Второго июня 1959 года на Транссибе, на станции Минино под Красноярском товарняк въехал в нефтеналивной состав, и цистерны с горючим одна за другой начали взрываться. Пассажирский поезд Красноярск — Абакан на соседнем пути оказался в западне: с одной стороны горящая, фонтанирующая нефть, с другой — крутая насыпь, задерживающая жар и пламя. Остановки в Минине не было, двери деревянных вагонов закрыты. Сгорели два (некоторые очевидцы говорят о трех) последних вагона, завалившихся на бок, в них — пионеры, возвращавшиеся в Хакасию из Красноярска со своего слета, школьной спартакиады и праздничных мероприятий к окончанию учебного года и Международному дню защиты детей.

Впрочем, все ли дети из Хакасии? Возможно, большинство было из Красноярска. В этом году тиражом 35 экземпляров изданы наконец дневники и письма протоиерея Федора Романюка (1886—1984), в монашестве иеросхимонаха Иоанна, прошедшего 21 тюрьму и лагерь. В книге мученика обнаруживаю упоминание о мининской катастрофе: «Воспламенились 14 цистерн с бензином по 50 тн каждая <…>, погибли вагоны с детьми, направляемыми на летний отдых в лагеря».

То есть — красноярцы. Следом еще случайная находка: при описи архива нотариальной конторы Ленинского района Красноярска найдены свидетельства о праве на наследство от июля 1959 года. Даты всех смертей — 02.06.1959, наследники — родители, наследство — страховые выплаты по несчастному случаю (3000 рублей).

Помимо того, из красноярских газет начала июня 1959 года явствует: трехдневный пионерский слет был ХI городским, а не краевым. Хотя, разумеется, дети из Хакасии, организованной группой или нет, могли находиться в поезде, следующем из краевого центра в Хакасию.

Почему это важно? Дети все наши, какая разница, откуда они, спросите вы. Да просто затем, чтобы знать, где искать, в каких конторах и чьих архивах. Но зачем окольные пути и косвенные свидетельства, спросите снова, неужели трудно сейчас найти прямые документы о катастрофе? Не то слово — трудно. Их, как оказалось, нет. Накоплено уже множество рассказов очевидцев, а документов — никаких.

Поисковики (волонтеры, журналисты, частные расследователи) проверили в госархиве края фонды Красноярской транспортной прокуратуры и управления Красноярской железной дороги, Красноярской краевой прокуратуры. Сведений нет. Проверен в Российском госархиве экономики архивный фонд Министерства путей сообщения СССР за 1959 год. Сведений нет. Западно-Сибирская транспортная прокуратура, краевой суд: сведений нет. Емельяновский райсуд (Минино — на территории этого района): архивы с 1936 по 1969 год не сохранились. УФСБ по Красноярскому краю: сведений нет.

Сложность еще в том, что крушение — под Красноярском, большинство погибших, предположительно, жители Хакасии (а она в 1991 году отделилась от края, теперь это самостоятельный субъект), данный же участок Транссиба в 1959 году находился в подчинении не Красноярска, а Иркутска, то была Восточно-Сибирская железная дорога. Запрос сделан и туда. Сведений нет.

Билеты тогда продавали не именные, без предъявления документов. Это тоже, разумеется, сложность. И все же — расследование было (причина — бульдозерист повалил дерево на высоковольтную линию автоблокировки, и светофор застыл на зеленом свете). Страховые выплаты были. Суд над виновниками был. Но — ни одного документа. Главное — нет списка жертв. И о количестве можно говорить лишь оценочно: 65, в основном дети.

О пожарах в Бологом и Кемерове писали широко, обильно, детально, трупы не прятали, за маленькими гробами шли сотни людей, на пожарище в Бологом воздвигли памятную часовню, и на месте снесенной «Зимней вишни» будет мемориальный комплекс; о мининской катастрофе не появилось тогда ни строчки, родственники неделями разыскивали пропавших по разным больницам по пути следования состава,

какой ставили на воинских захоронениях, ни одной фамилии на нем, ни слова — в связи с чем братская могила. Детская братская могила.

