Сейчас на этом месте дети играют в лазертаг, а взрослые — в страйкбол. Отличные декорации для игры в войнушку — окраина Минска, полуразрушенные довоенные казармы, склады и боксы. Лучшего места просто не найти. Если идти уверенно вперед. И не вспоминать о том, что тут было раньше.
Когда-то здесь, в Масюковщине, был военный городок и дисбат № 8. А еще раньше, в годы оккупации, — один из самых больших и страшных лагерей военнопленных: шталаг № 352.
Первым об этом лагере написал Андрей Платонов в очерке «На могилах русских солдат». После освобождения Минска военкоры в числе первых побывали в лагерях военнопленных, расположенных вокруг Минска. Фронтовой журналист Павел Трояновский вспоминал, как после посещения шталага 352 Андрей Платонов на несколько дней просто слег от потрясения. А потом написал в своем очерке:
«В двухстах метрах от лагеря расположено кладбище. По официальным данным, на этом кладбище захоронено не менее 80 тысяч человек наших бойцов и офицеров. Действительное число жертв, после дополнительного и более точного расследования, несомненно, значительно увеличится… Примерно посреди кладбища шта-лагеря № 352 стоит большой крест. На кресте штампованная фигура Иисуса Христа из серого дешевого металла; ниже подножия Иисуса надпись по-русски: «Могила неизвестных русских солдат».
Здесь немцы ошиблись: русские солдаты, убитые, замученные и похороненные в могилах-площадях, в большинстве своем известны нам по именам, потому что документы о них остались, а следовательно, мы можем восстановить и их жизненную биографию; значит, определение в эпитафии «неизвестные» неправильно: нам известны наши солдаты, и мы сохраним их в памяти народа поименно, лично и отдельно, потому что мы народ, а не стадо...»
Но ошибся Андрей Платонов. Потому что из 80 тысяч погибших удалось установить личности только 9425 человек — они умирали в лазарете от истощения, тифа, туберкулеза, и лагерная охрана просто не успела уничтожить их истории болезни. Семьдесят тысяч солдат и офицеров остались неизвестными. Да и точное число погибших так и не удалось установить. В акте минской областной комиссии речь шла о 119 тысячах жертв шталага 352. Но чрезвычайная государственная комиссия тогда спешила собрать факты для Нюрнбергского процесса. Потом нужно было восстанавливать Минск. А с 1950 года на месте шталага уже разместился военный городок. И сколько трупов осталось там, не вывезенных на пустырь напротив, неизвестно.
Шталаг 352 был создан в августе 1941 года. Фронт ушел на восток. Блицкриг в те дни еще казался немцам реальностью, военнопленные исчислялись уже миллионами, и на оккупированных территориях в спешном порядке началось обустройство лагерей.
В Масюковщине до войны стояла кавалерийская часть, были построены бараки, а рядом проходила железная дорога. Именно по железной дороге и привозили сюда первые партии узников. К ноябрю 41-го в шталаге было уже 140 тысяч военнопленных. В полуразрушенные бараки, рассчитанные на 60–70 человек, загоняли по 400–500.
Фото: minsk-old-new.com
Ворота Липпа
Комендантом лагеря был назначен майор Остфельд, а его заместителем — капитан Липп, садист и сволочь. На воротах лагеря, через которые загоняли военнопленных, он повелел повесить табличку «Липптор» — «ворота Липпа». Именно там, за воротами, начинался ад — впрочем, не для всех. Многих расстреливали на месте — тех, кто кричал «да здравствует советская власть!» или «стреляйте, гады, я коммунист!» Расстреливали и тех, кто отказывался снимать советскую военную форму. Остальных отправляли на оформление к писарям — тоже пленным. Кроме стандартных фамилии, имени, отчества, звания, военной и мирной профессий, непременно записывали девичью фамилию матери — выявляли евреев. Все, разумеется, называли мам Сидоровыми. И тогда хитроумный капитан Липп придумал, как их разоблачить. Однажды утром всех военнопленных начали партиями выводить на плац, приказали снять штаны. И капитан Липп шел лично мимо строя, выявляя тех, кто был обрезан. Бил кулаком в лицо, выплевывал слово «юде». И тут же стрелял.
