«У шестидесятых была особая атмосфера, свой стиль, своя мода. В общественную жизнь вступало поколение, не познавшее трагедию Второй мировой войны, не прибитое, не выхолощенное холодной войной. У этого поколения был иной, я бы сказал, незамутненный взгляд на окружающий мир. Смею утверждать, что я был не только созерцателем той эпохи, но и в определенном смысле ее «действующим лицом»: в 60-е были поставлены мои первые пьесы, которые потом разбрелись по свету. К тому же «Пражская весна» сделала меня выездным, у меня наконец-то появился заграничный паспорт (до этого — ​неосуществимая мечта), и я отправился в Америку — ​на премьеру своей пьесы. А в Америке — ​студенческие забастовки. В бродвейских театрах — ​бескомпромиссно одетая, патлатая публика в коралловых бусах. Спектакль «Волосы» прямо с театральной сцены выплескивался в зрительный зал, из зала — ​на улицы и дальше — ​на массовые митинги в Центральном парке Нью-Йорка. Было ощущение, что мир сдвинулся с мертвой точки. Моду диктовали Битлы, Лу Рид, Энди Уорхол и независимые студенческие движения. Пик шестидесятых — ​«Пражская весна», забастовки студентов в Америке, студенческая революция в Париже… И в Чехословакии, кстати, в противовес официозному Коммунистическому союзу молодежи стали быстро и неожиданно возникать независимые организации, не обремененные идеологической фразеологией. Это была «инициатива снизу», никто не заставлял, да и не мог заставить свободных молодых людей объединяться свободно. В общем, шестидесятые — ​время хитросплетений: с одной стороны — ​коммунисты-реформаторы, с другой — ​те, кто никогда не был встроен в коммунистический режим. Это два полюса, которые невозможно вырвать из контекста «Пражской весны».

«Александр Дубчек был для общества одним из партийных функционеров, практически никто не видел разницы между ним и «ястребами» в партии. Но под давлением общества, по мере освобождения прессы от коммунистической цензуры реформаторы начали брать во внимание требования огромной массы людей. Коммунисты с удивлением заметили, что могут быть популярны в народе, что их могут приветствовать не только пионеры с букетами и не только мобилизованные «по случаю» толпы трудящихся. Стихийная поддержка, о которой коммунисты прежде не ведали, их вдохновляла. Коммунисты были вынуждены пойти на реформирование системы под давлением общества. Власти попросту было некуда деться».

«О нашем намерении выйти на площадь КГБ знал заранее, еще до вторжения в Чехословакию, потому что это носилось в воздухе. Среди нас были профессиональные слависты: Наташа Горбаневская, Лара Богораз и Костя Бабицкий. Они систематически переводили статьи из чешских газет того времени, которые свободно продавались и у нас. Например, они перевели манифест чехословацких интеллектуалов «Две тысячи слов», выступление чешского писателя Людека Вацулика на съезде чехословацких писателей (июнь 1967 года. — ​В. Я.), которое перекликалось с письмом Солженицына Союзу советских писателей (май 1967 года. — ​В. Я.). То есть мы внимательно следили за тем, что происходит в Чехословакии. Начиная с апреля-мая в советской прессе стали появляться античехословацкие материалы, потом состоялась известная встреча советского и чехословацкого руководства в Чиерне-над-Тисой. Вот тогда нам стало ясно, что вторжение неизбежно и надо выходить на площадь. К Лобному месту мы подошли с разных сторон в полдень 25 августа, страха не было, был адреналин*. В общем, мы сели на Лобном месте, Наташа Горбаневская принесла мне плакат с моим любимым лозунгом Герцена: «За вашу и нашу свободу!» Костя Бабицкий принес плакат, на котором на одной стороне по-русски, на другой по-чешски было написано: «Да здравствует свобода и независимость Чехословакии!» Судили нас по статье 190/1 — ​«Клевета против советского строя» и 190/3 — ​«Нарушение общественного порядка с препятствованием работе общественного транспорта». Никто из нас в содеянном не раскаялся». *Акцию на Красной площади принято называть «демонстрацией семи». В действительности демонстрантов было восемь:Константин Бабицкий,Татьяна Баева,Лариса Богораз,Наталья Горбаневская,Вадим Делоне,Владимир Дремлюга,Павел ЛитвиновиВиктор Файнберг. Во время следствия все демонстранты заявили, что Баева не участвовала в акции, а случайно оказалась поблизости. В результате она не попала под суд.

«Оккупация меня застигла в Либереце (Северная Чехия. — ​В. Я.). Там была настоящая бойня. В толпу на площади въехали танки, люди попали под гусеницы. Началась автоматная стрельба. Я видел, что стреляли до смерти напуганные, обезумевшие парни в советской форме, которые не знали, где и почему оказались, не понимали, что происходит. Видимо, из-за этой трагедии в Либереце не остался советский гарнизон, танки ушли из города. И сразу следом начались массовые митинги. При городской ратуше была организована команда, которая возглавила этот мирный протест. Наше сопротивление длилось неделю — ​до возвращения делегации во главе с Дубчеком из Москвы».

«После воцарения Густава Гусака на партийно-государственном троне началось беспощадное закручивание гаек, наступило время партийных чисток, тотальной деморализации общества. Режим буквально заставлял людей присягать на верность себе и оккупантам».