Где справедливость, Господи?

Я уже два или три раза говорил себе, что не буду больше смотреть этот чемпионат мира по футболу, потому что раз за разом встаю от экрана телевизора с отчаянием и тоской, с чувством жалости к проигравшим, с ощущением свершившейся на моих глазах тяжелой, жуткой, удручающей несправедливости. Убийственная несправедливость царит на чемпионате. Но все равно смотрю, как завороженный, на слезы, отчаяние, ужас и человеческие катастрофы.

Все началось в первые же дни, с первых игр. 15 июня марокканец Азиз Бухаддуз на 94-й минуте игры против Ирана в прыжке, пытаясь прервать пас, головой срезал мяч в собственные ворота. Срезал, плашмя упал на траву и лежал, поверженный горем. Большой нападающий, ростом 188 см, выпущенный на последние семнадцать минут игры, чтобы в решающий момент придать марокканской атаке пробивную силу, он не поленился бежать полполя назад, чтобы помочь защите, и убил свою команду.

В тот же день Египет упорно и умело держался против Уругвая 90 минут, чтобы на 91-й допустить маленькую ошибку в расстановке игроков при угловом, в результате чего взмывший вверх Хименес головой вбил мяч в сетку. А матч уже кончался. Я не болельщик Египта, но как больно было смотреть на растерянные лица египтян. На их глазах ликовали уругвайцы, обнимая Хименеса.

Это были не просто голы, пропущенные на последней минуте, не просто потерянные очки, не просто проигранный матч. Это был указательный палец с небес, вдруг возникший в проеме неба над ревущим стадионом и безжалостно пригвоздивший две живые команды к их смертному ложу: «Вы — ​обречены. Вам не жить». И они действительно не выжили.

Так это началось, а потом продолжалось почти ежедневно.

Страшно пропускать на последней минуте. Ужасно пропускать в добавленное время, когда кажется, что ты уже выстоял, уже пережил полтора часа непрерывной борьбы, когда избитые ноги, украшенные синяками и кровоподтеками, налиты свинцом и больше не бегут, когда дыхание прерывается, сердце колотится, а яркая радостная форма густо пропиталась тяжелым потом. И остается выдержать один круг секундной стрелки или два. И в этот момент падает казнящий топор.

23 июня Кроос на последней минуте мощным ударом с подъема забил мяч шведам, которые отпахали такую тяжелую игру и выстояли такую героическую оборону. Но Кроос ударил с левого края, и еще когда мяч летел, я понял, что будет гол. В этот момент вдруг видишь всю уязвимость огромных ворот и всю малость вратаря, делающего спазматическое движение вбок и назад и жестом отчаяния поднимающего руки. Он словно ребенок в огромных воротах, а мяч проносится над ним с воем, как снаряд. Тут же свистнул судья, и высокий, лысеющий центральный защитник и капитан сборной Швеции Гранквист просто сел, где стоял, и вытянул ноги, и сидел с пустым лицом, в котором была бесконечная усталость. Потом, не вставая, медленными, заторможенными, сомнамбулическими движениями расшнуровал бутсы на усталых ногах и все сидел.

Трудно, очень трудно было смотреть в лицо Гранквиста в эти минуты.

25 июня легкие, живые, атакующие марокканцы играли с Испанией. К этому моменту они уже вылетели. Они играли не за очки, а за самих себя, за свое ощущение жизни, за свое право быть одним из инструментов во всемирном оркестре игры. Ничего подавленного не было в их игре, никакой депрессии, — ​а только воздух, синее море, голубые узоры мелкой плитки, вечно живой Восток. И они уже были вблизи своего футбольного рая, когда на 91-й минуте испанец с именем злого героя шекспировской трагедии — ​Яго Аспас — ​пяткой забросил мяч в их ворота. Минуту, пока судья слушал свой наушник, судьба, как балерина, балансировала на одной ноге на тонком пуанте на самой верхушке стрелки, а потом рухнула в ту сторону, где горе и поражение. Так не победили марокканцы. А не победив, не свершили свою мечту и, значит, проиграли.

Хорошо проиграть со счетом 0:5, пропустив первые три в первом тайме. Хорошо проиграть без шансов, без надежды, тупо и просто. Но страшно и мучительно проиграть, отдав все силы в борьбе, надеясь до последней секунды. Ужасны эти шаткие мгновения, когда еще есть надежда, что у забившего нападающего был офсайд. Какая мелочь решает судьбу и всю дальнейшую жизнь одиннадцати сильных мужчин, боровшихся изо всех сил. На повторе видно, что злой Яго, забивающий пяткой, головой был в офсайде, а ногами нет. И такая мелочь решает все. И тут же облитое потом лицо здоровенного марокканского защитника, что-то говорящего судье, говорящего гневно и одновременно жалко.