По спирали мы здесь живем, по кругу ли (более похоже) — повторяется всё. Из века в век были и будут пожары, крушения поездов — вот это у нас на мировом уровне, не хуже. Это сопутствует нам, и с нами происходит одно и то же. Отличается только наша реакция.

«Новая» писала в прошлом году в № 89 о гражданской инициативе из Хакасии: восстановить наконец имена погибших, обиходить могилу. Год назад приехали и сделали много. Ровно через год у могилы собралось народу уже раз в пять больше. И появились новости.

И говорит замечательные слова, и служит. И когда поет, хорошо так прищуривается — точно кто светит ему, и так этот свет ярок, и все освещены, безымянных нет.

И не видишь противоречий с тем, что под обелиском со звездой большинство пионеров наверняка были некрещеными и атеистами. И не видишь ничего странного, что за сотни километров сюда приехали рвать траву, красить оградку и памятник люди полярного социального статуса и убеждений. «Марина Левченко — в госвласти Хакасии, а Дмитрий Холопов — лютый критик режима и постоянный участник оппозиционных акций, майор Александр Эпов всю жизнь прослужил в органах МВД, а Дима Павлов — бывший наркоман и еще недавно был на самом дне, Анна Малыхина — учитель, известный общественный деятель, гражданин года в Хакасии по итогам 2015-го, а Сергей Новичков — простой рабочий». Это говорит советник главы Хакасии по правам человека Михаил Афанасьев, он — мотор этой гражданской инициативы, и в том тоже нет противоречия.

Во-первых, искать скрытые концы той трагедии Михаил начал в 2012-м еще журналистом в основанном им интернет-журнале «Новый фокус», во-вторых, Михаил и во власти занимается тем, чем увлечен всю жизнь, — расследованиями и помощью людям в их неизбывных поисках справедливости. В-третьих, дискуссии о возможностях сотрудничества с государством бесплодны: раз оно нас использует, почему нам не использовать его, тем более если восстановить правду без него не получится? Когда речь о детях — живых, чуть живых, погибших, чужих, своих — споры о чистоте рук подождут. Ну да, не такие чистые теперь.

Глава СПЧ при президенте Михаил Федотов и правительство Хакасии по просьбе Афанасьева направляли запросы в ФСБ РФ и ОАО «РЖД» (ответ и им дали традиционный). Кроме частных пожертвований на обустройство могилы и правительство Хакасии выделило небольшие — а большие тут и ни к чему — деньги на организацию поездки волонтеров. Ну да, неправильная гражданская инициатива. Вот только на могиле теперь порядок. А она бы, еще несколько лет, совсем заросла и исчезла.

В какой-то момент поиски зашли в тупик. Поскольку выплаты родителям и родственникам производились, оставалась надежда отыскать документы Госстраха, но удастся ли их получить при нынешней трактовке персональных данных? Валерий Зайцев, абаканский адвокат (в недавнем — «важняк» СК) предложил добиться от СК возбуждения (либо возобновления) уголовного дела по факту катастрофы и уже в рамках дела запрашивать документы.

И вот на днях — прорыв: Сергей Асочаков, помощник Афанасьева, месяц просидев в архивах, нашел «списки лиц, которым оказано единовременное денежное пособие в связи с крушением поезда». Содержание части документа уже известно. Асочаков переписал. Говорит, надо все перепроверять.

Найдены: проводница третьего вагона того поезда Анна Киреева (она впервые открыто заговорила о пережитом в 59-м, страх в ней до сих пор), пассажирка шестого вагона Любовь Королева, родственники погибших. Картина катастрофы до конца не ясна, но очевидно, что был и подвиг — кто-то в огне отцепил завалившиеся вагоны, которые было уже не спасти, и отогнал состав дальше, сохранив жизнь остальным. Машинист и его помощник? Но каковы были их действия, роль каждого? Машинист умер через несколько часов от ран и ожогов, его имя наконец установлено. Владимир Вырвич, ему было 33. Живы его дети — дочь и сын. Последнему — Николаю Владимировичу — позвонили в Краснодарский край, где он сейчас живет, прямо с братской могилы, включив громкую связь. Имя помощника пока неизвестно, как и героя, бившего окна и вытаскивавшего детей, — он скончался от ожогов.

