За что нас истязают?

Ничто так не учит твою ярость вскипать медленно, но верно, ничто так не закаляет до неизбывности твою ненависть, как присутственные места в России, дома призрения и регистратуры ее больниц и поликлиник. Особенно если ты там по нуждам ребенка. Я думал — выдержу. Все-таки ребенку уже 14. Вынес лишь две недели, 6 июня сдался.

Писать о собственных злоключениях — в газетном деле тон дурной, беспристрастность под угрозой, но меня извиняет одно обстоятельство. Мучается-то, прежде всего, ребенок, и не важно, чей. Все дети наши, и вместе с ним издеваются и над множеством других детей и мамаш, стоящих с нами плечом к плечу. Это наши дети и мамаши, это касается всех.

Итак, из городской детской поликлиники № 1 Красноярска 26 мая нас посылают (направление № 279) в одну из крупнейших (на 900 коек) больниц города и края — межрайонную клиническую больницу № 20 имени И.С. Берзона. И вот — первое хмурое утро, регистратура корпуса детской хирургии 20-ки. Средневековое, босховское скотство: убогая тесная комнатка, народ стоит впритирку, набился плотней некуда. Все, разумеется, с детьми. Всех возрастов и разной степени здоровья или увечности. Видя столько серьезных глаз козявок, здесь вдруг понимаешь, что дети — это не дети, это такие же люди с огромными, как у всех нас, проблемами, такие же люди, только сконцентрировавшиеся до совсем малых размеров. В это помещение камерного типа сгоняют всех: кто оформляет госпитализацию, кто направлен на консультацию, кто получил заветный талон и ждет в очереди к «узким» специалистам — проктологу, урологу. Нам — к травматологу-ортопеду. Это тоже здесь. Так по понедельникам и средам. По вторникам и четвергам — очередь к нейрохирургу и торакальному. Всхлипывания и детский ор, краткие стоны и проклятия, шепот и молитвы.

На прием всеми специалистами, кроме проктолога, отводится один час времени два раза (дня) в неделю. Проктолог встречается с пациентами 5 раз в неделю по часу. И абсолютно очевидно: эти заветные 60 минут приема у травматолога и уролога или травматолога и проктолога можно развести по разным часам — было бы желание.

Как догадываетесь, ничего с первого захода мы не дождались. На прием травматолога выдается 10 талонов. Это все. Зря стояли — талоны кончились давно.

Ну, такие уж больницы в провинции, скажет кто-то. Не новость. Однако напомню: Красноярск — город миллионный, город богатый, песцы в помойках шарятся. Золото, платина, серебро, баллистические ракеты, алюминий, нефть и т.д. Местные «рублевки» (тут их несколько), все эти дворцы надо видеть. Край отдает две трети собираемых налогов Москве и кормит Россию.

Во второй раз встаем с сыном затемно, приезжаем на час раньше. Загон еще не под завязку. Но талон не достается опять. Зато мы оказываемся уже у вожделенного окошка и можем прочитать, что кроме тех документов, о которых нас предупредили в поликлинике (направление в стационар, свидетельство о рождении, полис, паспорт родителя), здесь требуют еще и СНИЛС ребенка — вне зависимости от его возраста. У нас его нет. Черт, зачем СНИЛС ребенку, если о старости он еще не задумывается, не работает и никаких пенсионных отчислений пока не платит? Зачем вообще эти документы, если в направлении уже перечислены все данные ребенка, включая номер полиса? Или врач в поликлинике может вступить в преступный сговор с нами и написать левый номер медполиса? А зачем это врачу и нам? И как это возможно?

Так проходит первая неделя гарантированной государством медпомощи. Парни мы упертые, ну а мазохистских наклонностей всем обитателям русских равнин не занимать, так что мы продолжили. Приезжаем задолго не только до приема врачей, но и до открытия регистратуры, уже знаем многих из очереди. Кто-то здесь заходит на пятую попытку, кто-то на седьмую. Люди выезжают накануне, едут издалека. Дети изнывают, вопят, папаши бледнеют или краснеют, утираются платками, матери неколебимы.

(Я раньше думал, что это только для московских телеканалов Норильск и Дудинка находятся «под Красноярском», оказывается, и местные власти не видят ничего странного, чтобы за медпомощью — причем вот такой — люди летели за полторы тысячи верст.) Прилетают, значит, и неделями обивают пороги. Ходят, как на работу. Нам, считай, везет: мы местные.

И мы уже как собаки Павлова — привыкаем по понедельникам и средам, чуть свет, мчаться на правый берег, на край города, занимать очередь, ждать в безвоздушном пространстве. Проблема одна: заживало б, как на собаках. Есть сколь расхожая, столь и дурацкая фраза: то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Нет, это делает больно или очень больно. Особенно если речь о детях. Особенно о проблемных и болеющих детях.

Темнеет в глазах, чувствуешь нарастающую кровожадность. Война — мать всех вещей, полагал один древний грек. Умный — не чета нам. В корень смотрел, и сейчас я с ним согласен. Что еще может смести этого тупого, унизительного для любого человеческого сообщества левиафана?