Голы на последних минутах бывали и раньше, но здесь, на этом чемпионате мира, они идут косяком, раз за разом, словно щедрого и доброго бога игры подменил бог-садист, испытывающий особое наслаждение от того, чтобы сначала дать надежду на жизнь, а в последний момент все-таки убить. Катастрофы прекрасных команд случались и раньше, но здесь они происходят с равномерной и как будто запланированной последовательностью и страшной неизбежностью. Тот, кто атакует, должен быть сброшен в яму отчаяния. Тот, у кого душа живая, будет покаран. Так датчане играли с хорватами без страха и упрека, играли в атаку, бежали вперед со всей силой и свободой северного ветра, который сделал Манджукича маленьким мальчиком, а Модрича статистом… чтобы в результате подвергнуться экзекуции на последней минуте и в жестокой серии пенальти.

Что должно происходить в коллективной душе команды, которая была так близка к победе и вдруг на последней минуте получает пенальти в свои ворота. И не будет времени отыграться. Они молчали, и только вратарь Каспар Шмейхель в ярко-желтой форме что-то говорил судье и все рисовал и рисовал руками в огромных перчатках прямоугольник. Это была не мольба, это было требование: иди и смотри! Иди и смотри в телевизор, чтобы отменить пенальти. Иди и смотри, иди и смотри, иди и смотри. Судья повернулся к нему спиной, а широкоплечий блондин со светлой бородкой все говорил и говорил ему и все рисовал в воздухе прямоугольник. Потом Модрич пробил, и Шмейхель, сын Шмейхеля, с непостижимой силой и точностью метнулся в угол и намертво накрыл мяч и не хотел уже вставать. Лежал, накрыв мяч всеми своими девяноста килограммами веса, прижав его к траве грудью, лежал на дне ревущей огромной чаши и не хотел вставать.

Зачем датчанам дано было это чудесное спасение? Какой в нем был смысл? Какая любовь? Какой восторг? Все оказалось обманом. Бог-садист, этот обросший волосами и мхом морщинистый урод в черной майке с надписью «Оставь надежду всяк сюда входящий», черпаком щедро плескал в души светловолосых датчан надежду и веру, чтобы через четверть часа обмануть и убить их. С той же силой и мощью метнулось в левый угол могучее тело Каспара Шмейхеля, но мяча там не оказалось, и в руках его была пустота, и нечего было ему прижимать к траве грудью, потому что мяч в этот момент не очень спеша влетел после удара Ракитича в правый угол.

Езжайте домой, датчане, вы не заслужили победу. А хорваты, которые играли хуже, заслужили. Как же так? Это справедливость? Где справедливость? И почему я должен на это смотреть? Обязан? Зачем? К чему? Мне никогда так не было жалко проигравших, как в дни июня. К черту это.

Маленькие японцы играли против высоких бельгийцев в атаку. Они не отрывали окопы для обороны, они бежали вперед. Россия в игре против Испании изо всех сил старалась не проиграть, Япония в игре с Бельгией изо всех сил стремилась выиграть. Они отдали все, чтобы победить, эти маленькие героические японцы, играющие в немецких командах средней руки, эти невысокие воины с крашенными в белый и рыжий волосами. Никто в них не верил, кроме них самих. Сколько раз за игру их защитники бросались в ноги бьющим бельгийцам, закрывая ворота телами. Их невысокий левый защитник в борьбе с высоченными бельгийцами немыслимо выпрыгивал вверх и бежал в воздухе своими маленькими бутсами, добираясь до мяча на высоте двух с лишним метров. И я впервые в жизни видел растерянную полуулыбку и растерянность в глазах у гиганта-вратаря Тибо Куртуа, известного тем, что его лицо никогда не меняет выражения.

Это была игра великой точности против широкой размашистости. Им бы проявить осмотрительность в последнюю минуту, но они проявили безумную отвагу и все пошли вперед, чтобы победить. Страшна и даже ужасна была бельгийская контратака, она летела с угрожающей стремительностью через все поле, летела как копье, приносящее смерть, и Насер Шадли еще не поднял ногу для последнего удара, а я уже сказал: «Гол. Будет гол».

Никогда я не забуду японца, согнувшегося, стоящего на коленях, со спутанными волосами и мокрым лицом, в отчаянии бьющего по земле кулаками.