- Рубрика: Кожа времени. Читать все материалы

Летом начинаются большие войны — и Первая, и Отечественная, и 1812 года. Что особенно обидно.

— Зима, — утверждал Бродский, — честное время года.

— А лето, — добавим мы, — лицемерное, ибо показывает нам мир с обратной, нарядной, стороны. Тем жальче тратить его на политику.

Сам я не могу от этого отказаться, ибо со дня на день жду, когда Трампа выведут на чистую воду, а Путин ему не поможет.

— Но это же и есть политика, — удивился я, — стоит только открыть газету…

— Поэтому нам в палате газет не давали.

Это, конечно, выход. Помимо страусов им воспользовался один человек из Огайо, который прославился на всю Америку. Эрик Хагерман остановил часы 8 ноября 2016 года, когда стало известно, кто победил на президентских выборах. Ему, как и большинству избирателей, не понравилось, чем они кончились. Но он, в отличие от нас, принял радикальное решение.

— Трамп, — объяснил Хагерман, — вампир, он выкачивает всю энергию и из тех, кто за него, и из тех, кто против. В этих спорах жизнь измельчается в пыль, сыплется сквозь пальцы.

Не веря, что лично он может что-то изменить, Хагерман объявил персональный бойкот Трампу. Он полностью исключил его из своей реальности.

До нас не сразу доходит масштаб этой затеи.

Но это только начало. В 53 года он, заработав достаточно денег, уволился с поста директора цифровой рекламы «Найки» и купил кусок земли в пустынной части штата Огайо. Тут он, закоренелый холостяк, живет наедине с природой. Хагерман предупредил друзей, что если они хотят ими оставаться, им придется подчиниться строжайшей цензуре и никогда не говорить с ним о текущей политике. Ту же клятву дал ему брат, которого Хагерман решился навестить в Сан-Франциско. Каждое утро Хагерман ездит завтракать в кафе соседнего городка с пышным, как водится в Америке, названием Афины. Но входит он туда в наушниках с белым шумом, чтобы случайно не услышать новости или сплетни. Соседи знают о его чудачестве и не лезут с разговорами. Сперва они принимали его за психа, но постепенно стали завидовать.

И есть чему. Хагерман ничего не знает про «Рашагейт», ему не знакома фамилия Мюллер, он не слышал про порнозвезду Дэниел Сторм и не догадывается о существовании «альтернативных фактов». Как новый Рип ван Винкль, Эрик Хагерман пребывает в спячке, которую он считает живительной. Вокруг него меняется только природа: цветут и увядают цветы, появляются почки и желтые листья, выпадает иней и волосы, убывает и прибывает Луна, и о ходе времени напоминает лишь новая седина в зеркале. Хагерман перебрался из сегодняшнего дня в прошлое и вечное. В его мире существует то, что было, но сплыло: история, и то, что повторяется всегда: погода. Живя в содружестве с временами года, а не политическими сезонами, он не тратит душевные ресурсы на лихорадку актуальной действительности, оберегая мир и покой, купленные ценой упрямого невежества.

В переводе с древнегреческого идиот — отдельный и несведущий человек, отказавшийся принимать участие в выборах, прениях и скандалах. Каждый, кто не пользовался этой редкой и дорогостоящей привилегией, которой горожане ни за что не делились с понаехавшими, был, в сущности, изгоем.

Другими словами, идиотизм — это следствие не клинического, а социального слабоумия, мешающего гражданам ими быть. Человек, по Аристотелю, — политическое животное, которое живет в полисе и само отвечает за свою судьбу. А если не отвечает, как, например, жители персидской империи, то это животное — не совсем человек, хотя жить ему, может, и проще.

Отшельник из Огайо — крайний случай античного идиотизма. Но в той или иной форме он свойственен многим и желанен остальным. Политика — ведь и впрямь грязное дело. Она предусматривает бесконечную череду компромиссов — между добром и злом, народом и умом, верой и реальностью, правдой и всем тем, что ее заменяет оптом и в розницу. Но главный компромисс, который делает политику возможной в принципе, мы заключаем друг с другом, когда здороваемся с оппонентами.