Почему на все запросы в спецслужбы о давнем прошлом получаешь теперь неизменно один ответ? СССР и коммунистического режима нет давно. Чьи секреты защищает российское государство? Почему, собственно, чтобы узнать правду о массовой гибели детей 59 лет назад (!), нужно так усердствовать? И в итоге — отлично знакомое чувство неизбывного бессилия.

— Всё с кем-то соревнуемся, доказываем всё кому-то чего-то. Что мы хорошие, какие-то особые. Что у нас такого не бывает, — говорит «Новой» Афанасьев. — Потом то же происходит в 62-м с гражданским самолетом, и снова — молчок. Политически нецелесообразно говорить об этом. А я смотрю на эту девочку (Галю Алешину, единственное фото на братской могиле. —А. Т.) — она стала уже как икона. Она этой стране кто? Ей только исполнилось 13 лет, вспоминаю себя в этом возрасте, в голове — велики, друзья... Какая политическая целесообразность, чем и перед кем она виновата?

Упомянутый Афанасьевым случай 1962 года — это о том, что войска, охранявшие подступы к секретному Красноярску-26, нарабатывавшему оружейный плутоний, 30 июня 1962 года сшибли зенитной ракетой пассажирский Ту-104А, выполнявший рейс 902 из Хабаровска в Москву с промежуточными посадками в Иркутске и Омске. Погибли все 84 человека: 8 членов экипажа и 76 пассажиров — 62 взрослых и 14 детей, крупнейшая на тот момент авиакатастрофа в СССР. Самолет упал близ Красноярска, у села Вознесенка. Говорили, что в этот момент происходили учебные пуски из дислоцированной в районе Маганска в/ч ПВО, а ракета перенацелилась в гражданский самолет после прохождения грозового фронта. Наверное, все так, но в тот день по всем сводкам наблюдалась хорошая погода.

Недавно коллеги написали, что «Боинг-707», летевший 20 апреля 1978 года из Парижа в Сеул и аварийно приземлившийся в Карелии, был первым пассажирским самолетом, сбитым над территорией СССР. Это, конечно, не так, опыт поражения пассажирских лайнеров средствами отечественной ПВО куда обширней. Например, менее чем через год после красноярской авиакатастрофы, 4 апреля 1963-го, в 82 км от Казани разбился Ил-18В, погибли 67 человек, в том числе ведущие специалисты космической отрасли — из НПО прикладной механики (все тот же Красноярск-26), с ними же с совещания в Минсредмаше летели работники и председатель горисполкома этого закрытого города Александр Балакчин. И тоже эту катастрофу прямо увязывали с действиями ПВО: то ли самолет сбился с курса и подлетел к секретному объекту, то ли это непредвиденное следствие войсковых учений. В недавно изданных мемуарах Борис Гедройц, секретарь горкома Красноярска-26, председатель горсовета, замначальника главка Минсредмаша, о причинах гибели товарищей говорит так: «Самолет, пролетая над Казанью, где проходили войсковые обучения, был сбит потерявшей управление ракетой». И подобных случаев неофициально насчитывают до того карельского «Боинга» восемь.

Но как говорить и писать о том, если документов — ноль? Понятно, почему умалчивали тогда. Но какой смысл сегодня? Бросит тень на СССР? Подтвердит наш слишком широкий и чересчур богатый опыт применения зенитно-ракетных комплексов «Куб» и «Бук»?

На Украине, кстати, архивы сталинского периода открыли. Почему у нас архивы, по закону общедоступные, напротив, захлопнулись? Почему народу отказывают в документальном знании о нем самом, в национальной памяти? Да, он не очень-то хочет и сам, но кто когда хотел грузиться? Особенно если есть подозрения, что груз этот почти невыносим? И все же, может, стоит попробовать не редактировать ему прошлое, уж что было, то было?

Понятно, что такого, как в Минине, в советской стране быть не могло. Но здесь, по сравнению с замалчиванием прочих подобных трагедий, — особая сверхсекретность, выдающиеся рвение и безжалостность. Возможно, потому, что советские люди начинали в тот момент строить крупнейшие в мире Красноярскую ГЭС и КрАЗ (Красноярский алюминиевый завод).

