Один день свободного человека

Петр умер через несколько дней после того, как у него случился приступ. Три приступа подряд. Петр никому не говорил, что болел с 14 лет. Об этом знали только самые близкие. Ну и судьи, которые видели эти документы. И это не помешало одному из них вынести Петру приговор — лишение свободы на 4 года с отбыванием срока в колонии общего режима.

Тогда у Петра было пятеро детей. Вскоре после вынесения и отмены того приговора у Петра и Лиды родился шестой — сын Никитка. Ему сейчас 4 года.

Потом была скорая и кома. Он не пришел в сознание.

Глядя на него, общаясь с ним, ты никогда не мог заподозрить, что Петя в стрессе. Что все эти годы он жил в нем, переживал, очень нервничал. Он никогда не показывал этого. Он был всегда спокоен, открыт, надежен. Отец, муж, друг, правильная жилетка, в которую можно уткнуться, человек, которому всегда можно позвонить, если что. Не подведет.

Дом Петра и Лиды в Подмосковье был полон любви, детей и людей из разных миров. Разных взглядов, разных, как говорится, социальных групп, возрастов, представлений об устройстве мира. Петр не делил людей на «наших» и «не наших», и за их с Лидой большим столом всегда было дружно. Ты мог услышать то, с чем ты не согласен, или не согласен категорически, улыбнуться и высказать свое: никогда там не случалось перепалок, Петр умел расширять границы своего спокойствия, кажется, на километры.

Казалось бы — такая простая фраза, кто ж откажется от справедливости? Но вот в ней весь Петр — не просто справедливость для тебя и для меня, а основанная на уважении. Он даже мультики так смотрел.

Петра любили. Человек, познакомившись с ним, попадал в его очень сильное, но мягкое — энергетическое, что ли, — поле, и хотел оставаться в нем как можно дольше. С ним было понятно, где настоящее, а где шелуха, он каким-то неведомым образом обострял твое внутреннее зрение и отлаживал твой заскрипевший механизм взаимодействия с миром. Не знаю, как ему это удавалось, он вряд ли думал об этом — просто так получалось, такой человек. И вот еще его почти неуловимый говорок, с акцентированием гласных звуков, но не в растяжку — не южный и не северный, не уральский и не сибирский, но какой-то очень русский, какая-то утерянная настоящая русская речь.

Я боялась позвонить Лиде, когда он умер. Позвонила его близкой подруге Маше Эйсмонт из «Руси Сидящей». И она, и Петр — члены нашего Попечительского совета. Рядом с Машей была Светлана Давыдова, адвокат Петра. Они были в больнице, где умер Петр, рядом с его семьей. Светлана Давыдова рассказала мне неожиданное.

А Петр об этом так вспоминал:

Он был с нами до окончания своего условного срока и еще один день. Один день свободного человека.