Первую треть жизни у меня не было с этим проблем. В те времена и в той стране вменяемые люди не спорили о политике, потому что ее заменяла власть. Не мы ее выбирали, а она — нас, причем поштучно. За это мы ее не любили, боялись и принимали как неизбежное зло вроде географической широты. С глобусом не поспоришь: «на улице, чай, не Франция».

В Америке все изменилось стремительно и разительно. Жить здесь и быть вне политики — так же трудно, как задержать дыхание. Ритм регулярной смены власти подразумевает прилив и отлив демократической страсти. Как вдох и выдох, выборы чередуют напряжение с апатией. Чтобы вырваться из этой стези, нужны особое напряжение сил и удачный набор благоприятных условий, чем и прославился анахорет из Огайо. Другим — с этим не справиться.

Если в Америке нельзя жить без политики, то к ней поневоле нужно приспосабливаться. Свобода позволяет каждому иметь свои взгляды, здравый смысл учит не делиться ими с боссом, коллегами, даже соседями. Ведь президенты меняются чаще, чем работа и адрес. Другое дело — близкие. Если и с ними не говорить о политике, то какие же они близкие?

Я испытал это на себе, когда выяснилось, что, попав в Америку, мы с отцом прибились к разным партиям. Он полюбил республиканцев за то, что они боролись с коммунизмом, я — демократов, примерно за то же. Ему нравился республиканец Рейган и «звездные войны», я вспоминал демократа Кеннеди, остановившего Хрущева в Карибский кризис. Оглядываясь назад, я чувствую свою вину острее, чем его. В сущности, нам не о чем было спорить.

Но это было тогда, а не сейчас, когда врагам и сторонникам Трампа мучительно трудно усидеть за одним столом, даже если он накрыт для старинных друзей и недальних родственников.

Что же делать, чтобы не остаться одному и не переезжать в Огайо? Самый простой совет — не говорить о политике — самый бесполезный.

Представьте себе летнюю вечеринку. Все пьют варварски ледяное пиво, лопают упоительные — с пылу с жару — гамбургеры, делятся фотографиями из отпуска, сплетничают о начальстве и говорят о спорте. Но в эту теплую компанию затесалась 800-фунтовая горилла (так в Америке называют монстра, которого правила приличия вынуждают считать невидимым). Ее никто не приглашал, но и выгнать не получается. Поэтому все усердно делают вид, что гориллу не замечают и обходят ее стороной.

Чтобы удержаться на миролюбивой ноте в неизбежном разговоре о политике, мне кажется важным одно: не переходить на личности. Я имею в виду личность Трампа, но не только его. Хиллари, которая, как вам скажут, «еще хуже», тоже не надо упоминать. Да и Обаму, который «все это начал», стоит на время забыть.

Имя лидера обозначает не только проводимую им политику, но и его характер, пристрастия, фобии и привычки, обычно дурные. Личность, как известно из Достоевского, неисчерпаема, а значит, скандал не только неизбежен, но и нескончаем. Однако если мы переведем трехмерную проблему в двумерную полемику, то ситуация окажется не совсем безнадежной. Избавившись от личных имен и связанных с ними обид, мы сможем вместе искать общий знаменатель, на который делятся сегодняшние тревоги. И тогда противники смогут услышать друг друга. А может, и согласиться с тем, что нелегальные эмигранты — не самая страшная угроза Америке. Что Великая мексиканская стена — не панацея. Что Северная Корея по-прежнему представляет опасность. Что чужеземные хакеры подрывают доверие к выборам даже тогда, когда не могут повлиять на их окончательный исход. И что не наше дело, что носит первая леди, пусть на спине ее куртки и написано «Меня не колышет».

Возможно, такая тактика спасла бы от кризиса и русское застолье, но тогда придется исключить слишком много слов с прописной буквы: «Путин», «Крым», «Донбасс», «Боинг», «Новичок»…