И то не общие слова — что мининская катастрофа не вписывалась в хроники ударных комсомольских строек; не идеологические шоры и тонкие уровни, у этого установления был глубокий конкретный смысл.

Размечая территорию КрАЗа, роя котлованы под корпуса, рабочие как раз в то время вскрывали расстрельные рвы Большого террора. Из сообщения красноярскому «Мемориалу» Лилии Вороновой, работавшей на строительстве КрАЗа диспетчером: «В 1959-м по левой стороне строящейся дороги, примерно за 100 м от нынешней столовой КрАЗа (фабрики-кухни), под слоем земли в 20–30 см вскрыто захоронение (сейчас это место под асфальтом). На следующий день присланные солдаты сложили кости в несколько длинных ящиков (но не гробов, подчеркивает Воронова — то же было в Минине. —А. Т.) и увезли в неизвестное место. Сохранились остатки одежды, зимней не было. Одежда серо-зеленая (хаки), позеленевшие пуговицы, вероятно, латунные, форменные, от гимнастерок. Были (по крайней мере, в одном случае) остатки цветной материи, видимо, от женской одежды, найден гребень. На одном (по крайней мере) черепе слежавшиеся длинные волосы, видимо, женские. Найдены были также детские вещи: игрушка, красные сандалии, по размеру соответствующие возрасту 2–4 лет. Найдена женская обувь на высоком каблуке».

На КрАЗе еще не раз вскрывали захоронения — это длилось несколько лет. В котловане под один из первых корпусов КрАЗа (теперь один из дальних) — на 18-м объекте. В котловане под техникум (говорили, что на склоне ниже техникума тоже массовые захоронения). У складов АГМ-149, за нынешним заводоуправлением Алюминстроя и т. д. Останки вывозили в неизвестном направлении.

Из сообщения красноярскому «Мемориалу» Арнольда Ерыкалина: «Я работал на ВЦ КрАЗа. На пустыре над деревней Коркино была ложбина, и по ней рыли ямы под блоки первой очереди очистных сооружений. Экскаватор копнул всего два или три раза. Вначале шел примерно метровый слой глины, потом сантиметров сорок был чернозем, под ним вновь глина. В слое чернозема находилось много костей, черепа были даже с волосами. Я видел сапоги яловые, комсоставовские. На пустырь мы больше не ходили, яму эту зарыли и изменили направление. Примерно в этом месте сейчас находится больница, спортзал, бассейн. Кто-то мне говорил, что старики и старухи из Коркино в 30-е годы слыхали там выстрелы, там шли расстрелы. Также говорили, что в яме видели остатки кожаной куртки, в каких ходили комиссары и политработники, но сам я этого не видел». Свидетельства Ерыкалина переданы 29 ноября 1990 года «Мемориалом» в красноярское УКГБ для выявления мест массовых захоронений (спойлер: «вам показалось» — таков смысл ответов УКГБ — УМБР — УФСК — УФСБ. Расстрельных рвов не было и массовых захоронений не было. А родственники расстрелянных приходят именно сюда по недоразумению).

Из письма в «Красноярский рабочий» Николая Рыжкова, 1989 год: «Я работал на экскаваторе на промбазе «Красноярскалюминстроя». Пришлось рыть траншею под очистные сооружения. На траншее работало 4 или 5 экскаваторов в 400–500 метрах друг от друга. Место могу указать: направо от дороги на КрАЗ, напротив автобазы, до самой Песчанки. И вот там нам все время встречались могилы. То один экскаватор наткнется, то другой. В этих могилах было не по одному, а по несколько десятков, а то и сотен трупов. Это нас особенно поразило. Попадались куски женских дох, сгнивших кожаных сапог, кожаные куртки и много галош».

Из сообщений жителей деревни Коркино (рядом с КрАЗом, прямо под его факелом, ныне не существует) группе «Мемориал» (А. Агапов, А. Бабий, И. Бабий, В. Биргер, М. Глебова, В. Штаркер) 26–28 ноября 1988 года.

