Юбилейное

Праздновали «Новой» Новый год, где-то в конце нулевых. Желанного гостя ждали долго. Я стоял один у стойки бара, когда Горбачев, зайдя в кафе, подошел ко мне. Поздравил, как полагается, и очевидно, чтобы сделать приятное, добавил: «Я с тебя начинаю газету читать, с предпоследней страницы».

— Почему, Михаил Сергеевич?

— А чтобы не так страшно было.

Посмеялись и забыли. Но Горбачев как в воду глядел. В шутке была доля шутки. И сейчас, когда предпоследняя «спортивная» страница не сильно выбивается из мейнстрима «Новой», я про слова Михаила Сергеевича помню.

О чем бы я ни писал в своей жизни (а это не только спорт), я никогда не занимался выравниванием баланса негативного и позитивного. Что зацепило — о том и пишу. С минимумом обязаловки и навязанного. Спорт и сейчас дает такую возможность – просто ситуация несколько изменилась.

Иногда радоваться приходится через силу, а это плохо. Ругать получается органичнее, и это тоже плохо. Искренность болельщика подвергается постоянной атаке неисправимого пессимиста, и это «два в одном». В одном человеке, то есть во мне. Когнитивный, извините, диссонанс.

Конечно, нынешняя российская власть вцепилась в спорт так, что не оторвать. И раньше было не лучше, но эта вообще посадила спортсменов на короткий поводок. Служи и не выступай. Они и не выступают. Люди государевы, подневольные.

Но и у них остается территория свободы. Это корт, поле, дорожка, лыжня, бассейн, где думать, как кому-то угодить, некогда. Где надо прожить на максимуме. Даже у самых гламурных летят «кресты». Даже самые прикормленные и обласканные теряют здоровье, а иногда и жизнь.

Зачем-то это все еще нужно. Нам в том числе. Да, любая радость - с отягощением. Зрелище - с подтекстом. Патриотизм – с диким перехлестом. Но, как говорил один хороший актер, еще не все отобрали. Чем и держимся.

А еще тем, что есть – или, в основном, были - люди из настоящих. Дети своего времени, несущие на себе его жесткий отпечаток, но не это в них главное.

Вспомним про Пучкова Николая Георгиевича. За 12 с лишним лет, что его не с нами, часто о нем думаю.

Встреч было три, все в начале столетия. Первая продолжалась шесть часов. Диктофон не выдержал. Я выдержал с трудом. Накануне его уволили из питерского СКА – не нынешнего сверхбогатого, а еще прежнего, достаточно скромного. Я написал текст про несправедливость тренерской судьбы, он позвонил и рубанул: «Меня не надо жалеть!». Ничего не оставалось делать, как напроситься к нему в Питер.

Не скажу про всю квартиру на углу Светлановского и Мориса Тореза, а комната напоминала жилище доживающего свой век пенсионера. Никто и никогда бы не догадался, что здесь живет великий вратарь, первый чемпион мира и первый олимпийский чемпион, легенда мирового хоккея и знаменитый тренер. Ни медалей, ни регалий, ни атрибутики. Ни-че-го. Из художественного оформления – два отксерокопированных листа формата А-4. На том, что стоял в рамке на шифоньере, было лицо голкипера Терри Савчука в инфракрасном изображении – со всеми его 78-ю шрамами. На другом, который просто висел на стене – плакатный Че Гевара. Хозяин ждал, но встретил сурово:

- Вы борец по натуре? Не совсем? Тогда какой же вы журналист? Журналист без четкого осознания своей миссии – как хоккеист без клюшки. Вы вообще ничего не делаете. Хоккей – это явление народное. А вас то, чем живет народ, не волнует. Вас интересует только обслуживание власти. Что, «простите-простите, Николай Георгиевич…». Вы пришли ко мне как представитель прессы, так принимайте удар на себя! У нас не пресса, а сплошная продажная сволочь. И даже не пытайтесь возражать!

Никогда до этого я не чувствовал себя настолько удручающе неуместным. Профессиональные приемы не годились. Простодушие не помогало. Соответствовать не получалось – в какой-либо хоккейной компетентности было отказано сразу и бесповоротно, обнаруженный дилетантизм гостя в любой другой сфере человеческой деятельности карался немедленно и беспощадно:

— Если вы «не очень» разбираетесь в классической музыке, то о чем с вами вообще можно разговаривать?

Я сказал, что можно о театре. И получил вопрос о конкретном спектакле в конкретном БДТ. На счастье я видел «Цену» и помнил программку: «Пьеса Артура Миллера. Режиссер – Роза Сирота. Премьера – декабрь 1968-го. Виктор Франк – Сергей Юрский, Грегори Соломон – Владислав Стржельчик…». Показалось, что хозяин даже обиделся. Но дальше было легче.

…Потрясающая эрудированность сочеталась в нем с не менее потрясающей наивностью, безапелляционность в суждениях - с обезоруживающей улыбкой. Пучков, казалось, весь состоит из контрастов и противоречий. Что можно было списать на возраст, но он, судя по осторожным высказываниям друзей, и раньше был «не без странностей».

