еще сохранялась, но не везде. В тогдашней Татарии ее вообще не было. Наряду со мной местным носителем сомнительной фамилии в Казанский университет поступило немало ребят с Украины, где, как они говорили, из-за фамилии им ничего не светило.

Окинув взглядом прошедшие годы, мы с Александром Семеновичем выделили лишь по одному эпизоду, когда наша фамилия создала непреодолимые трудности. Правда, эпизоды эти были существенными и протяженными во времени.

В карьере доктора Бронштейна был довольно длительный период, когда он специализировался в проктологии. Судьба свела его с профессором Александром Рыжих, которого он считает своим главным учителем — громадный портрет профессора висит в его кабинете. Клиника, возглавляемая Рыжих, впервые в стране использовала многие прогрессивные методы лечения. Рыжих создал уникальный коллектив и вел себя независимо. Александр Семенович вспоминает, как в полемическом задоре профессор Рыжих кричал начальству: «Что мне ваш ЦК? Что мне ваше политбюро? Я всем им вот этим пальцем в задницу лазил!»

Но когда Александр Наумович Рыжих скончался, на клинику обрушились потрясения. Два года она еще продержалась благодаря Владимиру Борисовичу Александрову, которого Рыжих выбрал своим преемником. Но тут сказал свое слово райком КПСС. Партия в ту пору руководила всеми сферами, не пренебрегла она и проктологией. В своей книге воспоминаний «Шоссе Энтузиаста» Александр Семенович описывает партийную деятельность весьма иронично: «Руководящая и направляющая, привыкшая все делать через определенное место, привычным путем полезла в проктологию».

Охотнее всего КПСС занималась кадровыми вопросами и лучше всех знала, какой врач на что годится. Новый руководитель клиники Александров получил указание разобраться с «сионистской группировкой» и не стал его выполнять. Александрова заменили другим руководителем и, совсем уже не церемонясь, потребовали «разогнать к чертовой матери это сионистское гнездо». Ну и были уволены квалифицированные врачи, нашедшие в дальнейшем применение себе за границей. Вынужден был уйти и Бронштейн, не успевший закончить на местном материале докторскую диссертацию. Правда, его научный труд не пропал даром. Вскоре он узнал, что эти наработки использовал для своей диссертации один из сотрудников клиники, считавшийся его учеником. Что ж, как писал Есенин, плохую лошадь вор не уведет.

Ну а мои неприятности, связанные с фамилией, просты и понятны. Я не сидел ни в каком «гнезде» и был «птенцом»-одиночкой. Чирикать мне разрешали — но только под псевдонимом. Нет, в Казани можно было и под своей фамилией, а в московских изданиях — ни в какую. Один из редакторов Всесоюзного радио, где я участвовал в юмористических передачах, откровенно пояснял: «Ты пойми, среди сатириков и юмористов ужасно много евреев. Что же я всех должен под их фамилиями в эфир выпускать?»

Много лет я стремился в «Известия», сотрудничал с ними внештатно. Но этой газете хватало и одного Бронштейна — шахматного обозревателя, вице-чемпиона мира. В итоге в штат редакции меня взяли лишь после крушения СССР, когда стало можно. Да и Давид Ионович к тому времени покинул свой кабинет на 6-м этаже, создав в редакции некий дефицит Бронштейнов.

В общем, Родина не была к нам обоим слишком сурова. На фоне того, как она обошлась с миллионами людей разных национальностей, наши с Александром Семеновичем судьбы можно считать вполне благополучными. В конце концов, я работаю в газете, где фамилия Бронштейн даже в одной публикации может беспрепятственно упоминаться (сейчас подсчитаю) 13 раз, а Александр Семенович создал и возглавляет многопрофильную клинику, где за 25 лет более 800 тысяч человек получили помощь при самых разнообразных заболеваниях.

Приверженец частной медицины, доктор Бронштейн, однако, считает, что она не может полностью заменить государственное здравоохранение, а нужна лишь в разумном сочетании с ним. Он полагает, что будущее все же за государственной медициной, и даже представляет себе, с какой речью о развитии здравоохранения он обратился бы к народу, если бы на один день стал президентом России.

Но кто же у нас становится президентом России на один день?