— Мы в город ходили по горе, потому что внизу шахты стали проваливаться, и бросалось в глаза: вечером или днем идем — ничего нет, утром идем — холмик. Откуда взялся? Они всё делали ночью! Потом все заросло — и всё. Тут наверху части стояли. Люди думали, солдаты учатся. И обходили мы их, хоть и дорога подлиннее. Ходили каждую неделю пешком в город (2 часа). Там наверху и ездили, а внизу много ям было, шахты проваливались. Вот когда стали строиться, то раскопали — а там сложены были трупы, сапоги, косточки — и всё рядами, рядами. Дети бегали туда, но милиция не подпускала. Про документы и фамилии трупов ничего не могу сказать. (Н. Черепанова)

— Раскопку помню. Сама не ходила, не смотрела, а сын видел.

Я слыхала, когда выстрелы были в 37–38 годах. Стали мы про это говорить меж собой, потом пришли и одну забрали. Потом она вернулась и прикусила язык, ни слова об этом больше не говорила. Так они рот затыкали. А деверь, зампред колхоза Андрей Иванович Черепанов, раз по пашне едет, видит народ. Смотрит, внутри копают, а снаружи вокруг них бойцы стоят и его не подпускают. Назавтра к этому же месту подъехал — а там зарытая могила и сожженная одежда тех, похороненных. Сами копали — которых расстреливали. А пашни тогда были подальше от берега, за военными частями. А церковь закрыл председатель Еремеев еще до войны, все иконы ободрал и сдох. И жена его сдохла. А когда раскопали первое захоронение, рядом с Сапкаловым, то ни в газеты не сообщили, ни расследования не начали. Закопали — и все! (А. Черепанова)

— У них у всех были бирки, на них тюремный номер и фамилия начальника тюрьмы: Зубов (или Зубаченко?). Фамилия трупа тоже была указана. Галоши, сапоги, кости лежали как попало. Видел две ямы, где были останки с 37–38 годов. Были кошельки. В кошельках были красные тридцатки, трешки истлевшие, монеты. Потом приехало 4 самосвала, а экскаваторщик сказал: «Я копать не буду». Потом приехало начальство, ну и стали экскаватором грузить в самосвалы черепа в шапках, кожаные фуражки тоже целые были, и все эти кости. Это как раз где тракт против материного огорода. Там раньше маяк стоял, и от этого маяка триста метров в сторону. Я знаю это место. (Иван, тракторист совхоза, Советская, 30)

— 226 человек найдено от Дворца спорта до Коркина. Тридцатки, калоши «Скороход», хромовая куртка в могилах. По всей видимости, весь косогор в могилах. В Индустриальном (поселке, где жили строители КрАЗа. —А. Т.) работал в милиции Гугин Василий Иосифович, он принимал участие в раскопках. Зять его в литейке на территории КрАЗа работает. (И. Милостин)

— Работал шофером, участвовал во вскрытии захоронений возле Коркина на территории КрАЗа. Видел среди трупов мужчину в ботфортах, женщину в обуви фирмы «Скороход» и ребеночка с игрушечной колясочкой. В кармане у одного обнаружили квиток прачечный на белье. (Н. Кутицкий)

Копать здесь, на Волчьем гребне, начали в 1955-м; так появлялся КрАЗ и Советский район Красноярска. Позже сюда хлынули пограничники с дембельскими чемоданчиками. Их свозили со всех окраин страны, вместе с «комсомольцами» (зэками) они строили уже заводские корпуса. Дело не в том, что маломальское освещение трагедии в Минине или хотя бы человеческое отношение к погибшим детям и их родителям сподвигло бы «комсомольцев» к интересу к другим жертвам, на черепах и костях которых они возводили КрАЗ, нет, это просто сокрушало бы весь уже устоявшийся здесь порядок вещей. Само его основание — ничтожность человеческой жизни, даже детской, невинной априори и подлежащей инстинктивной защите, безусловный приоритет государственного над общественным. Те комсомольцы — они же были не хуже нас и не лучше, биологически то же самое, поэтому для поддержания искусственной атрофии в них важнейших чувств и рефлексов требовались гигантские энергии и силы.