Если бы я не знал, что он коренной москвич, я бы считал его коренным ленинградцем – хотя в Ленинград он переехал в начале 60-х, в самом конце карьеры игрока. Если бы я не знал, что он хоккейный вратарь и рабочая косточка, я мог бы принять его за потомственного аристократа. Если бы я не знал, что он убежденный коммунист, я бы воспринимал его как глубоко верующего христианина. Если бы я не знал, что он абсолютно советский человек и патриот, я бы решил, что передо мной либерал и ярко выраженный западник.

Как-то я ему задал «вопрос вопросов», решение которого, как мне казалось, может что-то поменять в нашей действительности – как соединить западный прагматизм с российской широтой натуры? Он долго не думал:

— Так называемая «широта русской натуры» всегда будет побеждать западный прагматизм. Вон, взгляните на ту гору мусора у скамейки возле входа в парк. Нет, тут никаких вариантов…

…В его любимом Ленинграде ему как тренеру и реализоваться даже на 50 процентов не дали, и вытолкали на рубеже 90-х и на пенсию, а фактически и из страны. Пенсионер Пучков поехал в Швецию. Работать он мог только с клубами второго эшелона. На традиционном семинаре, завершающем сезон, экзотический персонаж из развалившейся страны сказал, что через год он сделает доклад на шведском. Все только посмеялись, а он действительно выучил шведский – как английский перед первым чемпионатом мира в 1954-м. И действительно выступил с докладом. Коллеги аплодировали.

Всякого рода ветеранские воспоминания он считал никому не нужным баловством:

— Вы не понимаете, что гораздо ценнее методика, наука, опыт. Воплощенные в пособиях, книгах и практической работе. Вы не понимаете, что главная катастрофа у нас случилась с тренерами: им не на чем учиться, а скоро будет и не у кого. Поэтому мне нет времени на рассказы о том, как мы в Стокгольме побеждали канадцев полста лет назад. Мне методикой надо успеть поделиться.

Сколько я ни выпрашивал с возвратом хотя бы один снимок из 50-х, когда Николай Пучков был одним из лучших вратарей мирового хоккея – так и не допросился: «Да бросьте вы! Никому это не интересно». Над желанием увидеть что-нибудь сохранившееся из той формы только посмеялся. Начинал он играть, кстати, в обыкновенной перчатке. В результате чего на пальцах было столько же переломов, сколько шрамов на лице – «на лице меньше, чем у Савчука». Пальцы у него гнулись в обратную сторону так же, как в обычную – зрелище не для слабонервных.

Сам не гнулся. Когда после дюжины шведско-финских заграничных лет вернулся домой и в четвертый раз принял СКА, в раздевалке включил любимую токкату Баха. Годившиеся во внуки подопечные слегка обалдели. Новый импульс питерскому хоккею он мог дать, но кто готов был его взять? Самым безобидным из его чудачеств посчитали то, что он обращается к хоккеистам исключительно на «вы». У Пучкова опыта новой мутной жизни не было, и быть не могло.

Его быстро попросили из СКА, но изгнать Пучкова из хоккея совсем смогла только смерть. Он спускался по тренерской лестнице, но ни одним своим движением не сфальшивил. Для него тренерский мостик СКА и тренировка в детской хоккейной школе были явлениями одного порядка. Он очень торопился отдать то, чем владел. Методические разработки – работают.

Когда проезжаю в Питере мимо того дома, останавливаюсь на минуту-другую на углу. Кажется, вот сейчас выйдет из двора крепкий старик в клетчатой рубашке, с выдубленным лицом американского фермера, и сокрушенно махнет рукой: «Вы не понимаете!».

— Вы не понимаете, какими мы были. Вы просто не можете этого понять, потому что судите примитивно и плоско. Как будто 50 лет назад и мысли, и поступки, и одежда – все было одинаково. Чушь и бред! Даже во времена сталинизма жизнь не сводилась только к черному и белому, а дух, как известно, дышит, где хочет. Мы не были одинаковыми. Мы были очень разными. И даже совсем простых ребят нельзя было назвать «простенькими». Потому что пустота в душе и сердце – это не про нас. Над нашей экипировкой на первом чемпионате мира можно было смеяться, но на свитерах были три буквы – «СССР». От травм они не защищали, но с ними мы побеждали... Не для вождей, а для людей.

Спорт сам по себе не идеологизирован. Просто его очень удобно использовать в качестве идеологического инструмента. И тогда использовали, и сейчас – пусть и в несколько иных формах. Спортивная элита целиком зависит от властей предержащих. Власть в своих целях и требует, и поддерживает – раньше больше морально, сейчас – больше материально. Не знаю, что хуже – только «давай-давай», или только деньги.

Я убежденный коммунист во Христе. Не улыбайтесь. В церковь не хожу, но знаю, что две с лишним тысячи лет назад на Земле жил человек, который указал правильный путь: жить по любви и помогать друг другу. Человек приходит в мир только для этого.