Он еще успел увидеть книгу о себе «Все мы несчастные сукины дети. Байки и истории про Эмку Манделя, собранные Лешей Перским». Его друзья продолжают присылать новые забавные истории про поэта
Как вспоминают очевидцы, в Караганде, где он прожил несколько лет после сибирской ссылки, поэт был влюблен во многих девушек сразу. В это же время он влюбился в дочь очень известного деятеля, секретаря Союза писателей в Москве. В его квартире он прожил несколько недель, когда вопреки запретам тайно приезжал в столицу. Вернувшись в Караганду, Коржавин уверял друзей, что вскоре его московская любовь бросит все житейские удобства огромной папиной квартиры и приедет к нему с ребенком, они поженятся и заживут в ссыльно-поселенческом краю…
Коржавин всегда был влюблен в Россию, но чувство это не было взаимным. Его капризная и ветреная возлюбленная вламывалась к нему посреди ночи в общежитие Литинститута с обыском, строго вопрошала устами лазоревого подполковника, есть ли у подслеповатого студента-стихотворца оружие и где он его хранит, с нежной брутальностью арестовывала его и бросала на Лубянку во внутреннюю тюрьму НКГБ/МГБ, где держала долгих одиннадцать месяцев. Возлюбленная ссылала его в Сибирь, запрещала жить в Москве и Ленинграде, не печатала стихов, не публиковала книг, снимала уже поставленную пьесу из репертуара Театра Станиславского, позволяла лишь заниматься переводами, чтобы свести концы с концами. Никогда не любила и не ценила, не холила и не лелеяла. И в конце концов навсегда выгнала в эмиграцию.
Но он по-прежнему любил ее сильно и безответно, глубоко и безнадежно, скучал по ней в разлуке. Сорок лет Коржавин страдал в изгнании, мечтая вернуться к своей единственной любви, России.
Она, по своему обыкновению, вспомнила о Коржавине только тогда, когда его не стало. Задумалась. И побежала дальше, суетливо постукивая каблучками, по своим неотложным и срочным делам, пообещав, что, может быть, найдет ему место для вечного упокоения на Ваганьковском кладбище, потому что фамильного склепа или родового поместья Михайловского, как у Пушкина, у него никогда не было.
В начале 1960-х годов в квартире «секретного» академика Харитона в самом центре Москвы раздался звонок в дверь. Один из создателей советской атомной и водородной бомбы, трижды Герой Социалистического Труда, награжденный шестью орденами Ленина, лауреат четырех Сталинских и Ленинских премий, Юлий Борисович жил в доме 9 на улице Горького (ныне опять Тверской) между Центральным телеграфом и Моссоветом. В тот день Харитон уехал в Арзамас-16 под Саровым, поэтому дверь открыла его дочь Татьяна.
В большую прихожую ввалился Эмка Мандель.
— Тата! У тебя можно принять ванну? А то я несколько дней уже кочую по знакомым в Москве, не мылся и нуждаюсь в водных процедурах.
— Проходите, Эма, — пробормотала несколько опешившая от неожиданного визита без предупреждения дочь академика, провожая гостя в ванную комнату. — Сейчас я дам вам чистое полотенце. Вот здесь мочалка и мыло.
— Тата, а пожрать у тебя не найдется? — спросил свежевымытый поэт, выйдя из ванной.
— Конечно, Эмочка. Пойдемте на кухню, я угощу вас обедом.
Проголодавшийся гость был накормлен и напоен: он откушал вкусного борща и попросил еще «супченко», потом поел котлеты с гречневой кашей. Пока пили горячий крепкий чай с домашним вареньем и печеньем, Коржавин расспрашивал хозяйку о последних новостях и общих знакомых. Потом прочитал свои новые стихи. Коржавин прожил у Таты в доме «секретного» академика несколько дней, а потом вернулся в Мытищи, где в крохотной комнате коммуналки ютился с женой и маленькой дочкой.
* * *
— Зоя, Зоинька, вот послушай! «На полет Гагарина», — кричал поэт в телефонную трубку:
Мне жаль вас, майор Гагарин…
Исполнивший долг майора!
Вы в общем хороший парень,
Но скурвитесь очень скоро…
Коржавин жил в Мытищах без телефона и каждый божий день приходил в газету «Мытищинская правда». Из редакции звонил своим друзьям. Первый звонок он делал Зое Крахмальниковой, в которую был влюблен в те годы.
Трое постояльцев редакционной комнаты, завписьмами Нина Рогова, завкультурой Наташа Самойленко и Анатолий Лейкин, недавно переведенный из подчитчиков в корреспонденты, недоуменно переглянулись… Страна ликовала по поводу полета Юрия Гагарина, а тут такое…
Нина и Наташа обожали Коржавина, знали, что в сорок седьмом его отправили в ссылку в Сибирь за стихи о Сталине («не понимавший Пастернака, суровый, жесткий человек…»). Так неужели опять он рискует всем на свете?
— Эмочка, — приобняла его за плечи Нина, — а вдруг наш телефон прослушивается?
— Вряд ли, — отмахнулся Коржавин, — во-первых, еще оттепель, во-вторых, вы газетчики — помощники партии… А ежели и слушают, то пусть знают мое мнение!
И, показав жестом, что его уже ничем не испугать, продолжал названивать друзьям.
