Она не могла просто жить и соглашаться

Драматург строит мир из слов. Она строила его из слов и отношений. Привлекала, пестовала, давала голос и роль всему, что рвалось к выражению. Талантливое укреплялось и развивалось, прочее увядало. Ее всегдашняя готовность воплощать — замешивать вокруг происходящее в творчество — и создала феномен Doc’a.

Феномен для формата жизни вокруг.

Однажды сказала:

— Понимаешь, мы не можем просто жить и соглашаться. Мы должны участвовать, пытаться изменять — свидетельствовать.

Протестный дух есть реакция на мироустройство; Елена Гремина была из редких — тех, кто чужую боль ощущал своей. Мигранты, над которыми издеваются, заключенные, которых пытают, люди, выброшенные на обочину жизни, внезапно ставшие тюремной пылью — невинно осужденные и несправедливо наказанные, — все это был материал Doc’a, плоть его спектаклей и боль ее сердца, которого, казалось, на все и всегда будет достаточно. Особенно привечавшая гонимых, остающихся в меньшинстве, слабых. Неожиданно талантливая — кроме текстов — режиссура.

Они с Угаровым не брали и не просили денег у власти. Ради независимости высказывания и свободы мнений. Выживали на «медные», но привлекали огромное число одаренных — участников и зрителей.

Такая мягкая — и несгибаемая. Всегда спокойная — и неколебимая. Их театр, решила она, будет жить. Выгнали с Патриарших: «Найдем другой место!», пришли на Спартаковскую («Мы купим ангар и будем играть в нем»).

«Дело Магнитского», «Болотное дело», «дело Сенцова» — сказать о них правду — дело чести. Правда, пусть сказанная в крохотном углу огромной столицы, огромна. Лена это знала.

В ней была уверенная человеческая крупность. В ней была сила и отвага, которая в иные моменты жизни заставляла Угарова сильно за нее переживать.

— Ты бы послушала наши ссоры, — сказал он мне в свой последний вечер, 1 апреля, — это записывать надо: конфликт двух драматургов!

«Конфликт» был диалогом, соавторством, любовью — той, в которой не жить друг без друга.

Елена Гремина и Михаил Угаров — стойкое сочетание. И здесь. И там.

Вырвали двухкамерное сердце

С Леной я соприкасался в работе и как с драматургом, и как с автором телепередач, но, конечно, прежде всего надо говорить о Театре.doc. Это их с Мишей детище, ему они посвятили много лет своей жизни.

Лена Гремина и Миша Угаров — это не просто пара любящих друг друга людей. Они — единомышленники, соавторы, создавшие уникальный театр. Потому что быть независимым в наших обстоятельствах, в том числе экономически — дорогого стоит. Особенно трудно не терять при этом оптимизма и быть свободным в выражении мнений.

Они оба обладали умением притянуть людей, увлечь проектами, создать ситуацию, когда работают не за деньги и даже не за славу, а за суть. Стараются, потому что это важно для общества, стараются, потому что такое искусство, которое сию минуту необходимо, как хлеб. Они брались за темы, за которые не взялся бы ни один другой театр. Нет театра в сегодняшней России, который мог хотя бы поразмышлять над сюжетом о Магнитском или над историями Болотной и бесланских матерей. На такие проекты получить деньги в Министерстве культуры или в региональном бюджете, скажем, города Москвы — просто нереально. А в ДОКе это делали без бюджетов, на голом энтузиазме.

Сохранится ли театр — во многом зависит от воли тех людей, которые составляют его коллектив. Но этого на сегодняшний день не знает никто, потому что у театра как бы вырвали его двухкамерное сердце: Миши и Лены.

Замену их оптимизму, таланту организаторов, таланту педагогов найти трудно. Но руководство в конце концов может быть коллегиальным, создать художественный совет театра вполне возможно. Не обязательно должен быть какой-то худрук, который один отвечает за все. Это может быть компания людей — учеников Лены и Миши, которые имели такой опыт на разных проектах. Мне кажется, что это не должен быть человек со стороны, потому что это не должность, на которую назначают чиновники. Какой смысл брать человека со стороны, когда это «неназначаемая» должность? Если появится внутри театра какой-то конкретный лидер, который скажет: я на себя беру всё, — так тому и быть! Но это вопрос к коллективу.

В нем есть люди, которые существуют на территории театра в качестве гостей, а есть те, которые составляют костяк — актерский и драматургический. А мы, которым этот театр всегда был близок, подставим плечо, чтобы помочь держать купол.

Владимир Мирзоев, режиссер

Человек людей

Когда-то мой отец, З.Я. Корогодский, поставил спектакль по первой Лениной пьесе в Ленинградском ТЮЗе. Я ее хорошо помню тогда, они приехали в Ленинград вдвоем с Вероникой Долиной, и там началось наше знакомство. Она об этом всегда с благодарностью вспоминала. Она вообще была человеком простых и точных принципов, помнила добро, знала, что такое зло, что такое хорошо и что такое плохо. Смешно сказать, но ведь это сегодня большая редкость, мало о ком это можно сказать с такой безусловной ясностью.

Она так жила в жизни, она так жила и в искусстве.

Вся ее художественная судьба есть тому прямое подтверждение, мало кто сегодня с такой органической непринужденностью соединяет в себе художественное и гражданское. Она без всякого надсада и искусственности была примером высокого служения искусству и бескомпромиссного гражданского служения.

Эта женщина как-то совсем без усилия была подтверждением высокого свода правил поведения, которые собственно и составляют код поведения русского интеллигента. И делала она это просто, весело и как-то опьяняюще убедительно.

