Короткий долгий нос

Влюбилась я так. Фамильярно ткнула этого черноглазого пальцем. Он покачнулся, но удержался на ногах. Это вызвало у меня удивление. Такого не должно было случиться! Он был обречен упасть. А он стоял и смело смотрел на меня. Я попробовала еще раз. Он не падал. Он даже не отступил ни на шаг. Стоял и смотрел.

Интрига — ​вот что меня сгубило.

Я легла перед ним на живот и заглянула ему в глаза. Бледный, ничем особо не выдающийся, он стоял и не шевелился. «Какой буддист!» — ​возмутилась я, ощущая в себе уже возникшую симпатию. Что мне было делать? Я взяла свою камеру, настроила ее на макрорежим и сняла его, что называется, крупным планом. На свою беду.

И что увидала? Что весь он — ​от носа до пяток — ​покрыт нежным пухом. Что спинка его в трогательных ямочках. И что на ножках у него туфельки с крючочками. Сердце било барабанную дробь.

Мимо порхали сказочные светлячки со светящимся брюхом, сногсшибательные трехрогие жуки-халкосомы вспарывали воздух тракторным рокотом… Да что там жуки — ​я часами наблюдала за птицами и рыбами, неделями высиживала яйца ящерицы и с детским восторгом встречала каждую змею. А погорела на этом бледно-зеленом…

Позже, когда я узнала, что он коротконосый долгоносик и что это не каламбур — ​это название всерьез, я подумала: «Боже, какая ирония!»

Шли годы. Чувства, захлестнувшие меня при нашей с ним первой встрече, не испарялись. «Это же страсть! Это же энергия! Хватит свистеть — ​надо ее куда-то девать», — ​решила я. И стала искать какого-нибудь большого ученого по долгоносикам. Знающие люди сказали: Борис Александрович Коротяев. «Я хочу видеть этого человека!» — ​заявила я. «Где он — ​и где ты! — ​ответили мне. — ​И вообще! Какая тебе наука?! Загляни в свой паспорт. Куда ты лезешь?»

Но любовь делает человека не только слепым, но и бесстрашным. Я приехала в Питер, пришла в Зоологический институт РАН, открыла дверь в его кабинет и сказала, что я люблю долгоносиков. Он заглянул мне в глаза и все понял. Легким движением руки этот немолодой уже человек схватил длинную стремянку и стал порхать вверх и вниз, доставая коллекционные ящики с долгоносиками, показывая и показывая все самое драгоценное, что в них есть. Я только беззвучно охала. Мы нашли друг друга. Два человека во всей вселенной, влюбленные в носатых жуков (позже выяснится — ​носы-то нам приглянулись разные, но будет уже поздно). Мы были как два заговорщика.

«Никого не слушайте, я вас всему научу», — ​сказал Учитель. «Жизнь одна», — ​решила я, вернулась в Москву, купила энтомологический сачок с трехметровой телескопической ручкой и, счастливая, бегала с ним по редакции, пугая глупых мелконосых людишек. Наскребла денег на билет в родные тайские джунгли и взяла отпуск. Учитель подарил мне доисторическую коробку для еще не собранной мною коллекции жуков, дал последние ценные наставления, вручил пузырек яду и благословил.

«Яду?! — ​конечно же, воскликнете вы. — ​Ах, вы будете их убивать?!» Милые люди, только не надо ханжества. Но раз уж вы продолжаете смотреть на меня большими глазами, полными сострадания к неведомым вам насекомым, то сейчас я преподам вам урок.

Денег-то хватило только на билеты. Нищую и влюбленную, меня приютили буддийские монахи. Каждое утро и каждый вечер я пела с ними сутты на чантинге и медитировала, подметала монастырские дорожки и ходила босиком в деревню за подношениями, а днем отправлялась с сачком в соседние джунгли. И монахи, первая заповедь которых — ​«не отнимай жизнь ни у какого живого существа», спросили меня, зачем мне такая штука на палке и куда я хожу днем. Я ответила честно, как есть. И вот что мне на это сказали буддийские монахи: «Наука — ​дело святое». Так и сказали. А настоятель монастыря добавил: «Если это делает тебя счастливой, то пусть». Ну вот, вижу, глаза у вас уже не такие большие, значит, можно продолжать.

Сначала у меня ничего не получалось. Оказалось, что махать сачком легко и изящно можно только в воображении. В жизни, то есть в тропических джунглях, все несколько иначе. Я окунала в сачок ветку за веткой, но жуки не попадались. «Машу, машу, а никого нет!» — ​пожаловалась я Учителю. «Косите!» — ​посоветовал он. Послушалась. Проклятие! Один взмах по траве — ​и полчаса сидишь и выковыриваешь из сетей миллиард семян-колючек.