Правда, те, кто в тот день находился в лазарете или был отправлен на лесозаготовки, уцелели. В том числе — Эмиль Альперин. В лагере он назвался Дмитрием Басманенко. Проверки капитана Липпа избежал. А чтобы не выдать себя случайно грассирующим «р», тщательно подбирал слова, в которых бы не было этого звука.
Позже Альперина перевели в Бухенвальд. Он выжил. Но потом всю жизнь, сам того не замечая, даже в обычном разговоре старательно подбирал слова без смертельно опасного «р».
Вместо «который час?» говорил «как поздно сейчас?» Вместо «напиши адрес» — «напиши, где ты живешь». И так — до самой смерти в 2009 году.
По лагерю капитан Липп всегда ходил с плеткой и по дороге избивал заключенных — просто так, для порядка. Если истощенный человек падал — добивал из пистолета. А в 43-м решил, что лагерю позарез нужен театр. И собрал бригаду из 60 человек, которые вечерами после тяжелой работы должны были петь, танцевать и показывать акробатические номера. Никто не отказывался — это было лучше, чем расстрел. Никаких языков, кроме немецкого, этот садист не знал. А потому хор военнопленных вместо «Спят курганы темные» пел: «Сквозь ограду смертную, сквозь кольцо колючее в лес бежал из лагеря парень молодой». А пленный Андрей Мягков даже спел во весь голос песню собственного сочинения: «Кулаком костлявым, мертвенно-сухим, трупы шлют проклятья извергам своим».
Эстеты шталага 352
А трупов было все больше. Расстреливали в шталаге постоянно. И вешали. И забивали до смерти. И натравливали на измученных людей овчарок. Даже повод для расправы им не был нужен. Годился каждый пустяк. Снял шапку перед проходящим немцем секундой позже — получи пулю. Прошел мимо находящегося в плохом настроении вертухая — получи пулю. Те, кто выжил, вспоминали, как два охранника с собаками заключили пари, которая из них быстрее загрызет пленного. И спустили каждый свою псину на случайно выбранного узника. С азартом считали потом секунды.
Фото: minsk-old-new.com
Пытавшихся бежать вешали непременно на плацу — крюками за подбородок, и те умирали мучительно и долго. Обезумевших от голода узников, которые пытались встать второй раз в очередь за кружкой баланды, расстреливали тут же, в очереди. А однажды по пути на лесозаготовки охранники выхватили из рабочей бригады двух человек, заставили быстро вырыть яму, а затем выстрелили им в затылок на краю той ямы. И объяснили остальным: эти двое поплатились за то, что во время движения колонны вышли из строя — кто-то из местных жителей пытался незаметно подбросить им краюху хлеба.
Из докладной записки министериального советника К. Дорша рейхсляйтеру А. Розенбергу о лагере военнопленных в Минске: «Заключенные, загнанные в это тесное пространство, едва могут шевелиться и вынуждены отправлять естественные потребности там, где стоят. Этот лагерь охраняется командой кадровых солдат численностью до одной роты. Охрана лагеря такой малочисленной командой возможна только при условии применения самой жестокой силы. Военнопленные, проблема питания которых едва ли разрешима, живут по 6–8 дней без пищи, в состоянии вызванной голодом животной апатии, и у них одно стремление: достать что-либо съедобное... По отношению к заключенным единственный возможный язык слабой охраны, сутками несущей бессменную службу, — это огнестрельное оружие, которое она беспощадно применяет».