Дай слабину — и в образовавшуюся щель засквозит неотвратимо. И винтики что-то о себе вообразят. Встанет вопрос цены, достоинства ординарного человека. В Новочеркасске вскоре засквозит — и будут стрелять. А до этого, в 61-м, — на Алтае — в Бийске, в Краснодаре, Александрове, Муроме, Беслане. А тут сквозняков не допустят. 9 октября 1959-го на стотысячном митинге в Красноярске Хрущев скажет насчет «так называемого свободного распространения идей»: «Наши люди не хотят пользоваться дурной пищей, которая отравлена ядом буржуазных идей».

Винтикам еще предстояло глубоко под землей в Красноярске-26, куда Хрущев отправится с митинга, нарабатывать оружейный плутоний для самых передовых и прогрессивных бомб. Затапливать лучшие енисейские пашни и архаичные деревни, чтобы дать ток КрАЗу. Какие тут сантименты? Да, оттепель, десталинизация, Всемирный фестиваль молодежи и студентов, иностранцы, Гагарин вот-вот, но глубинный-то исторический поток не менялся и не прерывался, он до сих пор тут изменился слабо, люди по-прежнему «только ступени», расходники, возобновляемый ресурс. И в 1959-м люди, не очень ловко для государства погибшие, еще не завоевали права упоминания даже на кладбище.

В то время — и вплоть до 90-х, до моратория на смертную казнь — в красноярскую тюрьму продолжали свозить приговоренных из всех окрестных городов, с территории, превышающей Евросоюз, из Иркутска и Новосибирска. Здесь, на улице Республики, расстреливали. Недавно разговаривал с ветераном тюремной системы 91-летним Василием Никитичем Дурочкиным, так он вообще сказал, что тюрьма (СИЗО-1 Красноярска) именно при Хрущеве, «балаболе», а не Сталине переполнилась: уличными девками да «богомольцами» — жителями западных областей СССР, виновными только своей верой. Сидело по 4 тысячи, говорит, и больше, а рассчитано было на 900 человек; потом уж спешно начали строить новые корпуса.

Как расстреливали и закапывали у деревни Коркино — по ночам, так хоронили детей и на станции Минино — быстро и в уже прочно сгустившиеся короткие июньские сумерки. А потом некоторое время перед приближением Минина проводники проходили свои вагоны и ненадолго задергивали все шторы. Точно так при приближении Красноярска-26 пассажирам речных судов запрещали выходить на палубу — пока корабль не минует одну скалу Атамановского кряжа: внутри нее только что, в 1958-м, ввели в строй первый реактор с точным и незамысловатым названием «АД» и готовились запускать второй и третий.

Секреты — это власть. Об авариях на ядерном производстве Красноярска-26 — их было немало, и они касаются всех — точного, документального знания нет.

Это тоже строили лагеря: Гранитлаг — железную дорогу к Красноярску-26, его сам — Полянлаг (ранее Железлаг).

Это протяженное, пахнущее кислотой и огнем пространство от Красноярска на северо-восток, вдоль Енисея — от КрАЗа с переходом на правобережье до ядерных подземелий — дрожит, чавкает, пузырится, идет рябью. Как и плавка алюминия, выжигание урановых стержней и получение в ходе цепной реакции оружейного плутония — процесс беспрерывный. Бесконечные железнодорожные тупики.

Частые ЛЭП — и ни одной пташки на них, никогда. Здесь и насекомых нет. Циклопические насыпи, шламохранилища, бессточные пруды с густой, ровной, бесстрастной поверхностью.

С «АДом» попрощались в 1992-м — по настоянию американцев (сейчас заглушены уже все реакторы). Я присутствовал на тех похоронах: «АДу» принесли цветы. На поминках — горькие речи, слезы. Но Господь заботится о наглядности для нас: в следующем десятилетии в РУСАЛе, вобравшем в себя КрАЗ, сформировали Алюминиевый дивизион (АД).