«Трясите!» — ​продолжает советовать Учитель. Постелила полог, тряханула дерево, сверху мне на загривок упала страшно ядовитая мохнатая гусеница. Сначала голова раскалывалась на части, затем три недели адской почесухи. «Большую часть времени проводишь злой и неудовлетворенный, — ​пытается приободрить Учитель, — ​потому что не можешь найти того, кого ищешь. Терпение нужно большое для нашей работы». О да!

Но однажды ты заглядываешь в свой огромный сачок, видишь на дне двухмиллиметрового носатого малыша, который уже расправляет свои микроскопические крылья, чтобы унести ноги, и весь мир вокруг перестает существовать. Нет жгучего вьюна, врезавшегося в ногу. Нет пауков, выбирающихся из глубин сачка, задевая твои щеки, заслонившие им выход. Нет колонны рыжих муравьев, марширующих по рукоятке сачка и по твоей руке, которая ее держит, к плечу, к шее, ужасно больно кусая тебя направо и налево. Нет ошалевших ос, врезающихся в твое лицо. Нет комаров. Нет колючек. Нет влажной тропической жары. Нет начинающегося ливня и расползающейся красной глины под ногами и прилипших к ней намертво калош. Ничего нет. Есть носатый малыш, ласково зажатый между мягкими подушечками твоих пальцев, и теперь надо изловчиться, открыть другой рукой маленькую морилку и не пронести жучка мимо нее. Уфф! Готово! «Уже близко!» — ​радуется Учитель, получив его фото по электронной почте.

Первый усач. Первая златка. Даже первый хрущ… Все впечатались в память. Потихоньку я входила во вкус. И в азарт. Похожий на жирафа трубковерт, который скручивает из листьев сигары. Усачи с желтыми пампушками. Синяя жужелица с золотыми перевязями. Глазчатый клеон. Прыгающие сине-зеленые земляные блошки. Волосатые коровки. Учитель поощрял мой интерес к разнообразию, но аккуратно пояснял что почем: «Крупные жуки изучены лучше всех, и занимаются ими преимущественно торгаши и любители, с ними связываться неинтересно».

Всю дорогу мой Учитель был чуток и ласков, приободрял и поддерживал, ненавязчиво просвещал и необидно напутствовал. В конце концов сделал сногсшибательный для новичка комплимент: «Поездка, я считаю, удалась. Мои коллеги, которые изучают другие группы насекомых, редко привозят больше жуков». Позже, когда стихия поглотила меня с головой, и он понял, что меня уже не спугнуть, он показал свое истинное лицо.

Во-первых, он отравил мою любовь. Когда я наконец словила своего бледно-зеленого, с которого и началась вся история, он ответил одним словом: «безнадега». Это было очень обидно. Оказалось (чего он мне раньше не говорил), что в мире нет человека, способного разобраться в этой большой группе долгоносиков и определять их. И каждый раз Учитель пренебрежительно подчеркивал их коротконосость.

Во-вторых, он прямо заявил, что его интересует лишь длинноносая мелочь — ​миллиметровые апионы и скрытнохоботники. Потому что их он может определить, то есть узнать в лицо. Все остальные не пропадут, конечно, но будут столетиями храниться в старинных шкафах Зоологического института, ожидая рождения очередного заговорщика.

Тем не менее в Москву я вернулась абсолютно счастливым человеком. Внутри меня пели птички. Хотелось поделиться с ближними. Возможно, я зря носилась с жуками по коридору редакции. Ведь когда ты влюблен, пусть даже и в крокодила, то он кажется тебе животным невиданной красы, а для всех так и остается крокодилом. Редакционные барышни попискивали: «Какая жуть!», мужчины морщились. Лишь два человека проявили к моим жукам должный интерес и уважение. Двенадцатилетний мальчик Леша, зашедший на работу к маме Тане (нашему бильдредактору), и Юрий Михалыч Рост. Они оба внимательно рассмотрели моих жуков — ​все пять матрасиков, — ​а некоторых даже потрогали. «Где же ты нашла такого?» — ​спросил Рост, подняв в воздух большущего черного усача.— «Он шел по дороге прямо мне наперерез», — ​ответила я.— «Вот перейди тебе дорогу!» — ​сострил Рост.

Затем я отвезла их в Питер, в Зоологический институт, и отдала всех до единого своему Учителю. Уходя от него, я услышала, как птички внутри меня рыдают крокодиловыми слезами. Я знала, что Учитель внимательно всмотрится в форму их тела, проверит промежутки надкрылий, изучит первый, второй и третий членики всех шести лапок, пересчитает бугорки, чешуйки и щетинки в различных местах… А я — ​я в это время буду страшно тосковать в разлуке.