Впрочем, часто узников нарочно провоцировали, чтобы без ограничений применять свое огнестрельное оружие. В октябре 41-го немцы специально пустили слух, что тех, кто в гражданской одежде, а не в армейских обносках, будут освобождать. Лагерь превратился в большую барахолку. Все пытались выменять себе такую одежду. А потом всех, кто в гражданском, восемь тысяч человек, выводили из лагеря и за воротами расстреливали. Трупы сбрасывали в карьер напротив лагеря. Всего три дня понадобилось, чтобы расстрелять все восемь тысяч.
Вот свидетельства каким-то чудом выживших в шталаге, хранящиеся в минском музее истории Великой Отечественной войны.
«Помню такой случай. Это было в феврале 1942 года. Я работал в этом лазарете санитаром. Нас, человек сорок, немцы погнали в город собирать трупы. Вернувшись в лагерь, я увидел следующую картину: как в лазарет и в лагерь немцы гнали новую партию советских пленных, примерно около 1200 человек. По пути следования в лагерь немцы расстреляли около 700 человек. Вот за этими трупами нашу группу немцы и гоняли в город». (И. П.Матвеев).
«В одной зоне лагеря содержались изолированно человек двести пятьдесят. Говорили, что все они были комиссарами. Однажды в лагерь прибыл литовский карательный отряд, который всех их расстрелял на месте, где были расстреляны евреи. Лишь один из этих двухсот пятидесяти пленных, малолетка, был освобожден комендантом лагеря». (Валентин Матвиевский).
«В декабре 1941 года моего однополчанина из артдивизиона Васю Королева немцы повесили, и с ним еще одного парнишку (кажется, был белорус, уж очень он плакал, был молодой). Дело было так. Немцы взяли нескольких пленных и с ними поехали в лес, где было помещение и с него надо было снять электропровода. Среди пленных был инженер, еврей по национальности, худой, высокий, смуглый, лет двадцати шести. Он с табуретки снимал провода, немец стоял рядом. Этот инженер стукнул немца по голове и убил его, а сам скрылся в лесу. В другой комнате был Вася Королев с парнишкой. Они ничего не знали о случившемся. Их связали и привезли в лагерь. Вешали с автомашины на площадке напротив барака № 10. Вешали их на наших глазах — согнали всех сюда, установили пулеметы, привели собак...» (Г. Г. Шуваев).
«Однажды из сарая вывели одного пленного, раздели и привязали к столбу. В ведрах был принесен кипяток и холодная вода. Немцы обливали пленного то кипятком, то холодной водой, пока не обварили все тело до костей». (В. Чичнадзе).
«Я видел, как высший комсостав нашей армии, пожилые люди со знаками отличия — ромбами и шпалами, носили параши, чистили уборные. Конвоировавшие немцы безжалостно избивали их палками и прикладами. Помнится случай, когда фашист ударил одного нашего командира в возрасте примерно шестидесяти лет. Когда командир упал, другой конвоир вскинул винтовку и выстрелил. Эту сцену сфотографировал немец...» (Евгений Игнатенко).
В 42 году в лагере появился внутренний приказ для сотрудников: не фотографировать казни и трупы и не пересылать уже имеющиеся фотографии в Германию, поскольку изображение на этих снимках неэстетично. Зато позже, в сорок третьем, когда капитан Липп захотел настоящего эстетического наслаждения и начал сколачивать концертную бригаду, фотографирование очень даже поощрялось. Еще бы — среди военнопленных оказался солист ансамбля Моисеева Евгений Дианов! Грех было не сфотографировать его в танце и не отправить снимок на родину: пусть семьи знают, что их мужья и отцы проводят время культурно — с концертами, а не с бесчисленными трупами.
Фото: minsk-old-new.com
Акробаты из той артистической бригады, между прочим, смогли бежать. Во время работы на лесозаготовках конвоиры разожгли костер, чтобы греться, пока доходяги-пленные работают. Несколько артистов устроили шоу для конвоиров — начали прыгать через костер, демонстрируя всякие сложные сальто. А потом в прыжке подбросили в костер мокрую хвою.