Все в этом сюжете так или иначе закольцовывается, перетекает друг в друга тоннелями, обуславливает, такова и есть отечественная история — земляная, не из учебников... Как не видеть связи 1959-го на станции Минино с тем, что происходило здесь, начиная с приказа по НКВД от 29 июля 1937 года об очистке железных дорог от социально вредных элементов и вплоть до конца 40-х? Волны арестов специалистов — от обходчиков до начальника станции — вызывали неминуемые проблемы, в чем, естественно, усматривались новые происки врагов, снова аресты…

Построив КрАЗ, пограничники и комсомольцы не уехали, стали первыми электролизниками и анодчиками, потом начальниками цехов (некоторых еще застал, знал). Построили под боком у КрАЗа еще один завод — КраМЗ (металлургический), у Минина руководители КраМЗа выбрали себе и своему коллективу место под дачи. Бывшие начальники среднего звена здесь до сих пор сажают морковку на шести сотках. Рядом каменоломни, первыми рабочими карьера были сосланные раскулаченные. За прудом находился колхоз «Сталиндорф». В 1938-м (по другим данным, в 1936-м) на месте колхоза открыли лагерь, з/к строили дорогу от карьера, плотину, мост, работали и в самом каменном карьере. Смертность среди «врагов народа», говорят, была высокой. Мининцы жаловались в Москву, что могилы подходят прямо к полям. Последние захоронения з/к были в лесу. На месте зоны позже был скотный двор, теперь на месте лагерных бараков стоят дачи и жилые дома.

Масштабы этих ям — одной, другой, по всему ходу истории — не осмыслены. В них тонешь, дно не достижимо, одно цепляется за другое, копнешь одну тайну, за ней — еще, еще. Послушайте, что говорил мне первый председатель красноярского «Мемориала» Владимир Сиротинин. Эта часть нашего с ним разговора записана летом 1997 года, ранее не публиковалась.

— Народ у нас, как я понял, к гибели своих соотечественников равнодушен. Интерес жив лишь в семьях репрессированных. Но эти люди не привыкли высовываться, они прожили тяжелую жизнь изгоев. Не только под прессом государства, но и общественного мнения. Через нас проходят тысячи людей — ведем прием посетителей девятый год. Нет дня, чтобы кто-то не пришел, иногда помногу, а то, что мы ведем такой прием, почти никто не знает. И они тихо уходят, даже если мы не можем помочь. А так бывает часто. <…> Произошел сбой чуть не на генном уровне. Смерть для нас стала столь рядовым явлением, что она должным образом не почитается, не поминается. У меня была возможность видеть, как относятся к своим погибшим в Красноярском крае прибалты. Ездили, находили могилы, ухаживали, кто находил родных — перевозили останки. А у нас даже места массовых захоронений не названы. Если б краевые управления ФСБ и МВД захотели этого, они нашли бы все документы. У них они есть. Карта захоронений хранится в архиве УВД. Хотя нам и говорят, что ее нет, ее видели. Нам известно, что массовые захоронения жертв политических репрессий совершались в районе КрАЗа. И там нет ничего, даже памятного камня. Даже камушка. Сейчас запрещено вести раскопки могил, но мы пойдем на нарушение, как только сможем. Пока чекистов не ткнешь в простреленные черепа, они будут доказывать, что там ничего нет.

И что говорит мне теперешний председатель красноярского «Мемориала» Алексей Бабий — спустя 21 год:

— Когда при строительстве КрАЗа обнаружили захоронения, человеческие останки выгребли и увезли. До сих пор все ведомства отпираются, что так было. А как минимум в прокуратуре должно быть дело: если вскрыто захоронение, прокуратура должна завести уголовное дело, провести экспертизу. Сиротинин писал туда, ответили — «не знаем ничего». Такая же история была в Ачинске с захоронениями, прокуратура отбрехалась. <…> Карты захоронений в Красноярске, похоже, все-таки нет. Была бы — либо изменили бы расположение КрАЗа, либо выгребли бы всё втихую до начала строительства. Но по всему видно, что для УКГБ и УВД эти захоронения были неожиданностью. Подтверждает эту версию и хабаровская история — там в конце 80-х именно в УКГБ взялись выяснять место захоронения, в своих архивах ничего не нашли, но отыскали одного из исполнителей где-то в Крыму или Одессе, привезли его в Хабаровск, и он показал место.

«Сбой чуть не на генном уровне». Сиротинин точен, Дерипаска качает прибыль на бывшем расстрельном полигоне просто потому, что так ему досталось, it’s just business. А новый владелец Расстрельного дома (Москва, Никольская, 23) сознательно открывает в нем, навсегда пропитанном пороховой гарью и кровью, парфюмерный бутик.