Так и случилось. Единственным утешением для меня был 21 жук с красивым латинским названием Oxythyrea albopicta — ​их Учитель дал мне с собой в Москву, чтобы я училась монтировать. Когда я узнала, как зовут по-русски жука, которого он дал мне для тренировки, я здорово рассердилась. Бронзовка вонючая, или олёнка рябая, или даже олёнка зловонная.

В тоске я сидела в редакции за бинокуляром и втыкала им энтомологические булавки под правую лопатку, аккурат между средней и задней парами ног. «У нас и без тебя полно жучков!» — ​шумел Муратов, заглядывая в мой кабинет. Помню, на этом месте я отломала четвертую вонючкину ногу. Всего вышло восемь. Не так уж и много, если помножить шесть ног на 21 жука. Но все равно было стыдно. Позвонила Учителю и честно во всем призналась. Он сказал: «Да я и сам до сих пор ломаю ноги». Это было неожиданно. Он производил лучшее впечатление.

Чтобы немного меня утешить, он сообщил, что уже изготовил препараты гениталий нескольких мелких носатых жуков. Это потрясло меня до глубины души. Затем это потрясло до глубины души редакцию (я не удержала такое в себе). «Мы должны использовать народный интерес и нести просвещение в массы», — ​спокойно сказал на это Учитель и прислал рисунки гениталий самцов нескольких близких видов жуков.

И мне пришлось его нести — ​просвещение. Я рассказала коллегам, что долгоносиков предположительно 70 тысяч видов и что большинство из них живет в тропиках. Что иногда определить вид или даже род без препарата гениталий невозможно. Что научное название семейства долгоносиков — ​Curculionidae. Что в русском народе их еще называют слониками. Понятно почему — ​за длинный нос. Хотя это и не нос вовсе, а головотрубка. То есть рот такой. Они эту трубку засовывают туда, где повкуснее, и ею едят. Рассказала, что «нос» этот может быть гладким, а может — ​морщинистым. Может быть коротким или длинным. Но то, что длинноносые считаются более развитыми, чем коротконосые, потому что возникли еще в раннем мезозое, я им не сказала.

И вот спустя полгода, в январе, я вновь взяла отпуск и отправилась в родные джунгли. В этот раз Учитель уже не церемонился. На серию «не его» слонов, пойманных в первый же день, он отреагировал вяло: «Жуки не самые плохие». Когда измученная после бесплодных скитаний по непролазным джунглям я ему однажды вечером не написала, он тут же ехидно отреагировал: «Чем заняты, пиявки заели?»

Когда же я завалила Учителя десятками «его» апионов, и он с ходу, по фото прикинул, что там видов семь, из них парочка новых, то разрешил время от времени пошабашить в местах, богатых апионами, еще. Но требовал скрытнохоботников: «Что это вы второй год найти не можете?!» Я промолчала. У меня адски чесалось все тело от укусов непонятно кого, и огрызаться было мелко.

«Дельфинировали опять весь день, рыбку ловили, загорали с друзьями?» — ​он был ужасно несправедлив! Я мало спала и мало ела, все время проводя в джунглях. Я ловила ему апионов и других слонов, но ничего его не радовало. «И где скрытнохоботники?» — ​капал он на мозги.

«И действительно — ​где они? — ​взорвалась я. — ​Может, они и не существуют вовсе. А вы изводите меня и потираете руки от удовольствия». В ответ он послал фото своих кургузых жуков. «Фотошоп!!! — ​кипятилась я. — ​Как снежного человека, выдумали себе жука и мучаете меня!» Следующее его письмо было наикратчайшим: «Горько читать! Стыдно!»

В отчаянии я написала: «Дорогой великий и ужасный Учитель. Завтра поеду далеко-далеко. Это ваш последний шанс, надо полагать. Не знаю, где еще их искать». «Это не мой, это наш последний шанс, — ​парировал он. — ​Ищите, обычно в последний день, когда уже ни сил, ни надежды нет, что-то находится».

Надежды действительно уже не было. Само название — ​скрытнохоботники — ​ужасно раздражало. «Ну есть у тебя хобот, имей смелость — ​держи его открыто», — ​возмущенно думала я. Но что-то упрямо тянуло в джунгли. В этом ведь и есть секрет успеха любого безнадежного дела — ​продолжать шевелиться.

Малюсенький, меньше двух миллиметров, он только мелькнул на дне сачка, я сразу его узнала. Захлопнула сачок, чтоб он не улетел, плюхнулась на землю. Надо было перевести дух. Как только я приоткрыла сачок, он прыгнул. Так шустро и далеко, что я еле успела схлопнуть сачок обратно. Сердце колотилось. Упустить его было никак нельзя. Не зря я тогда развесила на стене в редакции огромные портреты этих коренастых жуков. Мне надо было привыкнуть к их очертаниям. И вот сработало.