Больницы и тюрьмы вне Москвы, по-моему, логичней было бы в кабинете Медведева объединить в одно ведомство. Они остаются такими же чугунными и посконными, их ничто не берет, это чувствуешь еще на подходе по геометрии обвалившейся штукатурки, это чувствуешь сразу внутри — по плесневым разводам на стенах, узору на линолеуме; все тут пропитано тоской, безнадегой, человеческим уделом. И нужно сразу отказываться от надежды. Не ждать ничего человеческого. Иначе невозможно, никаких нервов не хватит.

Меж тем, пока маюсь в очереди, обнаруживаю цикличность в судьбе семьи: мой старший сын попал в 20-ку 11 лет назад — тоже за два месяца до своего 15-летия, как сейчас сын средний. Это, выходит, вроде обязательной инициации. Старшему поначалу повезло — его сюда привезла скорая и на операционный стол закинули без проволочек. Всех местных прелестей, всего великолепия России он успел хлебнуть здесь сполна потом — в реанимации, в обычной палате. Средний хлебает сейчас. А есть еще один. Значит, подыхать мне в этой очереди, припертому как елке в тайге собратьями так, что не упасть, рано.

Но инициация ведь не самоценна, она — для чего-то. Вот старший сын, вероятно, оглушенный тем, что увидел в 20-ке, твердо решил после этого возобновить семейную традицию и стать, как его дед и мой отец, анестезиологом-реаниматологом. Отучился в медицинском университете в Красноярске, последние три года учебы пахал медбратом в реанимации краевой клиники № 1. Никуда уезжать не хотел, решил проходить ординатуру в Красноярске. Больнице он был нужен, и она подала на него заявку в краевой минздрав, ходатайствовала. И что? А ничего, Красноярскому краю врачи не нужны — хотя их острый дефицит. В той же 20-ке. Рвущихся в анестезиологи вообще не особо видно — я б таким приплачивал за самоотверженность. Сын уехал из Красноярска.

Детское травматолого-ортопедическое отделение 20-ки является клинической базой профильной кафедры Красноярского медуниверситета имени профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого. 20-ка в целом — клиническая база для 10 кафедр. Студентов здесь учат российской медицине. Именно российской.

И Красноярский край вполне устраивает вот эта эталонная мерзость в детской хирургии 20-й больницы. Говорить об этом уверенно можно потому, что ее главврач (уже 20 лет) Владимир Фокин — не диссидент, а яркий представитель региональной власти, многолетний депутат Заксобрания края. Состоит, разумеется, в «Единой России». Врач высшей квалификационной категории как раз по специальностям «хирургия» и «организация здравоохранения и общественное здоровье» Фокин награжден и высшей наградой главы города Красноярска, и президентом России — медалью ордена «За заслуги перед Отечеством II степени», и патриархом — медалью РПЦ (на больничной территории воздвигли храм — это, безусловно, нужней, чем организовать элементарную электронную запись на консультацию к врачам).

Это Фокин и его фракция распределяют деньги. Вот прямо сейчас под моими окнами начинается ежегодная забава — выдирание бордюров и тротуарной плитки по всей улице и замена их новыми. Старые и новые не отличаются ничем.

На достойную медицину в целом: я бы потерял совсем своего среднего сына или он бы стал овощем, если б 8 лет назад не свозил его на консультацию в Москву — тамошние врачи схватились за голову, увидев, что прописывали их красноярские коллеги.

Так всегда. Как нудистами обычно бывают те люди, которых меньше всего хотелось бы видеть раздетыми, так обстоит и с депутатами, со всем прочим начальством. Они детей наших берегут — придумывают в Думе, как им ограничить доступ в соцсети, как их спасти от тлетворного кино, спектаклей, книг. Они недюжинные силы кладут на поддержание материнства и детства, сколько было демографических инициатив, а нацпроекты?! Зла не хватает. Я стоял и молился. Богородица, сделай уже что-нибудь с этими тварями. Или только там нам послабление будет? Для красноярцев — никакого ада? Действительно, чего мы тут еще не видали?

Но на каких именно тварях Богородице следует сосредоточиться (осаживал я сам себя)? Ведь эта гадость берется как бы из ниоткуда, из нашего воздуха. Я не думаю, что Фокину доплачивают частные хирурги или московские, чтоб от него бежали к ним. Не думаю, что от моих с дитем мучений красноярскому травматологу масла на хлебе добавится, и уж не Фокину точно, этим — просто фиолетово. И не Путину с Медведевым, не министру Скворцовой. Кому тогда? Ради кого/чего мы истязаем друг друга? Именно мы, ведь народ, по Далю, это все то, что народилось. Все тут наши, в плен некого брать, врагов нет, все одним мазаны.

В Красноярск сейчас приходят десятки миллиардов из федерального бюджета — чтобы вылизать город по маршрутам следования иностранных студентов — те приедут на неделю в будущем марте на Универсиаду; пользуясь случаем, хотелось бы пожелать землякам и соотечественникам успехов в демонстрации нашего города и нашей страны, красивой и обильной. И — простите за вопрос — а для наших собственных детей, родных, хотя бы медных денег не найдется? Пусть не на зарплату еще одному травматологу, пусть хотя бы те, кто выдирает бордюры, построят вместо этого загона нечто более похожее на приемный покой, а? Чтобы дети тут не оставляли последнее здоровье. На этой перестройке ведь тоже можно немало распилить, а?