В защиту старперов

Лично я начал готовиться к старости, когда мне стукнуло 25. Переведя для упражнения одного малоизвестного латинского поэта, я время от времени и сейчас сверяю по нему часы. Тысячу семьсот лет тому назад людям умственного труда предлагался вот такой календарь:

В сто… О том и дитя не помышляет.

В те годы и в том теплом средиземноморском крае, где родились эти стихи, на пенсию жили только потомки римских легионеров, получавших после четверти века беспорочной службы жалованье в размере половины суммы, заработанной за все эти годы. Высокую одноразовую выплату получали ветераны, а не прожившие в холе и неге адвокаты. Но тут важно указание на возраст, когда человек «сыт собой». Признаться, не помню уже, какую латинскую премудрость я пытался передать этой немного загадочной фразой, но сама идея кажется мне сейчас, по прошествии первой моей пенсионной пятилетки, очень здравой. Так называемый опыт работы, или трудовой жизни, деятельной ли, созерцательной ли, как ни крути, заставляет человека увидеть в себе так называемого старпера. Да, ты все еще можешь взбежать на пятый этаж и один раз попаломничать с людьми, годящимися тебе во внуки. Но ты ведь помнишь, как дед обращается к внуку у Козьмы Пруткова:

«Щенок! тебе ль порочить деда? Ты молод: все тебе и редька, и свинина; Глотаешь в день десяток дынь; Тебе и горький хрен — малина, А мне и бланманже — полынь!»

Вот он, этот момент фазового перехода, когда жизнь, еще подмигивая, уже норовит погрозить, что скоро перестанет радовать человека. Конечно, были и в древности люди, которые подвергали сами себя психическому насилию и еще некоторое время занимались самообманом, что они, мол, сохранили гибкость ума и юношескую обучаемость, что они могут то и могут это, и вот они уже берутся за работу для молодых. Они уверены, что все делают намного лучше этих новых варваров, неучей и дикарей. И даже могут думать, что все еще впереди… Ученик Аристотеля Феофраст за полтысячи лет до моего латинского поэта пренебрежительно называл такого человека «опсиматом», или таким, которому «уж поздно учиться новому, а тот все молодится».

Тютчев называет это «сварливым старческим задором». Это необязательно выгорание — крайняя форма «сытости собой», которая может наступить задолго до первых звонков настоящей старости.

Но пожилому человеку уже тяжело, и ты сам можешь не почувствовать границы, за которой начинаешь распространять вокруг себя, вместе с неизбежным особым стариковским запахом, страх: «Ох, а не помрешь ли ты на боевом посту, дружище?»

Ты ж сыт собой, и уже за одно это общество должно вознаградить тебя. Пенсия должна позволить обществу даже немножко от тебя отгородиться. Поэтому она не должна настигать тебя слишком рано. Как римский легионер, ты должен еще насладиться пенсионным огородом. Но ты не успел и умер на боевом посту.

Может быть, этой штуке лучше называться возрастом согласия выхода на пенсию? И зараженные сварливым старческим задором опсиматы, и утомленные жизнью выгорельцы отдавали бы свое рабочее место по частям?

Молодые поедут на твоей машине на дискотеку до утра, а ты посидишь с кружкой пива, ну хорошо — с двумя кружками пива и рюмкой шнапса, бюджетно, в двух шагах от дома, куда пока что доходишь без посторонней помощи.

«Если жизнь провести в блаженстве хочешь», ты можешь тянуть дальше, но уже как пожилой, преодолев ту самую черту, которая отделяет сытого собой, но слабеющего человека, от тех, на ком можно было бы воду возить, если бы только им не мешали мы, старперы. Впереди время недугов и даже старческого слабоумия. Высокое качество долгого финала определяется настроением Парки, умевшей когда-то нарезать жизнь кусками.