— Стасик, послушай, Стасик, я откликнулся:
—…И зачем нам тот космос,
Есть земные дела…
Литературный критик Станислав Рассадин заведовал отделом в сверхпопулярном тогда журнале «Юность», но, рискуя положением, выслушал маленькую поэму до конца, не перебивая…
А затем «На полет Гагарина» читалось в узком редакционном кругу. В самый разгар чтения отворилась дверь, и в проеме появилась фигура бывшего офицера-вертухая сталинских лагерей, а ныне сотрудника районки, но тут же удалилась, сочтя, видимо, свое присутствие в такой компании неуместным. А назавтра под вечер в редакционку заглянул прилично одетый мужчина и, вежливо сняв шляпу, поинтересовался:
— Мне сказали, что у вас часто бывает Наум Моисеевич Мандель… а я его давний знакомый и поклонник его творчества…
— Как же! Вчера был. Новые стихи читал, — живо откликнулась Наташа. — Я даже начало запомнила. «Старинная песня, ей тысяча лет: он любит ее, а она его — нет…»
Предложили гостю чаю и еще читали любимые Эмкины сугубо лирические стихи…
По русскому Бостону ходило его двустишие «Ай спик Инглиш вери гуд, бат ноубади ундерстуд». Коржавин удивительно быстро и точно ухватывал самую суть американского общества, его суждения поражали русских бостонцев своей проницательностью.
Любимое его присловье было: «Я и там дураком не был, да и здесь умнее не стал». Задолго до торжества политкорректности он между делом обронил: «Терпимости наше благообразные либералы требуют не от себя, а к себе…»
В Бостоне Коржавин тосковал без хождения в гости и привычного широкого общения, как привык в Москве, — машины у них не было, даже городской транспорт для них был и дорог, и незнаком, и при этом весьма ограничен. К тому же весь русскоязычный эмигрантский Бостон в то время насчитывал не больше 150–200 человек, рассказывает бостонская подруга Коржавиных Элла Горлова.
В 1976 году Саша Горлов загорелся мыслью устроить первый поэтический вечер Коржавина в Америке. Денег на аренду помещения не было ни у кого, но друзья помогли бесплатно получить на день помещение Boston Ethical Society. Оно находилось в старом особняке в исторической центральной части города, неподалеку от станции сабвея. Зал был очень красив — лепнина, зеркала. Идея материальной поддержки Коржавина, конечно, имелась в виду, но все же главная цель вечера была — непосредственная встреча поэта с читателями. Вечер стал событием культурной жизни тогда еще маленькой русскоязычной общины Бостона.
Прослушав по коротковолновому приемнику последние известия с родины (они заканчивались около 6 вечера), Эма тут же звонил друзьям, в том числе Саше Горлову, чтобы немедленно обсудить новости. Эмины телефонные монологи слушать было необыкновенно интересно.
В это время жена Горлова Элла возвращалась с работы, и муж ждал ее звонка из автомата у станции сабвея, чтобы забрать на машине. Это было еще в те времена, когда мобильников не существовало, а обычный телефон не имел переключения на вторую линию. Элла безуспешно старалась дозвониться, но было занято обсуждением новостей с Коржавиным, она понимала, что это надолго, и безнадежно отправлялась пешком (от станции до их дома было около полутора миль), правда, почти всегда на дороге Саша успевал ее перехватить. А Коржавин уже со следующим собеседником делился своей точкой зрения на события в любимой России.
Любимая Россия Коржавина не слышала. Она была занята другими важными делами, когда Коржавин совсем постарел и ослеп, когда умерла его жена Любаня, когда и его самого не стало.
Коржавин, без которого история России ХХ века неполна, наконец, вернулся на Родину.
И теперь уже навсегда.
Леша Перский* —
специально для «Новой»
*Автор — младший друг Коржавина, в семье которого поэт жил по несколько месяцев, приезжая в Москву из эмиграции с 1990 по 2006 год. Продюсер документальных фильмов «Эмка Мандель с Колборн-роуд, 18» (2010) и «Наум Коржавин. Время дано» (2015) (режиссер Павел Мирзоев). Автор и издатель книги «Все мы несчастные сукины дети», Москва, 2017 г.
реакция<br>
Уважаемая редакция «Новой газеты»!
Меня зовут Елена Рубинштейн. Я дочь поэта Наума Коржавина.
Обращаюсь к вам в связи с публикацией в вашей газете в номере от 27 августа 2018 года, автор Леша Перский.
Оставляя за скобками факт большого количества неточностей и небрежного отношения к фактам, изменения текста стихов моего папы, я очень прошу обратить внимание на ту часть его публикации, в которой говорится о захоронении праха Наума Коржавина в России.
Дело в том, что вопрос захоронения праха моего отца на Ваганьковском кладбище в Москве уже давно решен. Многие люди приняли участие в этом и приложили большие усилия к тому, чтобы последняя воля моего папы была осуществлена. Я очень благодарна всем, кто не остался к этому равнодушен. И мне крайне неловко перед людьми, которые полностью взяли на себя решение этой задачи, за ернический тон, которым написана к тому же еще и недостоверная информация.
Папа мой будет похоронен на Ваганьковском кладбище 28 сентября этого года.
Пользуясь случаем, если мое письмо будет опубликовано, хочу поблагодарить всех людей, которые сделали возможным предать тело моего отца земле так, как он просил в своем завещании, — в России.
Также хочу поблагодарить вашу газету за постоянное внимание к моему папе, так как многие годы «Новая газета» публиковала его статьи и материалы о нем. И это, и многое другое как-то не вяжется с интонацией автора публикации о том, что России дела не было до Коржавина.
Очень надеюсь на ваше понимание и на то, что мое письмо будет опубликовано, чтобы ваши читатели не были введены в заблуждение.
С глубоким уважением и благодарностью
Елена Рубинштейн
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»