Повалил дым, и акробаты рванули в лес, пока конвоиры откашливались и терли глаза. Это был настоящий бенефис.
Тиф — союзник Гитлера
Если осенью 41-го, в самом начале существования шталага 352, расстреливали не только из азарта, но и из соображений целесообразности — слабых, больных, не держащихся на ногах, то в декабре подобные соображения отпали сами собой. Можно было уже не тратить патроны. Лучшим союзником администрации лагеря стал сыпной тиф. А истощение, цинга, туберкулез работали не хуже садистов из охраны. Эпидемия косила по несколько сотен человек в день. За долгую зиму 1941–1942 годов в лагере умерли 55 тысяч человек. Их вывозили из лагеря и сбрасывали в карьер напротив ворот. Живые до последнего скрывали мертвых, поднимая их руки во время перекличек, чтобы получить за них пайку. Соседство с мертвецом оправдано, если приносит кусок хлеба и плошку баланды.
Именно таким в шталаге 352 был дневной паек военнопленного: 80–100 граммов эрзац-хлеба и два черпака баланды из картофельных очисток и соломы. Миски заключенным не выдавали — они использовали старые котелки, банки от консервов, найденные где-то черепки от разбитых немецких тарелок, собственные шапки и пилотки. Те, у кого не было ничего, просто подставляли ладони под черпак.
Фото: minsk-old-new.com
В сорок третьем в лагерь привезли пять тысяч итальянцев. Эпидемия тифа осталась в прошлом, но подоспела малярия. К моменту освобождения этого шталага из пяти тысяч итальянцев в живых остались 98.
А еще заключенные перед сном мастерили игрушки — змеек, петушков. Особенно, вспоминал Эмиль Альперин, удавались петушки:
«На доске крепилось пять петушков, внизу груз раскачивал птиц, и создавалось впечатление, что они клюют. Эти игрушки обменивались в деревнях на еду, картошку, махорку. Вечерами в каждом бараке базар — все что-то меняли. Даже ложку украденной в лазарете мази Вишневского — на полпайки хлеба. Особенно было трудно тем, кто курил. Была такса — черпак баланды или полпайки хлеба за одну сигарету».
Правда, тех, кого ловили во время торгов на убогом лагерном черном рынке, расстреливали.
Контакты.de
В конце девяностых немецкий фонд «Контакты» начал поиск выживших советских военнопленных. И пусть к тому времени в живых не осталось почти никого, нескольких человек найти все же удалось. В их числе — узник шталага 352 Владимир Караваев. «Контакты» просили его прислать воспоминания. Караваев, которому было уже 85 лет, откликнулся. Он вспоминал, как работал в портняжной мастерской. Его начальником был майор Руперт из Франкфурта-на-Майне. Так вот, майор рассказывал, что читал «Пучкина» и Достоевского, а военнопленный Караваев в ответ ему — что читал Гете и Шиллера. Работал Караваев и кочегаром, и дворником при комендатуре, а на такой работе невозможно было обойтись без общения со своими тюремщиками.
«Не все немцы были извергами-фашистами, — писал Караваев. — В октябре 1941 г. конвоир по имени Фриц приносил нам кусочки хлеба и говорил: «Если бы Гитлер не напал на вас, то еще, может быть, продержался бы года три. А теперь ему капут». Другой солдат говорил: «По мне все равно, пусть бы Сталин и Гитлер сошлись, и кто кого побьет, тот и будет начальник»… В декабре 1941 г. я заболел: высокая температура, озноб, головные боли. Но меня не выкинули из комнаты, а совершенно незнакомый немец-военный, наверное, ефрейтор, 3 дня приносил какую-то жидкость, давал выпить по полстакана, и я поправился. Осенью же 1941 г. меня направили помощником кочегара центрального отопления дома, в котором жили немцы. Однажды в окне котельной, которое было на уровне земли, мы увидели котелок на шнурке. Мы моментально опорожнили его, и он уплыл. Как сейчас помню, в котелке была тушеная зеленая фасоль в стручках и соусе. И так было несколько раз. А когда было темно, наш «инкогнитовый» кормилец стучал по трубам отопления, котелок моментально опорожнялся и уплывал наверх.