В этот день я написала ему необычное письмо. Я начала со слов «Милый мой Учитель! Я нашла снежного человека!!!». И он в ответ прислал необычное письмо, начав со слова «Гениально!». Он поздравлял меня! Чувствовалось, что он ликует. В конце он сделал будто случайную приписку: «Коллеги даже из нашей лаборатории редко находят моих, сам-то во Вьетнаме за два месяца собрал пять видов». Пять видов за 60 дней, то есть он собирал в среднем один вид за 12 дней. А у меня, как выяснится позже, три новых вида за 10. И он столько ворчал! Каков лицемер! Каков жук!

По моему возвращении у нас состоялся весьма ворчливый разговор. Я обвиняла его в том, что из всех долгоносиков он выбрал самых некрасивых на свете. «Чем же это они некрасивые?!» — ​глаза его сверкали. — «Коренастые! Кургузые! Мелкие! Грубо слепленные! Никакого в них благородства!» — ​мне было что сказать. — «Если вы хотели изящных — ​надо было идти в балет, а не в науку!» Ругались, но оба, если честно, были довольны.

Конечно, Учитель влюблен в своих уродцев. И с горящими, как у девятиклассницы, глазами он нахваливал их мне: «Во-первых, они прыгают! Во-вторых, умеют плавать! В-третьих, у них прочный корпус, они широкоплечие, они хорошо летают. В-четвертых, огромные глаза делают их трудной добычей для ловца насекомых (на этой фразе я задрала нос). И наконец — ​мои не коротконосые! (на этой фразе я свой нос повесила обратно. Все-таки он та еще вредина)».

После нашей встречи Учитель не спал ночь. Монтировал моих жуков. На следующий день встретились в институте. Он приманил меня пальцем, усадил на свой стул и ласково сказал: «Глядите!» Я заглянула в глаза бинокуляру и ахнула. Передо мной была яркая девчонка терракотового цвета, покрытая где надо редкими желтыми волосиками, особенно густыми на спинке. Этот блондинистый ручеек у нее между лопатками навсегда растопил лед моего высокомерного сердца.

Пора пролить свет на всю эту энтомологию. Я хотела сделать «Новой газете» подарок на 25-й день рождения. Но оказалось, международные научные правила категорически запрещают называть новых жуков в честь кого бы то или чего бы то ни было, связанного с политикой (кто будет с этим спорить?). А мы — ​издание общественно-политическое. «Что будем делать?» — ​спросил Учитель. — «Именем Муратова!» — ​недолго думая, ответила я. Так эту крепкую рыжую красавицу-блондинку длиной 1,7 миллиметра и поименовали.

Затем среди моей мелочи Учитель обнаружил еще одну девицу неизвестного науке вида. Такого же размера, что и первая, но совсем другая: темно-коричневого цвета с вишневым отливом, с благородными для столь молодого возраста седыми волосами, стройными ножками и длиннющим носом. «Именем Роста!» — ​заявила я Учителю.

И третью девицу не виданной еще никем красы определил мой Учитель. Черненькая такая, но с рыжими антеннами, изящная, высокая (1,95 мм!), с сединой на носу и белокурая на спинке. Следующим в моем списке стоял Петя Саруханов.

Три девицы. Три новых вида. Три голотипа, то есть три типовых экземпляра. Отныне и до века любой удачливый ловец похожего жука, дабы определить вид, будет сравнивать его с девочками Муратова, Роста и Саруханова, хранящимися в Питере на Стрелке Васильевского острова в коллекции Зоологического института РАН.

На днях в научном журнале Entomological Review выходит статья «New Taxa and Host Associations of the Weevil Subfamily Ceutorhynchinae (Coleoptera, Curculionidae) from Thailand», у нее два автора — ​мой великий Учитель и я, хотя, конечно, всем понятно, кто ловил, а кто писал. Меня, кстати, ждал сюрприз. Оказывается, девочка Роста — ​это не только новый вид, но и новый род, его мой Учитель тайком от своего «соавтора» назвал ее именем, пояснив в статье, что та «мужественно пыталась найти долгоносиков подсемейства Ceutorhynchinae в Таиланде без какого-либо предварительного знакомства с ними и установить их кормовые растения, и у нее это получилось». Умора!

Этих, рыжую, седую и черненькую, никто никогда нигде не встречал, будто не было их, будто из небытия и родились вдруг на человеческий свет. Так безымянная красота обзавелась благородными латинскими названиями, а вы получили шанс насладиться их сногсшибательным обликом. С днем рождения, родная газета!