И засекреченность мининской катастрофы, безжалостность — оттуда, из 30-х. И все гвоздевые внутренние темы сегодняшней России прямо вытекают из тех времен, функция от них: пытки ли в колониях, борьба ли с экстремизмом-лайками-репостами, дело ли «Нового величия». Раз наше государство на побегушках у спецслужб, раз оно — их воспаленный придаток, раз до сих пор вопреки своим же законам оно не рассекречивает места массовых убийств народа, раз не раскрывает подробности дел, пусть даже минули установленные законом о персональных данных 75 лет, раз имена подстрекателей, провокаторов, доносчиков, палачей, давно умерших, по-прежнему хранятся пуще самой главной военной тайны, раз позволяет пожирать наших детей… Так чего не доносить и сегодня, не вести на убой молодняк, не плевать на конституцию, не сажать, не пытать? Все останется лишь на уровне слухов и пересудов, документы похоронены навсегда, ответственности нет и не будет. Секреты — власть. Засекреченность прошлых преступлений — гарантия безопасности тем, кто хочет их повторить. Потому и повторяют. Потому и Дмитриев в тюрьме, что потревожил запечатанные тайны расстрельных рвов и нарушил отлаженную систему госгарантий.

Могилу детей издалека не различить, но все местное кладбище видно хоть откуда, оно на холме у железной дороги и шоссе. Все пожилые мининцы в курсе того, что случилось в 1959-м, все рассказывают, что за братской могилой всегда ухаживала школа, все они учениками ходили сюда, а родственники приезжали со всей страны — из Владивостока, Уфы. Но — не наездишься. С 90-х могила приходила в запустение. На погосте живучи, всех не оплачешь.

В Таллине только что открыли мемориал жертвам коммунизма, на стенах выбиты имена 22 000 погибших, всего пострадали от политрепрессий 75 000 жителей Эстонии. В Литве сосланы, посажены, убиты более 300 000, в Вильнюсе имена расстрелянных и замученных выбиты на цоколе бывшей резиденции КГБ, теперь здесь музей геноцида. А нам стен не хватит — и не только потому, что именно к нам ссылали и этапировали отовсюду, своя человечинка для этого государства всегда почему-то предпочтительней. В одном лишь Красноярском крае жертв сталинских репрессий было не меньше миллиона, каждый второй — судя по данным РУ ФСБ, ГУ МВД, краевой прокуратуры и госархива. Красноярский «Мемориал» завален пудовыми списками. По 58-й статье расстреляны 18 000, а заключенных по данной статье и трудармейцев было не менее 400 000 — таковы оценки Бабия. На спецпоселении — не менее 550 000, и учтены лишь подававшие заявления на справку о реабилитации.

Когда каждый второй — это уже инобытие, локализация на огромной территории внечеловеческого (или уж чересчур человеческого). Это в Красноярске произнесено: «Мы не на земле живем — на мешке с костями, а в середине кровь булькает. Нас, русских, сейчас 600 миллионов было бы, если б не войны, революции и преобразования» (Виктор Астафьев). То есть трех четвертей страны — нет. Она там — в ямах, рвах, забытых и застроенных массовых захоронениях. Есть местности, где сопки кажутся вывернутыми наизнанку братскими могилами, отражением в явном мире России скрытой, запечатанной землей.

И даже самое легковесное волонтерство, погруженное во что угодно, только подальше от реальных проблем сегодняшней России,

Три четверти россиян — подземные жители. А две трети из живых и здравствующих, по исследованию ВЦИОМ, считают сегодня, что существует группа лиц, которая стремится переписать российскую историю и приуменьшить ее величие.

Может, оно и так. Но прежде чем переписывать, россиянам историю реальной России — историю самоубивания нации — надо еще написать.

ФСБ и прокуратуре никто не докучал бы запросами документов, если б на братской могиле сохранились таблички с именами. Ведь они были, висели по всему периметру ограды — об этом мне говорили все мининцы. А потом те из железных пластин, что можно было открутить, открутили. Разворовали. Остались девять фамилий и одно фото. К вопросу о генном сбое: почему-то кажется, что те, кто сдал в лом имена детей, выбитые на цветмете, — в сегодняшних двух третях.