Еще был случай. Пытаясь использовать всякую возможность для побега, я как-то сумел попасть в грузовую машину с еще одним грузчиком для поездки в Минск, на военные склады, где хранились горы кирзовых голенищ от советских сапог для ремонта обуви военнопленных. Охранник сидел в кабине, но все время смотрел на нас, кроме того, в Минске было немало немцев на улицах. Поэтому мы не решились прыгать с машины, находясь под прицелом. Когда же мы проезжали по главной улице Минска, навстречу двигалась груженая машина. Когда она поравнялась с нашей, из нее тоже военнопленные кинули бутылку водки 0,5 минского завода. Как она не разбилась — до сих пор не пойму. Но главное-то в том, что охранник не сдал нас в гестапо. А поскольку это было 7 ноября 1942 г., то 27-ю годовщину Великого Октября в условиях концлагеря мы встретили с вином».
В сорок третьем Караваеву все-таки удалось бежать. До освобождения Беларуси он партизанил, потом остался восстанавливать Минск. После победы получил подарок от Уинстона Черчилля — костюм. И от Рузвельта — отрез ткани. Окончил медицинский институт и 49 лет работал рентгенологом. В СССР те медики могли уходить на пенсию в 50 лет при условии, что десять лет отработали в рентгенкабинете. А тут — все сорок девять. Почти полвека. Но что такое рентгеновское излучение после шталага 352? Так, дразнилка. Караваев прожил девяносто лет. А в 2006 году немецкий фонд, занимавшийся поисками бывших военнопленных, оказал рентгенологу Караваеву материальную помощь — 300 евро.
Фото: minsk-old-new.com
После войны
После войны шталаг несколько лет еще оправдывал свое название. Теперь там поселились другие военнопленные, немецкие. Они работали на стройках, восстанавливали Минск, который сначала разрушили. Днем эти новые военнопленные работали, а вечерами ходили по окрестным домам и просили поесть. Вчерашние враги, вчерашние носители ненавистной формы, вчерашние каратели, к которым у каждой семьи в Беларуси был собственный счет, просили у выживших еду. В разоренном городе им, побежденным, никто не отказывал. Минчане делили с ними хлеб, теперь уже не эрзац, а настоящий. Кварталы, построенные пленными немцами, в Минске и сейчас считаются отличным жильем — двух-трехэтажные дома с толстыми стенами, высокими потолками, уютными двориками, — лучше многих новостроек.
С тех времен, о которых, как нам тогда казалось, мы будем помнить вечно, прошло много долгих лет. И теперь на месте шталага 352 дети и взрослые азартно играют в войнушку. А там, где находилось его городское отделение «Выставка» (это совсем неизвестный лагерь, где погибли еще 10 тысяч человек), и вовсе построили часовой завод. Город должен был жить, но жить ему было негде. Масюковщина, Дрозды, Тростенец, Переспа, Новинки, Шашковка, лагерь на улице Широкой — весь город был затянут шталагами, лагерями для гражданских, гетто, как паутиной. Вот и отстроили светлое будущее — прямо на захоронениях. Воткнули памятные знаки во дворы жилых домов, на бульвары, в рощи и парки. И город привык, приспособился. Отмечает памятные даты, возлагает венки и цветы. А салюты, чем дальше от войны, тем пышнее и ярче.
Все как положено: ничто не забыто, никто не забыт. Вот только лица и имена уже помнятся плохо. И страшные цифры потерь — с ними были всегда нелады. Видно, с памятью что-то не так. Но что?
Как говорил один известный писатель, если бы знать, если бы знать!
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»