Она любила людей. Эта трудная работа давалась ей легко. С ней было увлекательно и интересно, она привлекала к себе молниеносно и бесповоротно. В ней было обаяние ума и души, которое тебя сразу захватывало, она без всякой натуги была человеком людей. Она действительно принимала участие в людях, она в них «участвовала». Она в этом смысле была органическим театральным лидером. Без всяких сомнений, удивительный феномен Театра.doc во многом обязан обаянию этих двух людей — Лены и Миши. Редкостная аномалия. С ними рядом хотелось быть.

И потом это невероятное мужество перед лицом «дракона», с каким веселым сарказмом она говорила о своих визитах в министерство после погрома в Доке. Сломить ее действительно было нельзя. Она не умела бояться. Вы только подумайте! Ведь бояться было чего.

И все же… сердце не выдержало.

Трудно избавиться от мысли, что ее уход — это некий водораздел. Мы прошли некую границу. Время покажет точные свойства этого нового мира, в котором нам теперь жить без нее. Что-то мы уже видим, что-то нам еще не дано разглядеть в надвигающейся темноте. Ясно одно, то, что сделали Лена и Миша, без всякого сомнения, поможет нам пройти через эту тьму. Они нам дали в руки фонарики и показали пример мужества и сопротивления вопреки обстоятельствам.

Одним из главных свойств их судьбы было бескорыстие, ведь Театр.doc по всем прагматическим параметрам не мог быть делом, приносящим дивиденды. Это бессмысленное, бескорыстное служение и было одним из главных свойств их театра, оно, собственно, и сидит в самом центре их репутации. Они строили театр потому, что они в это верили и им это было необходимо как воздух. Они не согласились пойти на компромисс и этим поступком запустили миф, который будет жить. Они служили делу чисто и не шли ни на какие сделки с совестью. Редчайшее свойство сегодня.

Ну и, конечно, их художественный вес. Они были художественные тяжеловесы. Это было сразу ясно, даже тогда давно, в Ленинграде, я хорошо помню, что в Лене сразу была видна особенная художественная стать, это свойство нельзя ни с чем спутать. Это, как когда на арену выходят тигры или слоны. Она просто-напросто была рождена для художества. Но ведь бог много кому это дает, но как она этим распорядилась! Как много сделано, какое совершенное владение драматургической формой, какое удивительное и последовательное чутье на новизну! Какая, черт возьми, хирургически точная нацеленность на смысл, какое ясное владение механизмами художественного высказывания. Удивительно! Остались их труды, и по ним новые люди нового театра будут постигать законы сотворения живого.

Они во многом содействовали рождению новой русской драмы. Им было уготовано судьбой быть ее повивальной бабкой. Дитя вырастет и станет чем-то, чего они, возможно, и не могли предвидеть, но их новаторский вклад, их бескорыстный толчок в спину Новой драмы уже вписан в анналы нашей драматургии. Они уже заслужили свое место в пантеоне нашего театра.

Они любили русское слово, они его понимали. Сегодняшние уродливые попытки затолкать живую человеческую речь в прокрустово ложе бюрократических запретов вызывали у них оторопь.

Когда я приехал в Москву прошлым летом, чтобы отдать ей собранные нашими актерами документальные материалы к нашему блокадному проекту, я пришел к Лене на Аэропортовскую. Она мне долго диктовала, как нажать все необходимые коды и кнопки, ощущение было, что идешь на режимный объект. Так оно, по сути, и было. Лена упала, сломала ногу и теперь принимала меня лежа. Она лежала, как цыганка, вся в узорах и цветах на черном. Одалиска. Или горизонтальная «Свобода на баррикадах» Делакруа. Мы поговорили о том о сем. Она должна была написать нам пьесу.

Через полтора месяца она прислала мне текст. Пьеса называлась «67/871», 67 документальных свидетельств о 871 дне ленинградской блокады. Я напечатал текст на принтере (не люблю читать пьесы на экране) и стал читать. Через три страницы я остановился. Я не мог продолжать. Душили слезы. Конечно, я подвержен этим чувствам, моя мама была в блокадном городе и т.д. Но тут было что-то другое, меня душили не просто слезы памяти или боли за страдания людей. Нет. Я до сих пор не совсем знаю, что Лена там сделала, но это что-то, относящееся к самой природе языка, к тому, как мы говорим, как душа рождает движение, мозг его облекает в форму, а рот выговаривает. Каким-то неведомым мне образом она превратила пачку документальных свидетельств очевидцев страшной трагедии в словесную ораторию, некую поэтическую структуру, которая действовала на меня не просто через содержание, но гораздо глубже, через подводные ритмы и композиционные структуры текста. При этом она не добавила к документам ни одного слова. Чертовщина какая-то! Я был в потрясении. Передо мной на столе лежало высокое произведение литературы, созданное подлинным мастером. Слава богу, я успел ей это сказать.

Мы сыграли премьеру спектакля в Берлине 8 сентября 2017 года, в день, когда замкнулось кольцо блокады вокруг Ленинграда. 27 января 2018 года, в день прорыва блокады, мы сыграли его у себя в Петербурге.

Я не знаю точно, была ли это последняя пьеса, написанная Леной, но как бы там ни было, моя фамилия каким-то странным образом закольцевала ее драматургическую судьбу. Корогодский в начале, Корогодский в конце. Странно. Круги…

Последние пару месяцев мы говорили с Леной о том, чтобы наш театр сыграл «67/871» в Доке. Она нас позвала. Я послал ей письмо с деталями нашего приезда, она не ответила, через день я переспросил: «Лена, что-то не так?» Дайте знать. Она написала: «Данила, я вам завтра напишу». Я ответил: «Конечно». Это было 14 мая, в понедельник. Сегодня утром увидел в интернете, что Лены не стало.

Хочется сказать — Леночка, не волнуйтесь, я подожду. Спасибо вам!